Арам Асоян - Данте в русской культуре

• Название: Данте в русской культуре
• Автор: Арам Асоян
• Жанр: Языкознание
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-98712-210-5

Монография посвящена изучению смыслопорождающей рецепции «Божественной комедии» художественным, художественно-критическим и художественно-философским сознанием русских писателей XIX – начала XX в. В центре внимания автора филиация дантовских мотивов в русской литературе и типологические связи русской классики с образной системой «Комедии», её этико-идеологическим универсумом. Автор отмечает, что освоение дантовского наследия русским художественным сознанием оказалось благодатно не только для русской, но и для мировой культуры, а русский контекст расширил представление об уникальном вкладе Данте в самопознание европейского человека.

---

Глава 5. Данте и В. Белинский

Впервые Белинский печатно высказался о Данте в статье «О критике и литературных мнениях „Московского наблюдателя“». Статья была опубликована в «Телескопе» за 1836 г. Белинский не знал итальянского языка и, вероятно, не читал «Божественную комедию» на французском, но ко времени выступления критика уже существовали опыты перевода отдельных песен «Ада» А. Норова и П. Катенина, «дантовские» стихотворения Пушкина и исследование С. Шевырёва «Дант и его век». В 1835 г. вслед за диссертацией Шевырёва в «Журнале Министерства народного просвещения» появилась статья о «Божественной комедии» профессора Главного педагогического института Ф. Лоренца, она обнаружила изрядную начитанность автора в дантоведческой литературе. Лоренц, как и Шевырёв, хорошо знал работы итальянских, французских и немецких ученых. Через год в этом же журнале Шевырёв поместил довольно большую статью «О первых поэтах Италии, предшествовавших Данту», где уделил немало внимания лингвистическим идеям гениального тосканца. Незадолго до публикации статьи состоялись представления «Уголино» Н. Полевого в Москве и Петербурге. А через пять лет, в 1842 г., был издан полный перевод «Ада», исполненный в прозе Е. Кологривовой и с одобрением отмеченный Белинским[295]. Этот краткий обзор дантологических произведений и трудов[296], вышедших при жизни критика, помогает с большей ясностью представить, из чего исходил Белинский, формулируя свое отношение к личности и творчеству Данте. Так, в 1839 г. в письме к И. И. Панаеву он сообщал об одной немецкой статье, посвященной Алигьери, в которой доказывалось, что «сей муж» совсем не поэт, а его «Divina Comedia» – «просто стилистика». «Я, – добавлял к этому Белинский, – то же и давно думал и говорил…»[297] Но впоследствии свой скептицизм по отношению к автору «Комедии» критик объяснял скверными переводами и неудачными критическими опусами о Данте [V, 270].

В упомянутом «Телескопе» статья Белинского была направлена против Шевырёва как главного критика «Московского наблюдателя», в ней шел спор о функциях и характере критики, о которой Белинский утверждал, что она есть «движущаяся эстетика» [II, 125]. Под сомнение ставилась и общественно-литературная позиция журнала, вызывала подозрение так называемая «светскость» «Московского наблюдателя». Светскость понималась как политический консерватизм и как литературное ретроградство. В борьбе с нею Белинский выступил против критики, которая замыкалась в сфере изящного и рассматривала судьбу художника в отрыве от социальных, идеологических и политических коллизий, которыми живет общество. В связи с этим Белинский писал: «И всегда ли общество является гонителем и врагом поэта? Оно изгнало Тасса, но не за поэзию, а за любовь, на которую не почитало его вправе; оно изгнало Данта, но не за поэзию, а за участие в политических делах…» [II, 155]. Отстаивая материалистические воззрения в области критики, Белинский отвергает романтическую оппозицию художника-гения и толпы и впервые обращается к личности Данте, его драматической судьбе.

В 1841 г. было окончено издание собрания сочинений A. C. Пушкина, предпринятое Жуковским. Белинский отозвался на это выдающееся событие рецензией «Сочинения Александра Пушкина. Томы IX, X и XI». В IX томе под общим заголовком «Подражание Данту» Жуковский напечатал два стихотворения: «В начале жизни…», «И дале мы пошли…». Последнее стихотворение связано с дантовской традицией тематически и ритмически, первое – вроде бы только ритмически; оно не имеет прямого отношения к «Божественной комедии», хотя и написано терцинами. Но рецензент отмечал: «„Подражание Данту“ для не знающих итальянского языка верно показывает, что такое Дант, как поэт. Вообще, у нас Дант какая-то загадка: мы знаем, что Шлегель его провозглашал чуть-чуть не наравне с Шекспиром; были о нем даже целые диссертации, хотя немножко и бестолковые; переводы из Данта, еще более диссертаций, добили его на Руси. Но теперь, после двух небольших отрывков Пушкина из Данта, ясно видно, что стоит только стать на католическую точку зрения, чтобы увидеть в Данте великого поэта. Прислушайтесь внимательным слухом к этим откровениям задумчивого, тяжело страстного итальянца, которого душа так и рвется к обаяниям искусства и жизни, несмотря на весь свой католический страх греха и соблазна…» [V, 270].

