Яков Резник - Сотворение брони

• Название: Сотворение брони
• Автор: Яков Резник
• Издательство: Средне-Уральское книжное издательство
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1988
• ISBN: 5-7529-0018-2

«Еще девять месяцев оставалось до нападения фашистов на нашу страну, а Михаил Ильич Кошкин уже пал за ее свободу — пал первым солдатом Великой Отечественной войны…»

Трудно, порой драматично складывалась судьба главного героя этой книги — одного из тех, кто в годы первых пятилеток выковывал броневую мощь державы. В центре повествования — история создания Т-34, лучшего танка второй мировой войны, история того, как в суровую военную пору было налажено производство боевых машин на Урале.

Без преувеличения можно сказать: «Сотворение брони» — самое известное из произведений свердловского писателя Якова Резника. Повесть трижды издавалась в Свердловске и Москве.

А недавно пришло сообщение: «Сотворение брони» переводится на болгарский и чешский языки.

К сожалению, Яков Лазаревич Резник не увидел нового издания своей книги. Писатель скончался в феврале 1988 года на семьдесят шестом году жизни.

---

Не терпелось узнать, вступила ли бригада в бой, хотелось упросить наркома отпустить его к Жезлову, но Малышев уже расспрашивал, сколько километров от границы прошла его «тридцатьчетверка», как долго дралась с врагом в одиночестве.

— Такого испытания другой тип танка не выдержал бы, — раздумчиво проговорил Малышев. — Спасибо. Вы укрепили в нас веру в машину Кошкина. Т-34 надо выпускать как можно больше — это спасет… Напрасно вы думаете, товарищ Мальгин, что бить врага можно только на фронте.

Но нарком чувствовал: человек этот все равно не перестанет рваться на фронт, если не взвалить на него тяжесть, равную той, что сгибала его плечи там, в огненной круговерти боев.

— Вы полетите со мной на Уралмаш. Там теперь не менее жарко, чем в боях.

Директор оторопел:

— Мальгин остался единственным испытателем. Кто будет на Урале испытывать наши машины?..

Малышев пообещал вернуть Мальгина, как только завод подготовит к испытаниям хотя бы один танк.

2

Не случайно Малышев уделял Уралмашу больше внимания, чем двум другим будущим танкоградам.

При всей сложности перехода Челябинского тракторного и Уральского транспортного завода с мирных машин на военные этим предприятиям, имевшим хорошо налаженное поточное производство, было куда легче, чем Уралмашу. На транспортном в предвоенный год широко применялась массовая сварка крупных узлов; здесь впервые испытывалась в заводских условиях патоновская сварка, она и позволила позднее создать базу для выпуска танков в небывалых размерах. А Уралмашу было все внове — ему пришлось одолеть пропасть, отделяющую машины-гиганты от серийных танков. Цикл производства блюминга или оборудования для доменной печи составлял годы, цикл производства танка при налаженном ритме — дни.

И еще одно преимущество имели двое по сравнению с третьим: челябинцам снизили программу по тракторам, транспортников освободили от производства машин. А Уралмаш, оставшись единственным заводом тяжелого машиностроения, продолжал выпускать оборудование для черной металлургии сверх серийных заказов по артиллерии и танкам.

Немного обидно было Игорю за Уралмаш: заводу предназначалась роль поставщика узлов и агрегатов — пусть главных, без которых немыслим танк, но все же не всей машины. Разве не имеет Уралмаш талантливых инженеров, рабочих, чтобы сделать полностью танк?! И еще досаднее стало, когда Игорь узнал: корпуса и башни производятся не для «быстрой ласточки», как Жезлов назвал в боях Т-34, а для тяжелого танка КВ. Конечно, и КВ нужен фронту, но Мальгину легче было бы примириться с вынужденным пребыванием в тылу, если бы он участвовал в выпуске любимых «тридцатьчетверок».

Из аэропорта Малышев заехал в областной комитет партии, а Игоря машина доставила к механосборочному цеху Уралмаша. Обойдя бетонный корпус, вытянутый с востока на запад, Мальгин вошел в раскрытую калитку ворот и повернул к пролетам, где восемь лет назад бригада Толи Федорова собирала пневматическую пушку Брозиуса, а он с Куртом Вейгандом — скиповую лебедку, первые машины Уралмаша.

Петляя между незнакомыми деталями и узлами, Игорь вышел на площадку одного из пролетов. Вспомнил, как весной тридцать третьего года вот на этом самом месте взгромоздили на кузов трехтонки пушку Брозиуса и поехали с ней на первомайскую демонстрацию. Что-то похожее на ту пушку, только габаритами значительно больше, заметил он вблизи, а среди монтажников возле машины — высоченного Николая Плесконоса.

— Или я обознался, или… Ты?.. Игорь?.. Конечно, Игорь! — Плесконос обхватил его своими ручищами. — Что же тебя споловинило? Какие черти, на каком адовом стане сплющили? — гудел бас, осиливая даже трещотку пневматических молотков. — Откуда явился-то?

Мальгин коротко рассказал — вернее, прокричал в Николаево ухо — о своем житье-бытье.

— Попался вот под руку наркому… Поработаешь, говорит, пока на сборке танков, молодежь поучишь. Ну и чтоб народу рассказывал, как танки на фронте нужны.

