Клод Тилье - Мой дядя Бенжамен

• Название: Мой дядя Бенжамен
• Автор: Клод Тилье
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 1937

Клод Тилье родился в г. Кламси, Бургундия, в многодетной бедной семье, сын слесаря. Учился на стипендию, выделенную ему родным городом, в Бурже, Суассоне и Париже. В 1821 году попал в армию и участвовал в войне с Испанией, через два года был произведен в унтер-офицеры. Литературный результат шестилетней армейской службы — дневник испанской экспедиции. Сняв военный мундир, стал преподавателем школы в Кламси. С 1831 года публиковал статьи в оппозиционной газете «Независимый», которые принесли ему известность и одновременно обратили на него внимание недоброжелателей.

С 1841 года Тилье редактировал газету «L'Assossiation» в Невере, а когда она вскоре перестала выходить, опубликовал серию из двадцати четырех памфлетов, затем еще одну — из двенадцати. Слава Тилье росла, энтузиасты называли его современным Рабле, наследником Монтеня. Смерть подстерегла писателя на подъеме, он умер от туберкулеза в 1844 году. Автор острых памфлетов и четырех романов: «Бель-План и Корнелиус», «Как испугался каноник», «Как испугался капитан» и, наконец, «Мой дядя Бенжамен» (1843 год). Последний стал самым известным произведением Тилье, по нему поставлены фильмы Эдуара Молинаро «Мой дядя Бенжамен» и Георгия Данелии, который снял грустную и очень смешную кинокомедию «Не горюй!», по антуражу грузинскую, однако точно передающую дух французского литературного первоисточника. Оба фильма вышли на экран в 1969 году.

---

Конечно. Что же тут удивительного? У моего деда был жбан емкостью в полторы пинты, и дядя выпивал его залпом: на его языке это называлось — одним духом.

«А как же его слова дошли до нас?»

Их записал мой дед.

«Как, значит, у него в открытом поле было все необходимое для этого?»

Вот пустяки какие, он же был судебным приставом.

«Ну, а сержант говорил еще что-нибудь?»

Разумеется. Должен же дядя кому-нибудь отвечать.

Итак, сержант продолжал:

— Я скитаюсь уже три месяца; я перехожу от фермы к ферме, оставаясь там до тех пор, пока меня терпят. Я учу ребятишек маршировать, рассказываю взрослым мужчинам о военных походах, а Фонтенуа забавляет своими штуками женщин. Я не тороплюсь, ибо сам не знаю, куда иду. Они отсылают меня домой, а у меня нет дома. Уже давно разрушен очаг отца моего, и мои руки праздны и пусты, как стволы двух старых ружей. И все же я думаю вернуться к себе в деревню, не потому, что там мне будет лучше, чем где бы то ни было, нет, земля и там не плодороднее, и в канавах там течет не водка, а вода. Но это не важно для меня, я все же бреду туда. Это похоже на каприз больного. Там я поступлю в местный гарнизон. Если мои односельчане не пожелают кормить старого солдата, им все-таки придется похоронить его на свой счет, и, я надеюсь, — добавил он, — они будут настолько милосердны, что будут приносить на мою могилу немного похлебки для Фонтенуа, пока он не сдохнет, ибо он не даст мне уйти одному, он обещал мне это. Когда мы остаемся вдвоем и он смотрит на меня, я читаю это обещание в его добрых глазах.

— Так вот какую судьбу уготовали вам! — воскликнул Бенжамен. — Действительно, короли — величайшие эгоисты на земле. Если бы у змей, которых в таком неприглядном виде изображают поэты, существовала бы своя литература, воплощением неблагодарности они избрали бы королей. Они берут человека в расцвете юности и сил и, вложив ему ружье в руки, надев за спину походный ранец, украсив его голову военной фуражкой, говорят ему: «Мой собрат, прусский король, провинился передо мной, поэтому ты будешь сражаться с его подданными. Мой судебный пристав, которого я называю герольдом, предупредил их, чтобы они первого апреля были готовы к встрече с тобой, так как ты будешь иметь честь появиться у их границ, чтобы уничтожить их. Может быть, ты с первого взгляда и примешь наших врагов за людей, но, предупреждаю тебя, это не люди, это — прусские солдаты, ты отличишь их от человеческой породы по цвету их мундиров. Старайся добросовестно наполнять свой долг, ибо я, с высоты своего трона, буду наблюдать за тобой. Если вы вернетесь во Францию победителями — вас приведут под окна моего дворца; я в полной парадной форме покажусь вам и скажу: „Солдаты, я доволен вами“; если вас будет сто тысяч человек, то на твою долю придется стотысячная часть этих четырех милостивых слов. Если же ты падешь на поле брани, что легко может случиться, я пошлю твоим родным извещение о твоей смерти, чтобы они могли оплакивать тебя и наследовать твое имущество. Если ты лишишься ноги или руки, я возмещу тебе их стоимость, но если ты к счастью или несчастью, думай как тебе угодно, ускользнешь от ядра, и наступит время, когда ты уже не в силах будешь носить ранца за плечами, я уволю тебя в отставку, иди, околевай, где угодно, это меня уже больше не касается».

— Правильно, — сказал сержант.

— Тем хуже для них, — вставил Машкур, бывший уже всеми своими помыслами в Корволе и желавший, чтобы и Бенжамен стремился туда же.

