Валерий Язвицкий - Княжич. Соправитель. Великий князь Московский

• Название: Княжич. Соправитель. Великий князь Московский
• Автор: Валерий Язвицкий
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-17-092742-5

Библиотека проекта «История Российского государства» – это рекомендованные Борисом Акуниным лучшие памятники мировой литературы, в которых отражена биография нашей страны от самых ее истоков.

Легендарный роман «Иван III – государь всея Руси» освещает важнейшие события в формировании русского государства: свержение татаро-монгольского ига, собирание русских земель, преодоление княжеских распрей. Иван III – дед знаменитого Ивана Грозного. Этот незаурядный политический деятель, который сделал значительно больше важных политических преобразований, чем его знаменитый внук, все же был незаслуженно забыт своими потомками. Книга В. Язвицкого представляет нам государя Ивана III во всем блеске его политической славы.

В данный том вошли книга первая «Княжич», книга вторая «Соправитель», книга третья «Великий князь Московский».

---

Мамка Ульяна да Дуняха, ранее девка, а ныне женка Ростопчи законная, за Марьей Ярославной ходили, как за малым ребенком. Глаза все княгиня проплакала о муже и детях своих, а кроме того, тяжела была уж четвертый месяц. Днем княгини держались мужественно, а по ночам в опочивальне Софьи Витовтовны обе пред кивотом уж без слез и рыданий, а только со стонами, на полу лежа, взывали они в тоске к Богу, ища утешения.

Утром Марья Ярославна, когда Дуняха убирала ей волосы, сидела на стольце резном, неподвижно, с опухшими веками, и словно ничего не видела своими большими глазами.

– Свет мой, государыня, – тихо говорила ей Дуняха, надевая волосник, – пожалей собя, княгинюшка, для ради младенца. Обе с тобой мы брюхаты.

Дуняха вдруг застыдилась, а толстые губы ее расплылись в блаженную улыбку.

– Седни, – зашептала она виновато, – впервой седни, государыня, шевельнулся во мне он. Ручками, ножками толкат… А в тобе, государыня?..

Марья Ярославна печально улыбнулась и тихо промолвила:

– Рано моему-то, Дуняха. Четвертый месяц еще токмо. – Блеснули у нее темные глаза, и скупые слезинки повисли на ресницах. Помолчала она и, сцепив судорожно пальцы, простонала: – Государя-то, баишь ты, сюда привезли в заточенье. А детки где? Иванушка, Юрьюшка, милые! Ох, тошно, Дуняха, сердцу моему…

Опустила она в тоске голову, забыла все и не слышала, как вошла свекровь вместе с мамкой Ульяной. Осунулась, сморщилась вся Софья Витовтовна, да не сломилась и на этот раз, властно глядела кругом, глаза только глубоко запали.

– Бог милостив, Марьюшка, – сказала она. – Опять испытует Господь нас за грехи наши. Говорят, беда вымучит, беда и выучит… – Старая княгиня нахмурилась и добавила с досадой и горечью: – Токмо не нашего Василья! Скороверен был и есть. Ты ж, доченька, не плачь на людях. Не наполним моря слезами, да не утешим злодеев и ворогов печалью своей…

– Не нас, сирот, Шемяка, а собя, злодей, в сердце поразит, – сурово сказала Ульянушка. – Животом пред Богом, Иуда, поплатится. Ад-то по ём, окаянном, давно плачет, ждет к собе не дождется.

– Истинно, – строго сказала Софья Витовтовна, желая прекратить разговор. – Димитрий-то сам на собя нож точит. Ну, пора нам. Пойдем на молебную. Господь лучше нас рассудит, чему и как быти…

После обеденной трапезы пришел ко княгиням Константин Иванович. Совсем поседела бородка его козлиная, ходит он пришибленный, озираясь со страхом. Всполошилась, глядя на него, старая государыня.

– Что, Иваныч? – скрывая свою тревогу, спросила она.

– Приведут государя сюды, – глухим, дрожащим голосом молвил дворецкий и не посмел больше прибавить из того, что знал.

– Пошто ж к нам приведут? – снова спросила Софья Витовтовна, не спуская глаз с дворецкого.

Замерла совсем Марья Ярославна, и все в покоях затихли, а дворецкий смотрел в землю и молчал.

– Не томи, Костянтин Иваныч, – чуть слышно взмолила Марья Ярославна.

Задрожала бородка у дворецкого, но все же не сказал он, что хотел бы крикнуть во весь голос от боли, а начал совсем о другом.

– Баили мне, – заговорил он наконец, – пошлют государя вместе с княгиней на заточение в Углич, в темницу, а тобя, Софья Витовтовна, в Чухлому зашлют…

Софья Витовтовна перекрестилась широким крестом и сказала громко:

– Милостив еще к нам Господь Бог: не разлучил мужа и жену. Может, и деток к вам пришлет…

Смолкла вдруг. Увидела в отворенную дверь, что по сенцам люди идут. Солнце в трапезной по стенам и по полу играет, и кажется, в сенцах темно, но сразу по походке узнала сына своего Софья Витовтовна и замерла. Видит, не сам он идет, а ведут его. Вот до дверей довели – и вошел в трапезную великий князь, простирая руки вперед, как слепец. Кафтан изорван на нем и в крови, а шапка ушастая, малахай татарский, глаза закрывает.

Тишина в трапезной – дыханье слышно людское, но Василий Васильевич в безмолвии ясно людей чует. Понял, куда привели его, и, сняв шапку, стал креститься.

