Виктор Живов - Виктор Живов о Евангелии в советских хрестоматиях, неофитстве и симпатичных 90-х

• Название: Виктор Живов о Евангелии в советских хрестоматиях, неофитстве и симпатичных 90-х
• Автор: Виктор Живов
• Издательство: ПРАВМИР
• Жанр: Религия
• Год: 2013

Чем американские студенты-филологи отличаются от русских? Каково было заниматься древнерусской литературой “без православия” в советские годы? Стоит ли переводить богослужение на современный язык? На эти и другие вопросы Правмира ответил доктор филологических наук, заведующий сектором истории русского литературного языка Института русского языка РАН, специалист по истории русской культуры Виктор Маркович Живов.

Виктор Маркович Живов — российский филолог, специалист в области истории русского языка, литературы и культуры. Доктор филологических наук, профессор МГУ (до 2001 г.) и Отделения славянских языков и литератур Калифорнийского университета в Беркли (с 1995 г.), заместитель директора Института русского языка им. В. В. Виноградова РАН, заведующий сектором истории русского литературного языка.

---

На Западе с какого-то времени Церковь очень мощно внушает населению, что, если не будешь часто исповедоваться, попадешь в ад. Ну, если не в ад, то во всяком случае в чистилище — тоже очень неприятная перспектива, ее очень боялись: как там тебя будут жарить, парить, держать в ледяной воде — ожидания страшные. Поэтому они чаще ходили исповедоваться. Русский человек думал: ну, как-нибудь. И есть довольно много историй про то, что я называю «незаконное» спасение.

— Сегодня у нас тоже вводят практику частой исповеди и причастия.

— Да, конечно, это идет из Парижа, прежде всего от Свято-Сергиевского института: там произошло развитие такого сакраментализма. Очень замечательно, конечно. Это непростое дело, требует большой перестройки. Богослужение должно быть другое при еженедельном причастии. Опыты такие есть. Чтение вслух так называемых тайных молитв и служение при открытых Царских Вратах — это всё есть, мне приходилось при таком присутствовать, это замечательно.

В Беркли, где я живу, у нас есть старый православный приход (в 1923 году построили церковь). В Американской Церкви, в основном благодаря деятельностиотца Александра Шмемана, очень распространилось частое причастие и служение при открытых Царских Вратах. Но это, конечно, требует «перетасовки» всего богослужения: что-то надо убрать, сократить хор.

Нельзя, чтобы служба продолжалась бесконечное количество времени, потому что всё-таки мы должны прямо сказать, что часами стоять за богослужением могут, вероятно, только пенсионеры, если им позволяет здоровье, а работающий, занятой человек не может. И Церковь должна с этим считаться.

В Америке это, в общем, выдерживается: в Беркли Литургия занимает часа полтора. Конечно, это не как у католиков, у которых всё за 40 минут. Всё-таки Литургия — это когда Небеса спускаются на землю. Если это время сократить до 20 минут, будет нехорошо, так что католическая практика всё-таки не идеальна. Но какую-то меру надо знать.

— Когда заходить речь об изменениях в богослужении, первый вопрос, который обычно встаёт, — это вопрос о церковнославянском языке. Какова Ваша позиция по этому вопросу?

— Я люблю церковнославянское богослужение, не скрою этого. Хотя, пожалуйста, в Беркли служат половину по-английски, половину по-церковнославянски. Я ездил к замечательному священнику поблизости, в Санта-Розе, у него паства состоит из какого-то количества русских, довольно большого количества англосаксонского населения, и еще ему удалось привлечь какое-то количество эфиопов. И служба идет на 90 % по-английски с маленькими вставками на церковнославянском и на гезе (на эфиопском) — тоже замечательно.

Я не могу никак сказать, что английский язык находится в каких-то противоречиях с православием, поэтому я не считаю, что и русский язык при богослужении исключен. На мой личный вкус, это несимпатично: я привык к церковнославянскому богослужению, мне кажется, что церковнославянский текст литургического канона всё-таки выразительнее, чем те русские переводы, которые существуют, что церковнославянское Священное Писание лучше переведено или, на мой слух, лучше звучит, чем русское Священное Писание — ну и так далее…

Если кто-то хочет, чтобы служба была по-русски, то, во всяком случае, в больших городах, где есть много церквей, пускай будут приходы, где служат по-русски — очень хорошо, я всячески приветствую.

По-моему, тут вообще не должно быть какого-то большого принципиального вопроса. Никакой богословской проблемы здесь нет, нет даже канонической проблемы. Мы знаем, что Собор 1917–1918 гг., я бы сказал, главный Собор в истории Церкви в постсинодальный период, благословил русское богослужение. Но я бы всё-таки предпочел, чтобы люди приложили некоторое усилие, выучили церковнославянский и наслаждались и красотой богослужения, и красотой церковнославянских текстов. Мне кажется, что православный человек может это сделать.

