Гавриил Кунгуров - Оранжевое солнце

• Название: Оранжевое солнце
• Автор: Гавриил Кунгуров
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1976

Старейший писатель-сибиряк Г. Кунгуров — автор популярных исторических повестей «Артамошка Лузин», «Албазинская крепость», романа «Наташа Брускова», сборника рассказов «Золотая степь», сказок.

«Оранжевое солнце» — повесть о современной Монголии. Герои ее — прославленный пастух Цого, внуки его Гомбо и Эрдэнэ.

Повесть говорит о вечной мудрости народа. Новое не отметает старое и бережно хранится.

---

— Знаю хорошее местечко: рощица, тень, ветерок — там и позанимаемся.

Ехали, ехали. Цэцэг так и не могла найти хорошее местечко. Остановило их солнце — оранжевый шар, плывущий в густой синеве. Горело полнеба, оранжевым пологом накрылась степь, и все вокруг оранжевое, даже Гомбо, Цэцэг, их лошади. Над головой метались черные беркуты — они оранжевые... Старики знают, если беркуты беснуются над степью, — худая примета. Гомбо и Цэцэг этого не знали. Цэцэг запела песенку, но голос ее прервался, на желтой полосе взвился столб пыли. Вмиг все вокруг потемнело. Оранжевое солнце померкло, стеной упала мутная марь. Обрушился сильный порыв ветра, лошади разгорячились и понеслись. Сдержать их удалось только у густой рощи. Надвигался степной буран. Повернуть бы обратно, поспешить к юрте. Цэцэг опять смеется: испугался! Ветер свирепел. Посыпалась снежная крупка. Закружился белый вихрь. Лошадей Гомбо и Цэцэг, как волной лодку в бурю, понесло и прибило к нежданному берегу — отвесной стене горы. Спрыгнули с лошадей. Пригибаясь, ограждая лицо от ударов снежного ветра, шли ощупью, пока не наткнулись на углубление — небольшая пещера с каменным карнизом над головой. Гомбо оставил тут Цэцэг, поспешил к лошадям. Цэцэг заждалась. Он принес седла, расстелил кошмовые подстилки. Прижавшись друг к другу, они сидели под завывание бури, вглядываясь в непроглядную снеговерть... Цэцэг дрожала, кутаясь в халат.

— Гомбо, я замерзла, закрой мне ноги.

Завернулись плотнее в халаты. Цэцэг дрожала. Взял ее руку, холодная, не выпустил, спрятал под свой халат. Ветер злился, холодно и Гомбо. Голова Цэцэг на его плече, горячая ее щека прижалась к его щеке. Ему стало жарко. Вскоре Цэцэг заснула, у самого уха слышно, как она сладко посапывает. Гомбо застыл, не двигался, дышал осторожно, чтобы ее не разбудить. Что такое? Вглядывается в плотную муть, перед глазами оранжевое солнце, зажмурился. Все равно оно светит еще явственнее и жарче. Жаль, уснула Цэцэг, может быть, и она увидела бы оранжевое солнце. Вспомнилась дедушкина сказка: солнце поспорило с луной; луна стала светить днем, а солнце ночью... Что же было дальше? Забылось. А сейчас ночь или день? Открыл глаза, нет оранжевого солнца, темнота стала еще плотнее. Буря бушевала, свирепея. Цэцэг прижималась, ее рука в его руке, тепленькая рука, гладкая, как шелк халата.

