Катрин Панколь - Гортензия в маленьком черном платье

• Название: Гортензия в маленьком черном платье
• Автор: Катрин Панколь
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-17-089746-9

Новая трилогия Катрин Панколь – о прекрасных женщинах, которые танцуют свой танец жизни в Нью-Йорке и Париже, Лондоне и Сен-Шалане. Мужчины?.. Они тоже есть. Но правят бал здесь женщины. Пламенные, изобретательные, любящие, они борются за свою судьбу и не хотят сдаваться.

Гортензия Кортес жаждет славы, в ней есть дерзость, стиль, энергия, и вдобавок она счастливая обладательница на редкость стервозного характера. В общем, она – совершенство. Гортензия мечтает открыть собственный дом моды и ищет идею для первой коллекции. Но все кругом отвлекают ее: младшая сестра и мать то и дело жалуются на личные неурядицы, а возлюбленный, пианист Гэри, не хочет потакать ее капризам и слишком уж увлеченно репетирует дуэт со страшненькой скрипачкой Калипсо. Оказывается, совсем не просто жить так, как хочется…

---

Мы с Гаэтаном так счастливы! Мама редко бывает дома, она мотается по всяким конференциям в разных уголках Франции или же мчится в Лондон, так что мы практически одни в квартире. Я думаю, в конце концов все нормально уладилось в моей жизни с Гаэтаном.

Я расскажу? Ну дай я расскажу! Все одно и то же, та же жизнь на двоих, но каждый раз всё по-новому.

Утром меня будит Гаэтан. Теплый запах поджаренного хлеба выманивает меня из сновидений. Гаэтан ложится рядом и говорит: «Чай готов, но нужно подождать, чтобы он чуть-чуть остыл», потом обнимает меня, гладит по спине, по волосам, и мне хочется, чтобы опять был вечер, чтобы мы опять спали как ложечки, прижавшись друг к другу.

В этом году он решил вернуться в свой прежний лицей, так что днем мы никогда не видимся.

Он убегает рано утром, в зубах у него бутерброд, рюкзак не застегнут, шарф свисает спереди и сзади, я просто умираю со смеха.

Он нашел работенку на вторую половину дня, когда он не в лицее, и еще на всю субботу. Занимается поставками для одного сапожника на улице Пасси. Это не просто сапожник, это шикарный сапожник, он способен починить что угодно. У него волшебные пальцы, ботинки возвращаются владельцам как новые. Ему нужен был курьер, вот он и нанял Гаэтана. Он не платит ему, но зато оставляет ему все чаевые, а уж Гаэтан, с его умом, умудряется собрать по максимуму! Мы почти богаты! Да, да, уверяю тебя! Он говорит, что это масло к куску хлеба, что он не хочет зависеть от мамы: он ей уже обязан тем, что она его поселила у себя. Он наполняет холодильник продуктами. Дарит маме цветы. Водит меня в кино. Подбрасывает денег своей матери. Потому что с его матерью просто беда какая-то! Она нашла студию на бульваре Бельвиль и едва сводит концы с концами. Он часто к ней заходит, пытается ее поддержать, не дать утонуть в своих проблемах.

Он очень гордится, что загребает столько капусты! Чувствует себя ответственным, полезным. У него даже глаза другие стали после того, как он пошел работать.

«Вот тоска-то! Ох уж мне эти девчонки, которые могут быть счастливы только рядом с кем-то! Какое скудное, куцее счастьице! Я бы сбрендила от такой жизни: целыми днями высматривать в глазах Гэри свою судьбу. Какой-то ремейк фильма Сисси”, только без кринолинов. Знаем-знаем, как это кончается. Анорексией и сумасшедшим галопом на лошади. Нет, спасибо».

Когда вечером я прихожу и замечаю свет в своей комнате, я понимаю, что он там, делает домашние задания или курит сигаретку, и внутри у меня становится тепло. Только не надо говорить маме, но он курит в квартире. Широко распахивает окна, а когда мама дома, просто воздерживается.

Вечером он рассказывает мне о своем дне. Меня интересуют малейшие детали. Я слушаю про его уроки математики, про учителя, который косит, про то, что он ел в столовой, про аварию на линии метро! И не скучно! Наоборот, я увлекаюсь, словно смотрю новости, но новости всегда веселые (и диктор такой симпатичный, а главное, я могу коснуться его рукой).

А потом он расспрашивает меня, как прошел школьный день, какой сэндвич я выбрала в кафе. И я рада. Даже если работы по горло. Я схожу с ума, а еще все говорят, что я умная!

Вчера у нас был урок по мадам де Севинье. Пришел новый учитель, который заменяет мадам Пуарье, ушедшую в декретный отпуск, его зовут месье дю Беффруа, и вначале он рта не мог открыть, потому что все ученики сидели и незаметно гудели. Он сделал вид, что не слышит, и хоп – начал рассказывать. И поскольку он оказался ни капельки не занудой, его в конце концов начали слушать, и гул смолк. Так вот, вчера он открыл «Письма» мадам де Севинье и вздохнул: «Когда я открываю Письма”, я словно вдыхаю свежего воздуха. От которого прихожу в хорошее настроение. Этот воздух наполняет меня всякими прекрасными вещами».

Он не вставал со стула, не жестикулировал, не произнес ни одного слова длиннее пяти слогов или которое кончалось бы на «-изм», и он нас очаровал.

Он говорил о детали. Когда мадам де Севинье просит дочь давать ей побольше деталей, чтобы представить ее жизнь. Ей так не хватает дочери. А та ничего не рассказывает! Такая ломака, смешно смотреть. Она меня просто убивает, дочь маркизы.

Ты знаешь, я могла бы жить среди книг, есть их, пить, закутываться в них. Прекрасны книги, и жизнь прекрасна.

Ладно, иногда… она не столь прекрасна. Иногда, я не знаю почему, силы мои иссякают (ты видишь, я выражаюсь совсем как маркиза). Какой-нибудь пустяк может меня просто свести на нет. Надо мне укреплять свою раковину.

Тут как-то вечером Гаэтан сердился на меня. Его губы были белее, чем тонкая кожа на веках, он потребовал, чтобы я перестала все время свистеть, он сказал, что у меня тусклые волосы и слишком красные щеки.

И я вдруг взаправду испугалась.

Я внезапно поняла, почему некоторые девушки говорят: «Нет, я никогда больше не стану ни в кого влюбляться». Я поняла, что с момента, как ты влюбишься, ты пропал, потому что, если это закончится, если вдруг страх перейдет допустимую границу, начнется упадок, путь вниз в страну дивана, консервированной клубники и супергрустной музыки типа Radiohead.

Еще надо, чтобы ты поняла одну вещь: Гаэтан – мало того что мой парень, он еще и мой друг. И когда он злится на меня, я сразу впадаю в панику.

А дальше… Мы пошли гулять по Трокадеро. Посмотрели дворец Шайо, фонтаны и прочее и прочее. Он провел рукой по моим волосам, обнял за плечи, и губы его разгладились, налились. Они больше не были тонкими и белыми, словно из папиросной бумаги.

И на следующее утро, когда прозвонил его будильник – звонок у него как петушиный крик, – он пробормотал сквозь сон: «Да зарежьте вы этого петуха!», я засмеялась, он открыл глаза и сказал: «Ты по утрам мне особенно нравишься».

Жизнь наладилась. Как по волшебству.

Я хотела бы знать, у тебя все так же или по-другому. Хотелось бы, чтобы ты мне рассказала. Целую крепко, ваша репка.

Заинька!

P. S. Ты думаешь, любовь – жестокая штука?

Жестокая ли штука любовь?

Гортензия никогда не задавалась этим вопросом.

Жестоко ли, что Гэри не возвращается? Жестоко ли, что он не звонит, чтобы сказать, где он сейчас?

Она ему доверяет.

А скорее, она себе доверяет. Он мог таскать свою старую темно-синюю куртку по барам, но след его локтя на ее рукаве никогда не сотрется. «А почему я так уверена в себе?» – спросила она, посасывая край карандаша.

Она открыла свой ответ, чтобы посмотреть, что написала Зоэ в тот день…

Любовь такая, какая ты хочешь, чтобы она была. Это большая лестница. Она ведет тебя в ад или в рай. А ты только выбираешь. Я выбрала небо и трон. Я царю. Как принцессы в тех сказках, которые мы читали в детстве. Прежде всего не нужно бояться. Иначе ты упадешь на землю и разобьешься. От тебя останется мокрое место. А я прочно сижу на троне, поскольку я принцесса. Я уверена в себе. Уверена в нем.

Что нужно делать, чтобы оказаться на троне? Нужно сказать себе, что ты единственная, что все остальные тебе и до щиколотки не доходят. Мы все единственные в своем роде. Но только часто об этом забываем.

Ты знаешь, что говорил Оскар Уайльд? (Гэри мне все уши про него прожужжал. Он по любому поводу цитирует его прозу и декламирует стихи.) «To love oneself is the beginning of a lifelong romance»[8]. Это единственная история любви, которая имеет смысл. Она является главным условием всех остальных.

Слушайся Оскара и делай как я.

Люблю читать твои письма. И отвечать тебе люблю. И вообще просто люблю тебя. Не так уж много людей, которых я люблю. Пользуйся!

Она подняла глаза к часам. Половина двенадцатого!

А если он не вернется? А если любовь и правда жестокая штука?

Она никогда еще не плакала из-за парня.

Она, кажется, вообще никогда не плакала.

Какой прок от слез-то?

Лист перед глазами сиял белизной, манил. К руке, словно к магниту, притянулся карандаш. Она коснулась его, попробовала поверхность пальцем, покатала по столу… Схватила. Пососала, слюнки текли начать работу.

И вот так родилось первое платье. Черное, обтягивающее, ниже колена – а наверху прозрачная ткань, драпируясь, прикрывает грудь. От контраста между облегающей гладкой тканью и прозрачным легким шелком Гортензия аж вздрогнула. Ей захотелось захлопать в ладоши. Платье колыхалось перед ней, она лишь двигалась за ним грифелем карандаша.

Гортензия распахнула коробку с цветными карандашами. Добавила немного оранжевого, немного алого, немного желтого, голубого, зеленого. Растерла прямо пальцем. Отступила. Наметила несколько тонов. Вытерла пальцы тряпкой.