Оставим без внимания незаслуженный выпад Белинского против «бестолковых диссертаций», которым он метил в С. Шевырёва, не будем пока придавать особого значения и справедливости мнения критика о русских переводах Данте[298]. В этом отзыве важно прежде всего то, что Белинский, как, впрочем и Шевырёв[299], угадал Данте, его дух в пушкинском стихотворении «В начале жизни…». В этом, несомненно, есть и заслуга Жуковского, объединившего не столько «по ошибке», сколько по художнической интуиции два стихотворения под одним заголовком и тем самым направившего восприятие критика по правильному пути. Белинский совершенно верно утверждал позднее, что Пушкин «несколькими терцинами в духе Дантовой „Божественной комедии“ познакомил русских с Дантом больше, чем могли бы это сделать всевозможные переводчики, как можно познакомиться с Дантом, только читая его в подлиннике» [VII, 289]. «„Подражание Данту“, – писал он, – можно счесть за отрывочные переводы „Божественной Комедии“» [VII, 352]. Ощущение непосредственной связи пушкинских творений с творчеством Данте было закреплено позднейшей интерпретацией отрывка «В начале жизни…» Г. А. Гуковским. Он полагал, что Пушкин «раскрывает сложный мир человека эпохи Данте и, может быть, Петрарки, структуру сознания итальянца на закате средних веков, когда культура Италии уже прорывалась к солнцу Возрождения»[300]. Другое соображение, также подтверждающее правоту Белинского, высказал Д. Д. Благой: «Когда Пушкин задумал свой отрывок и начал работу над ним размером „Божественной комедии“, его творческая мысль обращалась не только к столь захватывающему его „Аду“, но и к другому произведению, которое <…> было ему в эту пору особенно близко, привлекло его повышенное внимание – к дантовской „Новой Жизни“»[301].

Пушкинские стихотворения сыграли важную роль в процессе постижения критиком художественного гения Данте. Белинский освободился от поверхностного скептицизма по отношению к поэту и уже в 1842 г. язвительно высмеял Шевырёва за небольшое стихотворение «Чтение Данте»:

Что в море купаться, то Данта читать:
Стихи его тверды и полны,
Как моря упругие волны!
Как сладко их смелым умом разбивать!
Как дивно над речью глубокой
Всплываешь ты мыслью высокой:
Что в море купаться, то Данта читать[302].

В критическом отделе «Телескопа» стихотворение было охарактеризовано как «отливающее глубиной мысли»[303], но этот комплимент был ничем не оправдан, ибо легковесность непродуманных сравнений Шевырёва вступала в контраст с суровым и задумчиво-торжественным тоном терцин «Божественной комедии». Именно поэтому стихи Шевырёва были восприняты Белинским как профанация поэзии Данте. В связи с этим он раздраженно писал о тех рифмотворцах, «у которых кажется, что ни слово, то мысль, а как вглядишься, так что ни слово – то риторическая завитушка или дикое сближение несближаемых предметов. Один из таких господ, пожалуй, так опишет вам дружбу: „У меня, – скажет он, – есть в сердце рана; она вечно истекает кровью: ее нанес мне друг нежною рукою, и сквозь ту рану он смотрит в мое сердце“, и тому подобное. Другой, пожалуй, пропищит: „Что в море купаться, то-де читать Данта, его стихи упруги и полны, как моря упругие волны“» [VII, 125]. Белинский тут же замечал: «Гладкий и звучный стих, вне содержания, обнаруживает только способность к форме поэтической, в отношении к истинной поэзии он то же самое, что риторика в отношении к истинному красноречию» [VII, 124].

Органичное единство формы и содержания было для Белинского одним из критериев подлинности гениального произведения. Он считал, что «форма» не может вырабатываться отдельно от идеи [II, 125]. Художник «творит для своих идей свои формы» [1, 69]. Художественна только та форма, «которая рождается из идеи» [V, 259]. На фоне этих высказываний особый смысл приобретает одно из суждений критика о «Божественной комедии». Он писал: «Форма поэмы Данте так же самобытна и оригинальна, как веющий в ней дух…» [VII, 406]. В этих словах заключено прямое признание высочайших достоинств «Комедии».

Утвердившись во мнении о поэме Данте как замечательном шедевре мировой литературы, Белинский все чаще стал обращаться к его творчеству как одному из аргументов в своей полемике с оппонентами. После публикации «Мертвых душ» завязался спор критика со славянофилами. Белинский и славянофилы восторженно встретили гоголевское произведение, но очень скоро обнаружились существенные различия в позиции Белинского, с одной стороны, и К. Аксакова, С. Шевырёва – с другой. В своей второй статье «Похождения Чичикова, или Мертвые души…», помещенной в восьмой книжке «Москвитянина» за 1842 г., Шевырёв уверял: «…содержание („Мертвыхдуш“. –A.A.), разумеется, дано Россиею, и Поэт всегда ему верен, но ясновидение и сила фантазии, с какими воссоздается далекий мир отчизны, воспитаны в Гоголе итальянским окружением…»[304] Восхищаясь «чудными сравнениями, встречающимися нередко в «Мертвых душах», Шевырёв продолжал: «Их полную художественную красоту может постигнуть только тот, кто изучал сравнения Гомера и итальянских эпиков, Ариосто и особенно Данта, который, один из поэтов нового мира, постиг всю простоту сравнения гомерического и возвратил ему круглую полноту и оконченность, в каких оно являлось в эпосе греческом. Гоголь в этом отношении пошел по следам своих учителей»[305].