Погода в пригобийских степях коварная, переменчивая. Чем бешенее буря, тем быстрее ее пронесет. У монголов есть пословица: не злись — погаснешь, не горячись — устанешь. Ветер внезапно утих, проглянули синие полосы неба, прорвались через поредевшую муть лучи солнца, и степь трудно узнать. Одетая в белое, она будто бы никогда не была зеленой. Едва ветер расчистил небо от тяжелых туч, солнце разгорелось и жарким огнем своим охватило степь от края до края. Степь быстро стала снимать свою белую одежду и, как красавица после короткого сна, засияла с такой яркостью, словно ее вымыли и заново подзеленили. Гомбо лежал не шевелясь. И когда пучок света ворвался под каменный навес и упал на лицо Цэцэг, он залюбовался. Щеки ее пылали, одна коса распустилась, волосы слегка прикрывали лоб, вторая лежала на плече, а кончик ее щекотал подбородок Гомбо. Он смотрел, точно впервые видел красивое очертание ее губ, они чуть приоткрыты, Цэцэг дышит спокойно, ровно.

Ну, что это? Где светло-зеленый халат Цэцэг? На ней розовый с лиловыми отсветами, да и на нем не синий, а тоже такой же халат. Вновь шалит солнце: поглядите вокруг. Даже лошади, пасущиеся на полянке, холмы и увалы, убегающие в степную даль, розовые... Гомбо встревожился: солнце уже низко, его розовые отсветы — приближение заката. Цэцэг потянулась, приподняла голову, ладонью уперлась в грудь Гомбо, открыла глаза, но от солнца тут же зажмурилась, и Гомбо услышал:

— Ты что прижался ко мне, отодвинься!..

Он вскочил. Цэцэг, подбирая волосы, смущенно попросила:

— Отвернись, я похожа на ведьму... — стала поправлять волосы, застегивать халат. — Я уснула, почему не разбудил? У, нехороший! Что мы ждем? Ночь, да?

Он промолчал, взял уздечки, пошел ловить лошадей. Они паслись недалеко, насытившись, выискивали вкусную траву мелколиственник, лениво ею лакомились. Гомбо привел лошадей, остановился удивленный. Цэцэг ползала по мокрой траве, плакала:

— Где же они? Ведь это подарок дяди...

Подбежала к Гомбо:

— Нет моих часиков... Потеряла...

Стали искать, перебирая каждый камешек, травинку. Часы нашел Гомбо, когда отодвинул седла, приподнял кошмовый коврик. Цэцэг просияла, выхватила часы из рук Гомбо, приложила к уху:

— Идут! — подскочила к Гомбо, обняла, приложилась щекой к его лбу. — Умница! Хороший!

Оседланные лошади стояли, понуро опустив головы, ожидали хозяев, а они сидели на траве и, казалось, не торопились, хотя солнце упало низко, вот-вот спрячется за темную кромку гор.

— Хорошо, что ты меня не разбудил... Сладкое приснилось. Сижу, напевая, а надо мной оранжевое солнце.

— Какое? — выкрикнул Гомбо.

— Что кричишь? Говорю, оранжевое, но краснее красного... Да, забыла, ты тут же, весь оранжевый. А потом... — она закрыла глаза, шумно вздохнула, — а потом... Нет, не буду рассказывать...

— Ты дрожишь, Цэцэг...

— Промочила коленки, совсем замерзла, поедем скорее!

Сели в седла. Цэцэг вздрагивала, вяло держала поводья. Гомбо спрыгнул с лошади, отвязал притороченные к седлу кошмовые подстилки, обернул ими колени Цэцэг.

— Вечереет. Держись крепче в седле, поедем быстро.

...К юрте подъехали, когда совсем стемнело. Встречала озабоченная Дулма. Приметила, что Цэцэг тяжело спрыгнула с лошади; едва двигая ногами, пошла в юрту — там тепло, пылает огонь в печурке, а Цэцэг холодно. Пришли дедушка и Эрдэнэ, они пригнали отару овец, поставили на ночь в загон.

Ужинать Цэцэг не стала. Сидела на бабушкиной лежанке, высунулась из-за занавески. Эрдэнэ положил ей ладонь на лоб.

— Бабушка, у Цэцэг жар!

— Простыла, — засуетилась Дулма.

Дедушка взглянул на Гомбо.

— Ты не простыл? Голова не болит? Не стыдно ли, простудил девушку, мужчина!