Окаменели все, как увидели, что у великого князя вместо глаз кроваво-багровая кора спеклась и лицо все опухло. Слышно было, как застучали громко зубы у Марьи Ярославны, и вскрикнула вдруг она, будто ножом ей в грудь ударили:

– Ва-асинька, Васинька-а мой!..

Бросилась к мужу, но упала без памяти у его ног, как мертвая. Ощупью нашел ее Василий Васильевич, поднял на руки и с подбежавшей Софьей Витовтовной и с дворецким отнес на скамью пристенную и сел рядом. Обнимал, целовал он княгиню свою и плакал молча, немой словно. А рядом с ним, схватившись за его плечи, забыв всю гордость и силу свою, билась в рыданьях старая государыня, причитая, как женка посадская:

– Сы-ы-но-очек, свет ты мой, сыно-о-очек! Что о злодеи с то-обой соде-еяли-и…

И непонятное Василию Васильевичу творилось с ним. Затихали его боли душевные, и тоска его запросила слов. Ни жены, ни матери, ни даже солнца, что в глаза ему прямо светило, не видел он, но сердцу все теплей и теплей становилось, будто и сердце ему, как и лицо, ласкало незримое солнце. Удержал он слезы и, обняв свою мать, сказал громко:

– Наказуя, наказа мя Господь, но смерти не предаде. Да буди, Господи, воля Твоя!

После ужина ушли Шемякины приставы спать в хоромы княжичей, а на дворе и у входных дверей в хоромы Софьи Витовтовны стражу поставили. Ушли и все слуги в подклети, осталось одно великокняжье семейство.

Обе княгини молчали, говорил только Василий Васильевич, о сестре Марье спрашивал, о воеводах и боярах своих. Отвечала Софья Витовтовна, а Марья Ярославна лежала беспомощно на пристенной лавке, положив голову на колени мужа. Он тихо и нежно гладил руку ее, а она, сомкнув крепко ресницы, боялась на него взглянуть.

– Сестра твоя с мужем засланы злодеем, куда – неведомо, – ровным глухим голосом рассказывала Софья Витовтовна. – Одни бояре твои разбежались, другие пойманы, а разграблены все до единого. Слуги наши доводят, что прочие дети боярские и люди всякие челом били Шемяке, и привел он их к крестному целованию.

Старая княгиня помолчала, шевеля сухими тонкими губами, словно шептала про себя о чем-то, и продолжала вслух:

– Сам знаешь, что люди малодушны и живота ради да именья своего кому хошь крест поцелуют. Токмо един воевода твой, Басёнок, не восхотел ворогу твому челом бить. Повелел возложить на него Димитрей железы тяжкие и за стражей держать.

– Знаю сего слугу своего – не предаст государя он, а и железы не в страх ему. Храбр вельми и хитер в ратном деле Басёнок.

– Истинно, сыночек, – оживившись немного, отозвалась Софья Витовтовна. – Костянтин Иваныч довел мне вчера, что с приставом своим бежал Басёнок-то в Коломну и лежит там по приятелям своим скрыто, сносясь со многими людьми втайне для-ради твоего спасения…

Задрожали руки у Василия Васильевича, и не мог он от радости слово вымолвить.

– Виноват яз пред Господом, – сказал он наконец, – но не оставляет он меня Своей милостью. – Помолчал он и воскликнул в горести великой: – Матушка моя родимая! Неразумен яз, гневлив и скороверен! Но в муке сей, очи мои телесны загуби, отверз мне Господь очи духовные… Мати моя! Коли угодно будет Богу, паки спасен буду. Отклони же мя, Господи, от ярости скорой и скороверия моего… – Слезы побежали из его пустых глаз, из-под струпьев багровых, и сказал он еще горестней: – Сыне мой Иване! Надежа моя! Государствованьем клянусь своим и твоим и христианством всем, что, буде воля Божия, все содею яз для Руси христианской! Сильным, могучим передам сыну княжество, как отец мой, Василь Димитрич, и ты, мати моя, его мне дали…

Он тихо сполз со скамьи, опустился на колени пред матерью и зарыдал.

Гладила голову ему Софья Витовтовна, а слезы у нее не шли уж, засохли в глазах.

– Благослови мя, мати моя, – дрожащим голосом продолжал Василий Васильевич. – Увезут тя далече. Яз же один, без тобя и совета твоего останусь. Но соберу весь разум свой в беде злой…

Всхлипнула вдруг старая княгиня, благословила сына и, обняв, зарыдала над ним. Склонясь к самому уху его, сказала:

– Мысли денно и нощно, как ворогов своих избыть, как заступу найти у христиан, а яз о том же помыслю с владыкой… – Перекрестила опять сына и добавила: – Марьюшку слушай. Она – глаза твои теперь, а там, коли Господь судит, глаза Иванушки твоими глазами будут.

Зашумела в сенцах стража, забелел уж в окнах рассвет, и приставы пришли. Встал с колен князь великий и молвил с тоской:

– Токмо бы Господь упас Ивана да Юрья, и не для нас ради, а для-ради всего христианства…

Вошли в покои приставы с воинами и приказали собираться. Указали, к кому какие из слуг княжих определены. Засуетился в хоромах дворецкий Константин Иванович со своими ключниками, но пусто было в подклетях.

По-бедному, по-простому собралось княжое семейство и разместилось со слугами в двух поездах: один в Углич, другой – в Чухлому. Не видит Василий Васильевич ни бела дня, ни близких своих, чует только дрожащую руку княгини своей, что держит его, указуя путь к саням. Опять тоска смертная затомила великого князя, и кликнул он, как малый ребенок: