Джудит Крэнц - Слава, любовь и скандалы

• Название: Слава, любовь и скандалы
• Автор: Джудит Крэнц
• Издательство: Изд-во Эксмо
• Жанр: Любовные романы
• Год: 2003
• ISBN: 5-699-02193-0

Три потрясающе красивые женщины, рожденные для славы и успеха, связаны с необыкновенным мужчиной по имени Жюльен Мистраль — художником, гением, любовником, чья страстность и кипучая энергия опалили жизни всех трех. Маги — любовница Мистраля, легенда Парижа 20-х годов. Красота ее восхитительного тела обрела бессмертие на полотнах, принесших художнику славу. Тедди, дочь Маги, — красавица-фотомодель — подарила Мистралю ребенка. И наконец, бесстрашная своевольная Фов — дочь Мистраля и Тедди, королева высокой моды. Из-за мрачной семейной тайны она вынуждена рисковать всем, чтобы найти свою любовь.

От Парижа 20-х годов до Нью-Йорка 70-х ведет своих героев Джудит Крэнц, заставляя читателей волноваться, плакать и радоваться вместе с ними.

---

Надин смотрела на свои подведенные глаза в зеркале и пыталась вспомнить всех свободных мужчин среднего возраста в Париже, которые были бы очаровательными, симпатичными, хорошо одетыми, гетеросексуальными, хорошо танцевали, умели играть в карты, неплохо справлялись с пони и клюшкой для поло и кого обожали бы все хозяйки светских салонов. Кроме Филиппа, она знала троих, нет, четверых, если считать Омара Шарифа. А сколько свободных женщин, гораздо богаче Надин, отчаянно нуждались в таком спутнике, не говоря уж о муже? Десятки. Несколько десятков. У Надин екнуло сердце. Ей показалось, будто рот наполнился затхлой пылью, и в животе полыхнула боль, какой она никогда не испытывала. Словно огненная крыса пожирала ее внутренности.

Нет, она ничего не слышала о Мари-Бланш и Филиппе. Она вообще не была в курсе светских сплетен, потому что ее никуда не приглашали. Если выбирать между принцессой Мари-Бланш и Надин Дальма, люди, разумеется, выберут принцессу. Надин и сама бы так поступила. Какие тут могут быть сравнения!

Вручая чаевые месье Александру — невероятные, огромные чаевые, он даже не сумел скрыть удивления, — Надин думала только об одном: как удачно, что сегодня она надела черный костюм. Отныне она станет носить только черное. Найдет небольшую парикмахерскую у самого своего дома, где не встретит своих друзей. Вернее, знакомых. Друзей у нее нет. Она станет носить траур по своему отцу и решать, что делать дальше со своей жизнью, в которой ее будут называть бывшей помощницей Жана Франсуа Альбена и бывшей супругой Филиппа Дальма. Ведь кто такая Надин? Кому до нее есть дело?

Надин шла по улице, оглядываясь в поисках такси. Она не увидела свободную машину, потому что ее внимание привлек огромный заголовок из «Франс суар» на прилавке газетного киоска: «Фов Люнель. Станет ли она носить фамилию своего отца, художника Мистраля?» Неужели кому-то есть дело до того, что станет делать этот ублюдок, эта самозванка, шлюха подзаборная? Почему с ней носятся так, будто она единственная дочь Мистраля? «Я, — хотелось закричать Надин во весь голос, чтобы услышали прохожие, — это я дочь Мистраля!»

Фов поселилась в гостинице «Монастырь» в Вильнев-лез-Авиньон, а когда та в ноябре закрылась на зиму, переехала в Авиньон, в отель «Европа».

Однажды утром, когда ноябрь уже подходил к концу, она отправилась в Фелис во взятом напрокат «Пежо», чтобы до исхода дня решить наконец, что делать с «Турелло». Вопрос, что делать с картинами, был решен. Накануне их тщательнейшим образом упаковали, погрузили в специальные фургоны и отправили в Амстердам, откуда они начнут свое триумфальное шествие по музеям всех континентов, неся свое послание о братстве людей по всему миру. Наступит день, когда полотна вернутся к ней, но пока серия будет принадлежать всему человечеству.

Последние несколько дней дул мистраль, и Фов надела плотный одноцветный жакет поверх кремового ирландского свитера крупной вязки. Но в это утро ветер оставил Люберон в покое так же неожиданно, как и примчался. Единственным признаком приближающейся зимы были опустевшие поля. Высокие кипарисы по-прежнему оставались зелеными, а листва оливковых деревьев отливала живым серебром. У ворот многих ферм хозяева выставили столы со спелыми фруктами на продажу. Фов остановилась возле одного из них и купила яблоко и грушу на завтрак.

Она явно прибавила в весе, размышляла она. Но все были такими гостеприимными. Как бы Фов ни уставала к концу дня, она обязательно оказывалась за плотным ужином с Жаном и Фелицией Перрен, или с профессором Даниэлем и его женой Селиной, или с кем-нибудь из новых друзей, которых она приобрела в Апте, Авиньоне, Боннье. В Фелисе она часто обедала с Луизой и Софи, оставшимися такими же веселыми сплетницами, несмотря на замужество. И разумеется, Фов была частой гостьей в доме Адриана и Бет Авигдор.

Эрик появлялся редко, хотя Фов казалось, вопреки здравому смыслу, что ему следовало бы видеться с ней чаще. Но он наблюдал за строительством двух новых домов в Ле-Бо по другую сторону Люберонских гор. Эрик вынужден был не спускать глаз с рабочих, потому что мастеровитые жители Прованса не стали более предсказуемыми оттого, что спрос на их услуги повысился, поэтому ему приходилось практически жить в Ле-Бо.

Фов уверяла себя, что Эрик сильно занят, как и она сама. Их встречи стали такими редкими не умышленно. Но неужели он действительно не мог найти для нее побольше времени? Почему он не горит желанием видеться с ней? Девять месяцев назад этот мужчина хотел, чтобы она бросила все и стала его женой. А теперь родители Эрика относятся к ней с большей любовью, чем он. К чертям Эрика Авигдора! Пусть проводит свою жизнь, бродя по пятам за рабочими, мрачно подумала Фов, доставая из сумочки связку ключей, ставшую привычной и незаметной, как губная помада. Сейчас она откроет входную дверь в «Турелло».

Фов прошлась по гостиной, проверяя, вынесла ли Дюсетта, нанятая ею служанка, у которой сегодня был выходной, пепельницы и не оставила ли стаканы на большом столе. Вчера Адриан Авигдор, Жан Перрен и господа из музея Амстердама вместе с Фов отмечали отправку кавальонской серии. Но комната выглядела даже слишком чистой, с выстроенными по ранжиру подушками на диванах, блестящими крышками столов. Фов не покупала цветов, потому что не жила в «Турелло». Дом стал похож на офис в воскресенье. Фов поежилась и отправилась на кухню, где обнаружила остатки вчерашнего пиршества, аккуратно убранные в холодильник: холодные цыплята, гусиный паштет, несколько сортов сыра и почти полная бутылка белого вина.

Расставив все на столе, Фов приняла решение сесть на диету со следующего дня. Через неделю, ко времени возвращения в Нью-Йорк, она должна сбросить те пять фунтов, что набрала в Провансе.

Поместье, конечно, придется продать, иначе запустение неминуемо, а это так грустно. Как новые хозяева поступят с мастерской, задалась вопросом Фов, оказавшись у ее дверей. Студию можно использовать как игровую, даже поставить там стол для пинг-понга. Жан Перрен отдал ей ключ перед отъездом. Фов поняла, что еще ни разу не видела мастерскую без картин, и замешкалась на пороге. Хочет ли она войти? Нужно ли ей входить? Осмелится ли она войти?

Фов приказала себе не молоть ерунду и отперла дверь. Мастерская, всегда казавшаяся ей огромной, поразила ее своими скромными размерами. Фов сообразила, что все дело в пустых стенах. Работы ее отца всегда открывали доступ в другое измерение, уводя взгляд за пределы мастерской. А теперь это были всего лишь высокий стеклянный потолок, окна, штукатурка.

Положив на стол яблоко и грушу, от которых она так и не откусила ни кусочка, Фов принялась машинально собирать разбросанные кисти. Обычно она всегда так делала после дня работы.

В обеих руках она держала кисти, которыми отец работал в последний раз, и на каждой застыла краска. Вероятно, их надо просто выбросить. Невозможно привести их в порядок. Но она уже шла к раковине, рядом с которой стояли бутылочки с растворителем.

Медленно, с любовью и болью Фов принялась очищать кисти Жюльена Мистраля. Их все пришлось оставить на ночь отмокать, кроме одной, которой он не успел воспользоваться. Она вернулась обратно к рабочему столу с единственной чистой кистью в руке и нерешительно остановилась у мольберта. Фов просто стояла, позволяя себе вернуться в прошлое, чувствуя, как широкая ладонь отца накрывает ее пальцы и передает ей свою силу и умение, направляя и подсказывая каждое движение. Она услышала его голос:

— Смотри, Фов, смотри. Ты видишь? Ты должна научиться видеть.

И она поняла, что нужно сделать. Это было не знание, а признание того, что она так долго отвергала. Это была потребность, чистая, живая, без сомнений и сожалений, это был приказ.

«Попытайся». Она художник и всегда им была. Фов отрицала это в себе, так как не желала иметь ничего общего с отцом, но теперь она могла попробовать. Стены рухнули, распахнулись двери, и за ними открылась залитая солнцем луговина, просторная, ровная. Стоит только перейти ее, и Фов изменится, испытает неведомые пока трудности и мучения. Но она должна попробовать.

Кровь запульсировала в ее запястьях и пальцах. Способности и мощь, которые она подавляла и отвергала, рвались на волю, словно листья из почек весной.

Ей придется начинать все снова. Не с самого начала, но заново. Она наверняка потеряла технику, легкость, умение. Ее навыки художника заржавели, как Железный Дровосек под дождем. Ей придется снова знакомиться с красками. Но она умела когда-то говорить на их языке, и его не так просто забыть.

Фов пришла в себя и увидела, что сидит на рабочем столе и смотрит на холст, с кистью в одной руке и яблоком в другой. Съесть или нарисовать? Она рассмеялась и вонзила зубы в красный бок.

Она нарисует грушу.