Эрдэнэ тоже грудью вперед на Гомбо:

— Не мог костра разжечь?

Гомбо вяло отбивался:

— Какой костер? Ветер сшибал с ног...

Дедушка постукивал по столу пальцами — сердился.

— Куда вы ускакали? Мы вас разыскивали! Ты что, не видел, каким было солнце?

Гомбо отмалчивался. Дулма натерла грудь Цэцэг бараньим жиром, дала выпить настойку из травы, накрыла дрожавшую от холода больную двумя одеялами. В юрте стихло, только потрескивал огонь в печурке да под бараньей шубой не умолкал приглушенный шепот. Дедушка ухо насторожил.

— Эх ты, жирный суслик, перепугался? В бурю страшно было, да?

— А ты за дедушкин халат спрятался... Не страшно было, да? Еще пищишь, как придавленный козленок!

Послышалась возня. Дедушка громко закашлял. Юрту накрыла тишина; даже под бараньей шубой стихло.

В полночь юрта всполошилась. Цэцэг, пылая жаром, вскакивала с постели, рвалась бежать, кричала:

— Солнце! Оранжевое солнце! Лови его, Гомбо, лови!!!

Бабушка едва с ней справилась, успокоила Цэцэг, положив ей на голову мокрое полотенце. Утром все еще были в постели, Цэцэг уже на ногах. Затопила печурку, налила воды в котел. Бабушка поднялась с лежанки, схватила Цэцэг за руку:

— Ложись в постель! Зачем вскочила, ты же больна!

А Цэцэг смеется:

— Что вы, бабушка, это вам приснился сон, — и она, красиво изгибаясь, будто танцуя, легко проплыла по юрте.

Ярче всех сияли глаза Гомбо.

Дулма недоумевала, подошла к Цого, глаза ее испуганно спрашивали: что же будет? Он бородку пощипывает, хитрая улыбка скользит по его лицу:

— Не тревожься, Дулма, молодое — кумыс крепкий, кипит, пенится; старое живет покашливая, идет прихрамывая... Гомбо, Эрдэнэ, пошли, юрту будем разбирать, кочевать надо на новые пастбища...

У Дулмы глаза расширились. Постояла молча и принялась свертывать одеяла, кошмовые коврики, складывать посуду. Цэцэг помогала ей. Гомбо и Эрдэнэ вынесли печку. Цого уже развязывал веревки, натянутые на покрышку юрты.

...По голубой поляне неба плывут одинокие облака, по степной равнине медленно двигается на юг караван. Солнце светит в полную силу, и облака горят веселыми отсветами, голубеет бескрайняя степь. Караван поднимается на песчаный холм, посмотрите на него: в небесную голубизну врезаны живые силуэты, они плавно покачиваются. Впереди на рослом верблюде едет Цого, за ним шагают шесть тяжело навьюченных верблюдов и шесть лошадей. Дулма тоже на верблюде, между горбами которого торчит труба от печурки, а по бокам в просторных сумках позвякивает посуда. В руках Дулмы узелок, она бережно держит его. Гомбо, Эрдэнэ и Цэцэг на лошадях. Они гонят стада. Собаки, зная свои обязанности, ревностно помогают, не умолкает их отрывистый лай.

Солнце уже давно склонилось к закату, а караван идет и идет. Цого без шапки, приложив ладонь ко лбу, смотрит в сторону гор, перерезанных пополам белой полосой. Обошли каменистую россыпь, пересекли полосу, заросшую высоким бурьяном. Цого остановил верблюда, внимательно вслушивается, словно степь должна сказать ему какое-то свое слово. Караван вновь двигается. Перевалив небольшой хребет горы, Цого вновь остановил верблюда; перед глазами широкая долина, по склонам ее нетронутая зелень. Цого заставляет верблюда опуститься на колени и сходит на поляну. Дулма тоже ставит своего верблюда на колени, идет к Цого.