Плесконос сыпал вопросами и тут же обрывал ответы Игоря. Напряженная работа нескольких бригад монтажников не позволяла ему отвлекаться, но как не показать Игорю машины, которыми по мирному плану на сорок первый год должен был заниматься весь сборочный цех, а с июля загрузили единственный его пролет!

— Правда, любопытная пушечка? — перехватил он взгляд Игоря. — Электрическая, в несколько раз мощнее Брозиуса, на всех новых домнах работает…

Плесконос поднялся с гостем на высокую монтажную площадку. Отсюда обозревались пролеты сборочных цехов, бронекорпусного и башенного, расположенных в западной части здания, и первый механический в шести пролетах — в восточной части. А рядом новый цех, втиснувший две линии фрезерных, токарных, карусельных станков в одну половину седьмого пролета. За станками стояли подростки.

— Четырнадцатилетние… Тощие… — произнес Николай. — И для них вахта тоже двенадцать часов.

В конце пролета первого механического стрела крана осторожно опускала на платформу гигантский вал. Игорь залюбовался могучим серебристым телом, в котором отражалось, как в зеркале, множество станков. Вал, снижаясь, мерно покачивался над платформой, а Плесконос рассказывал, как рабочие трех цехов, невероятно загруженные оборонными заказами, отлили по просьбе магнитогорцев шестидесятитонную глыбищу, закалили ее в термических печах, содрали с нее на станках семь шкур, чтобы получился этот красавец в полусотню тонн.

— Для нашенского блюминга валочек… — продолжал Плесконос, вспоминая конец тридцатых годов, когда здесь, в механосборочном, создавался первый уралмашевский блюминг, тот, с которым он встретился недавно на Магнитке, куда был послан с заданием ускорить отгрузку броневого листа.

Побывал он там и в мартеновском цехе, где тоже работало уралмашевекое оборудование, виделся со знаменитым сталеваром Алексеем Горновым, который в конце июля первым на Магнитке сварил броневую сталь. Поначалу процесс шел в двух печах. На одной варили обыкновенный углеродистый металл, на другой, специально переделанной на доводку легированными материалами, Горнов получал из металла-«полуфабриката» высококачественную сталь для броневых листов. Этот дуплекс-процесс был малопроизводителен, и группа специалистов комбината — среди них и те, которые со времен Серго вместе с Горновым и академиком Бардиным искали пути получения броневой стали в обычных большегрузных печах, — продолжила исследование. Прошло несколько недель, и впервые в мировой практике Алексей Горнов провел опытную плавку от завалки до выпуска на одной двухсоттонной печи. Полученная броневая сталь отвечала самым высоким требованиям танкового производства.

Но где ее катать?

Из Мариуполя в Магнитогорск вышел броневой стан — когда дойдет?.. А дойдет — значит, надо строить специальный цех, потом монтировать в нем стан — сколько месяцев будет потеряно, а фронт требует танки немедленно.

Механик Магнитогорского комбината Рыженко предложил изготовлять броневой лист на уралмашевском блюминге.

— Боялись, доказывали: ни один блюминг в мире такого не выдержит, произойдет катастрофа. А наш взял да выдержал!

Плесконос говорил о блюминге, оказавшемся сильнее, надежнее немецкого «Демага», о металлургах Кузнецка и Новотагильского завода, освоивших одновременно с магнитогорцами на большегрузных печах броневые марки стали, и Игорь еще пронзительнее ощутил значение Урало-Кузбасса в спасении Родины. Не от других слышал — своими глазами видел он раздавленную вермахтом, погасшую угольно-металлургическую базу на юго-западе страны. Листовки Геббельса, попадавшиеся Игорю в оккупированных областях, вещали: «Русский колосс лишился рук и ног, ничто не способно спасти его от полного уничтожения». Игорь не хотел, не мог этому верить, но временами в душу закрадывались сомнения: возможно ли будет за короткий срок восполнить потери угля, руды, металла и машин юга и запада? Он хорошо знал Уралмаш первой пятилетки, когда уральцы только начинали овладевать зарубежным оборудованием, и ему нелегко было представить себе, как возмужала молодая индустрия Урала за те почти восемь лет, что он находился вдалеке от родного края.

Впервые силища Урала и Сибири крупно, в истинном масштабе, стала возникать перед ним в часы полета с Малышевым вдоль Каменного Пояса в Свердловск. Должно быть выверяя на попутчиках свои мысли, нарком заговорил о нераскрытых резервах Урала, о величайшей роли, которую он сыграет в восстановлении и росте танкового могущества Красной Армии, в подготовке неблизкой, но несомненной победы Советского Союза над гитлеровской Германией. Да, польза эвакуации безусловна — много оборудования, рабочих и инженерных кадров будет спасено, люди станут трудиться для разгрома врага. Но не стронешь же с места домны и коксовые батареи, мартеновские печи и шахты, плотину Днепрогэса, запасы криворожской руды и никопольского марганца — их не погрузишь в вагоны, не вывезешь на восток. Их в состоянии заменить, их уже в значительной мере заменяет Урало-Кузбасс с его сокровищами недр и людей.