Как и где его преподавать? Я не думаю, что его можно сделать обязательным предметом в общеобразовательной школе, а в воскресных школах — чудесно. Слова-то на 70–80 % те же самые, что в современном русском языке, так что не так сложно выучить — ну, немножко грамматики. Никакой катастрофы нет, выучи. Конечно, если у тебя есть более важные дела, если ты предпочитаешь не учить церковнославянский, а ухаживать за больными — дай Бог, ухаживай, как-нибудь без церковнославянского обойдешься. К Богу много путей — на всех хватит.

— В одной из Ваших статей Вы отказывали в преемственности советской и дореволюционной интеллигенции. Как Вам кажется, революция, советская власть привели к необратимым изменениям в русской жизни? Существует ли преемственность между современным и дореволюционным русским человеком, или постсоветский человек слишком тесно связан с советским?

— Я думаю, что исторические перемены все необратимые. Назад не убежишь. То общество, которое было в дореволюционной России, совсем не похоже на современную Россию. Ничего общего. В этом смысле всякие попытки реставрации дореволюционного прошлого (как и вообще все попытки реставрации) — это создание совершенно нового, совершенно не похожего на то, что было.

Что можно воссоздать? У нас совершенно другое крестьянство: то крестьянство, которое было, уничтожено. Солженицын об этом писал: это другие лица. Когда ты смотришь на фотографии крестьянских лиц начала ХХ века, ты понимаешь — их нет. У нас нет никакого дворянства с его сознанием. Какое было дворянство до революции, мы сейчас не будем говорить, но ясно, что те жалкие опыты создания «дворянского собрания», что в постсоветскую эпоху имели место, никакого отношения к дворянству не имеют.

Конечно, Православная Церковь другая. Слава Богу, в 1917 году избрали Патриарха, у нас патриаршее возглавленье, у нас, Бог миловал, нет Синода, нет обер-прокурора Синода. Конечно, 70 лет советской власти не могли не сказаться на религиозности населения. Я бы сказал, традиционной религиозности почти не осталось. Того старого народного православия практически не сохранилось. Что-то регенерировано искусственным образом (какие-нибудь масленичные игры), но в общем это ушло.

В нынешнем православии тоже много магического компонента, но традиционный магический компонент всё-таки в значительной степени ушел. Я не знаю, гадает ли сейчас кто-нибудь на Святки всерьез. Играть-то играют, конечно (хотя лучше в такие игрушки не играть), а все-таки в XIX веке к этому ещё могли относиться серьезно. Думаю, что это ушло, что коллективизация и годы советской власти почти всё это вычистили.

— А как сказались на современной жизни 1990-е годы?

— Мне стыдно сказать, но я хорошо отношусь к 90-м годам. Советская власть кончилась — это было так симпатично, так приятно, такое большое удовольствие доставило… Я знаю, что для многих людей это период страшных лишений, но для меня так не было. Мы жили относительно благополучно благодаря моей американской работе. А смотреть на то, как рушатся устои коммунизма, было замечательно приятно. На то, как открываются церкви.

У нас тут рядом стоит церковь Вознесения на Гороховом поле — чудесная церковь, построенная Казаковым. Тут был, по-моему, склад фабрики «Восход» всю нашу советскую жизнь. Мы думали как о чём-то невероятном, что вдруг эту церковь откроют, и в нее можно будет пойти. Это казалось совершенно немыслимым, хотя я верил, что советская власть кончится на моей жизни.

Но тут, где-то в 1993–1994 гг., мы увидели объявление: «Братья и сестры, приходите помогать расчищать церковь». Я не пошел, потому что у меня было очень много дел, но жена с детьми ходила. Теперь она действует, и я туда хожу довольно часто, приход кое-какой есть. Не очень большой, но в центре всегда не очень большие приходы, потому что у нас тут много церквей. Рядом Благовещенский собор (Елоховский), куда я всю жизнь ходил, пока эта церковь не открылась.

Советская власть даром не проходит, это тяжелый духовный опыт. Мы живем в последствиях этого страшного периода нашей истории, и у нас не произошло того, что могло бы нас отделить от него, а именно — не произошло национального покаяния. Опять же, я напомню про то, какАлександр Исаевич Солженицынпризывал к этому покаянию. И мне кажется, что это необходимый шаг для другого будущего. Но он не сделан.

Какие-то элементы его есть — как, скажем, церковь в Бутове. Но опросы общественного мнения показывают, что Сталин выступает как позитивный герой для 60 % населения, иногда даже больше. Это ужасно, ужасно для дальнейших судеб России.

Кто здесь в чем виноват — это сложный разговор. В частности, я думаю, виновата и так называемая советская интеллигенция, потому что она уж больно сильно обиделась на новую постсоветскую власть за то, что жить стало так трудно, и ее заслуги были так мало оценены в этот период. И все те замечательные романы, которые они писали, их либеральные штудии — всё это вдруг перестало пользоваться спросом. Они на это очень обиделись.