— Машкур, — бросив на него гневный взгляд, сказал дядя, — будь осмотрительней в своих выражениях, здесь нет ни малейшего повода для шуток! Да, когда я вижу этих бедных солдат, завоевавших своей кровью славу родине и принужденных, как этот несчастный старый Цицерон, кончать свою жизнь в лавчонке сапожника, в то время как раззолоченные шуты завладевают народными деньгами и распутные женщины накидывают на себя по утрам кашемировые шали, одна нитка которых стоит дороже всех взятых вместе платьев любой бедной женщины, тогда я ожесточен против короля. Будь я богом, я нарядил бы их в свинцовые мундиры; и заставил бы тысячу лет служить на луне, нагрузив их ранцы всеми теми беззакониями, которые они совершили. Императоры были бы там капралами.

Отдышавшись и утерев лоб (мой достойный двоюродный дед от волнения и гнева всегда потел), он отвел Машкура в сторону и сказал:

— А не угостить ли нам завтраком у Манетты этого достойного человека с его увенчанным славой пуделем?

— Гм! гм! — Промычал дед.

— Не каждый же день, черт возьми, встречаешься с пуделем, взявшим в плен английского капитана, а между тем ежедневно чествуют людей, несравненно менее достойных, чем это четвероногое.

— А деньги у тебя есть? — спросил дед. — У меня только те тридцать су, которые мне сегодня утром дала твоя сестра, да и то мне кажется, что монета плохой чеканки: она очень настойчиво требовала, чтобы я принес ей по крайней мере половину сдачи.

— У меня мет ни копейки, но я врач Манетты, а она время от времени бывает для меня хозяйкой трактира, и мы оказываем друг другу взаимный кредит.

— Только ли ты врач для Манетты?

— А тебе что за дело?

— Никакого, но предупреждаю тебя, что дольше часа я у Манетты задерживаться не буду.

Дядя передал приглашение сержанту. Последний охотно согласился и довольный, поместившись между дядей и Бенжаменом, весело зашагал.

Навстречу им попался крестьянин, который гнал на пастбище быка. Разъяренный красным цветом одежды Бенжамена, бык неожиданно ринулся на него. Дядя увернулся от его рогов и, обладая стальными мускулами ног, легко, точно делая антраша, одним прыжком перескочил через широкий ров, отделявший луг от дороги.

Бык, без сомнения желая все же прорвать красный камзол, последовал примеру дяди, но на середине прыжка сорвался и упал в ров.

— Так тебе и надо! — крикнул Бенжамен. — Вот что значит затевать ссору с тем, кто ее не ищет.

Но настойчивая, как русский солдат, идущий на приступ, скотина не была обескуражена первой неудачей. Упершись в полузамерзшую землю копытами, бык старался вскарабкаться по откосу. Заметив это, дядя обнажил шпагу и, тыча ею в морду животного, закричал крестьянину:

— Эй, милый человек, усмирите вашу скотину, а то я проткну ее шпагой! — И при этих словах он уронил ее в ров.

— Снимай скорее камзол и бросай его быку! — Закричал Машкур.

— Спасайтесь в виноградник! — посоветовал крестьянин.

— Ату, ату его, Фонтенуа! — приказал сержант.

Пудель бросился на быка и, зная с кем имеет дело, вцепился ему в ляжку. Гнев животного обратился на собаку, но, пока бык в ярости потрясал рогами, крестьянину удалось накинуть ему петлю на задние ноги. Ловкий прием увенчался полным успехом и положил конец враждебным действиям быка.

Бенжамен вернулся на дорогу. Он думал, что Машкур подымет его насмех, но тот был бледен, как полотно, и колени у него дрожали.

— Успокойся, Машкур, а то мне придется пустить тебе кровь. А о тебе, храбрый Фонтенуа, можно сочинить столь же прелестную басню, как басня Лафонтэна «Голубка и Муравей». Кто бы мог подумать, что я окажусь в долгу у пуделя!

Деревня Муло притаилась у подножья широкого холма за рощей из ив и тополей на левом берегу речки Беврон, в которую упирается дорога из ла Шапеля. Первые деревенские домики, белые и нарядные, как идущие на празднества крестьянки, уже виднелись на краю дороги. В их числе был и кабачок Манетты. При виде обледенелой вывески, подвешенной к слуховому оконцу, Бенжамен запел во весь голос:

«Друзья, мы сделаем привал,
Я вижу тень трактира».

При звуке так хорошо ей знакомого голоса Манетта, вся зардевшись, выбежала на порог.

Это была, действительно, красивая крестьянка, толстощекая, белолицая, и в то же самое время немного слишком румяная, точно несколько капель красного вина пролились в молоко.

— Господа, — сказал Бенжамен, — прежде всего разрешите мне обнять нашу хорошенькую трактирщицу в виде задатка за тот вкусный завтрак, который она нам сейчас приготовит.

— Не трогайте меня, господин Ратери, — сказала Манетта, уклоняясь. — Идите обнимайтесь с барышней Менкси.

«Повидимому, слух о моем сватовстве проник уже всюду, — подумал дядя, — и постарался об этом, конечно, господин Менкси. Значит, ему очень хочется иметь меня своим зятем, и, если я ему сегодня не нанесу визита, это не заставит его прервать переговоров».

— Манетта, — сказал он, — оставьте в покое барышню Менкси и лучше окажите нам, есть ли у вас рыба в садках?

— Рыба есть в садках у господина Менкси, — ответила Манетта.

— Манетта, обдумайте свой ответ, спрашиваю вас вторично, — есть у вас рыба?

— Мой муж пошел удить и скоро должен вернуться.

— Ну, ждать мы не можем, поэтому приготовьте нам яичницу из всех яиц, какие только у вас найдутся, и положите на рашпер столько ветчины, сколько на нем поместится.