Виктор Андреев - Страдания юного Зингера. Рассказы разных десятилетий

• Название: Страдания юного Зингера. Рассказы разных десятилетий
• Автор: Виктор Андреев
• Издательство: «Симпозиум»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-89091-443-9

Виктор Андреев — выдающийся российский испанист, переводчик, чьим голосом говорят по-русски Габриэль Гарсиа Маркес, Хулио Кортасар, Хорхе Луис Борхес, Адольфо Биой Касарес, Мигель Анхель Астуриас, Антонио Мачадо, Хуан Рамон Хименес, Пабло Неруда, Сесар Вальехо, Рубен Дарио, Мигель де Унамуно, Валье-Инклан, Лопе де Вега, Кальдерон, Гонгора, Сервантес и многие другие испаноязычные писатели и поэты.

Эта книга впервые представляет широкой читательской аудитории собственную прозу Виктора Андреева — замечательного «неизвестного» петербургского писателя.

---

В «разливе» в этот час — никаких очередей, никакой толчеи. Взяв два стакана портвейна по 32 копейки, Алексей Иванович неторопливо и основательно устроился в уголке. В разливочных, когда они полупусты, создается обычно доброжелательная, успокаивающая атмосфера. Алексею Ивановичу в «разливе» сейчас нравилось также и то, что здесь нет никого из знакомых, — можно побыть и среди людей, и наедине с самим собой.

Шарканье ног, звяканье стаканов… Все просто: подойти, взять, выпить, поговорить, уйти… может быть, вернуться — повторить… И вновь, и снова, и опять — Бог любит троицу.

Он не прислушивался, но волей-неволей слышал обрывки чужих разговоров.

.................................

— Прихожу я вчера вечером домой, а жена с паласом…

— С кем, с кем жена?

— Тьфу на тебя! Не с кем, а с чем. С паласом.

— А что же это такое?

— Палас-то? Это, понимаешь ли, ковер, но только палас называется.

— А-а-а… Так бы и сказал: ковер. А вот моя на днях…

.................................

— Ну и что, что ты мне не жена? Зато знаешь, как я тебя люблю!

— Еще бы не знать! На собственной шкуре уже не раз испытала. Спасибочки. Дальше некуда.

— Нет, ты послушай. Вот если бы сейчас был тридцать седьмой и меня бы взяли. Били, пытали, про знакомых спрашивали. Я бы, может, всех поименно назвал, но только бы — не тебя. Нет, не назвал бы. Пусть бы я совсем пропал, пусть бы меня расстреляли эти сволочи, но зато ты была бы спасена… Вот как! А ты…

— Почти седой уже, а все ерничаешь, Володька-Володимер. Креста на тебе нет.

— Может, и нет. Может, ты и права… А вот выпить, красотулька моя, — это святое?

— Святое…

— Значит, еще выпьем.

.................................

— Но ведь должно же быть оправдание всей этой мерзости, этой жизни нашей? Для чего-то мы должны были родиться? Не для мелкого, для чего-то высокого, значительного.

— Да брось ты философствовать. Будь проще. Давай лучше еще повторим.

— Выпить еще, конечно, можно. Но ведь это не решение проблемы. Белинский справедливо говорил: так, мол, вашу маму, и так, мы еще не решили вопроса о Боге, а нас уже обедать зовут. Понимаешь…

— Ну ты, однако, и зануда. Нормально выпить и то не даешь. Не знаю, вышел ли я из народа, но из себя я уже вышел… И как это тебя еще не побили в каком-нибудь темном углу?

.................................

— А один ученик такое сочинение мне написал… Сейчас постараюсь вспомнить в точности…. «На Сенатской площади стоит знаменитый памятник Петру Первому, конь которого попирает копытом змею — символ мудрости. На этой площади состоялось восстание декабристов. Оно уже было почти подавлено царскими опричниками, но тут к площади подошла «Аврора» — и как шарахнет по Зимнему дворцу!» Каково, а?.. Нет, ну каково?! Издевается он надо мной, что ли?

— Слушай, но ведь если он и с издевкой написал, то это просто замечательно! Я бы ему пятерку поставил. Ей-богу. И может быть, даже с плюсом. И еще бы подумал: «Во всем виноват только я сам. Как я преподаю? Скучно?»

— Издеваешься? Ну-ну… А ведь меня пожалеть надо бы… Вот другой ученик… или тот же самый?.. нет, другой… так мне о Сталине ответил: «Посмертно репрессирован в 56 году, реабилитирован в 66-м, вновь репрессирован в 88-м…»

— Чудак ты человек! Я же говорю тебе: гениальные у тебя мальчишки учатся!

.................................

— Ты, наверное, знаешь: у Евгения Винокурова есть такие строки:

А сердце ощущает все сильней
трагическую подоснову мира.

— Знаю. А еще я одного редактора знаю. У него поэтический нюх — безошибочный. Абсолютный. Словно у Моцарта слух.

— Хм-м… Свежо предание…

— Да ты погоди, дай договорю. Если ему стихи приносят — он всегда лучшую строку вычеркнет. Говорят, за всю свою долгую службу — ни разу не ошибся. Уникум!

— А сам, наверное, стихи пишет прескверные?

— И публикует!

К ним — со стаканом в руке — подошел неказистого вида мужичок.

— Я извиняюсь, вы — писатели?

— Писатели, писатели… А тебе-то что? Не видишь: люди разговаривают? Не мешай. Вон сколько мест свободных.

Мужичок отошел, сокрушенно качая головой.

— Хотел с интеллигентными людьми поговорить. Не вышло. В который уже раз…

.................................

— Правду говорят наши жены: все мы — козлы.

— Может, и правду, но все равно они — ух, какие подлые! Вот я для жены своей и мамаши ее, то есть для тещи своей, покойницы, живота не щадил, всё в дом, всё в дом… всё в дом… Но правда, потом, после тещиной-то смерти, понемногу уносить стал… на пропой… Но свое же! А она из дому выгоняет меня, кричит…

— Кто она?

— Она? Жена, конечно. Не теща. Жена! Жена у меня пока еще не покойница…

.................................

Было тепло и уютно. Обстановка в «разливе» успокаивала. Никто не мешал думать, вслушиваться в себя.

Вино не действовало: Алексей Иванович не пьянел. Наверное, он и не мог сейчас запьянеть.

Хотелось остаться, слушать других и себя. Все здесь были равны, у всех были свои горести, и никто никому не был ничем обязан… Но ведь не простоишь вот так, за столиком, весь день.

…Выходя из разливочной, он услышал чей-то деланно удивленный голос:

— Ха! Уже полутемки!

В городе стемнело. Но уличных фонарей еще не зажгли.

Снег наконец-то перестал идти. И еще совсем недавно падавший с неба стерильно белым, он превращался под ногами прохожих в черную жижу. Во все стороны летели грязные брызги.

Дул сырой ветер. «Наверное, скоро оттепель», — поеживаясь, подумал Алексей Иванович. Он засунул концы шарфа поглубже под пальто и пошел по проспекту, уже едва различимому.

Из какого-то сквера, где белели островки еще не затоптанного людьми снега, послышались громкие детские голоса. Алексей Иванович остановился у ограды сквера, закурил. Две девочки — лет восьми-девяти — катались с горки и радостно, взахлеб, распевали:

Ах, мамочка, на саночках, каталась я не с тем.
Ах, мамочка, зачем?
Ах, мамочка, ах, мамочка, как ты была права!

Они всё повторяли и повторяли одни и те же слова разудалой песни — видимо, других слов просто не знали.

Кто-то из прохожих задел стоящего мужчину плечом; на ходу, не обернувшись, извинился. Исчез в темнеющем городе.

Алексей Иванович ответил на извинение запоздало:

— Ничего… Живой.

Птичий клин

Проснулся он внезапно. Резко сел, в полной темноте правой рукой нащупал спинку стула, стоящего возле постели, взял какую-то одежку — как он вскоре убедился: короткий женский халат, — надел на голое тело. На цыпочках, прислушиваясь к каждому своему шагу, вышел в коридор.

Здесь было темно почти так же, как в комнате. Только вдалеке (далеко-далеко?!) слабой полосой лежал свет. Узким, длинным, незнакомым коридором пошел на этот свет, еще непонятный ему. Левой рукой придерживал нахально распахивающийся халат. Правой — ощупывал стену. Босые ноги ощущали холодные доски пола — и это почему-то придавало ему уверенности. Теперь он был убежден: впереди, там, где свет, — кухня. Там он сможет оглядеться, сориентироваться, обо всем поразмыслить. Да, но почему там свет? А если это не спят соседи? Но что заранее гадать? — сначала еще дойти надо…

Коридор закончился, теперь — налево, к световой полосе.

И он действительно попал на кухню. Большую кухню большой коммуналки. Абсолютно пустую. В окна без занавесок дружелюбно глядела полная луна — это она привела его сюда верной дорогой.

Он прислушался. Ка-а-п! ка-а-п! — раковина. Тик-так, тик-так, — отыскал на одном из столов маленький будильник, поднес его вплотную к глазам: без четверти четыре. Самое время спать.

Возле притолоки нащупал выключатели. Осторожно щелкнул одним — свет в кухне не вспыхнул, но из-под соседней двери пробился узкий, яркий луч. Он бесшумно приоткрыл эту дверь («словно бы вор») — так: уборная. Прекрасно. Щелкнул другим выключателем — новый луч из-под другой двери. Открыл ее с уверенностью («рецидивист!») — конечно, ванная.

Решение вымыться пришло тут же. Стоя под чуть теплым душем, он стал вспоминать.

Телефон зазвонил в начале второго ночи. Вчера. То есть, подождите, почему вчера? Сегодня… Я еще не спал и быстро снял трубку — опасался, как бы телефонный трезвон не разбудил родителей.

— Простите, пожалуйста, за поздний звонок… Нельзя ли позвать Алешу Зорина? — услышал я вкрадчивый, осторожный голос.

— Это я и есть Алеша Зорин, — прикрывая трубку ладонью, недоумевая, ответил я.

— Алеша? Это ты? Правда?! — Голос в трубке был уже не вкрадчивым. — Ой, как хорошо! И ты не спишь? Алеша, приезжай ко мне!.. Ты меня слышишь? Ты приедешь? Прямо сейчас!

Я не мог ничего понять.

— Простите, а с кем я говорю?

— Господи, Алеша, ты меня не узнал? Богатой буду! — Какой-то нервный, деланный смешок. — Это же я. Я! Юля Долинина. Теперь узнал? Так ты едешь? Да?! Ты почему молчишь?.. Ты где?