Жак Стефен Алексис - Деревья-музыканты

• Название: Деревья-музыканты
• Автор: Жак Стефен Алексис
• Издательство: Издательство "Художественная литература"
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1964

После открытия Христофором Колумбом в 1492 году Эспаньолы (так он назвал остров Гаити) испанские конкистадоры почти полностью истребили его коренных жителей - непокорных индейцев. Нынешнее население страны - это потомки африканских рабов, которых привезли в XVII веке французские колонизаторы для обработки плантаций. На протяжении всей истории острова жителям приходилось защищать Гаити от посягательств иноземцев. Роман "Деревья-музыканты", написанный в 1957 году, - это широкая картина народной жизни, мужественной и жестокой борьбы гаитянских крестьян за свои земли, за национальную независимость, за свою культуру.

---

Несколько часов спустя Диожен открыл глаза и уставился в потолок. По-видимому, он не узнал свою сиделку Эфонизу Фонтен, не узнал даже мать, которая ждала у его изголовья, когда он проснется. Он вел себя спокойнее, хотя и продолжал бредить. Температура все еще была высокой. С полудня он стал метаться в постели, замирал на мгновенье, обводя комнату бессмысленным взглядом, затем вновь начинал метаться. Прошел день, миновала ночь, ему не стало лучше. Опять повторился нервный припадок, испугавший добровольных сиделок, однако припадок удалось прервать благодаря новому впрыскиванию. Больной понемногу успокоился и на рассвете, после обильного мочеиспускания (он не мочился тридцать шесть часов), впал в забытье.

Наутро опять пришел врач и сообщил о результатах исследования, сказав, что всякая возможность малярии исключается. Леони даже не взглянула на врача, она, казалось, совсем отупела от горя и лишь с трудом повторяла слова молитв вслед за двумя благочестивыми соседками. Расспрашивать его стала Эфониза Фонтен. Он заговорил о воспалении мозга и произнес целый монолог о чудодейственном препарате под названием пенициллин, который, к сожалению, еще не поступил в продажу. Леони, по-видимому, совершенно не интересовали ни лекарства, ни медицина. Для нее борьба шла не на земле, а на небе. Что могли сделать люди против воли невидимых, против незримых сил воздуха и неба? Если Диожену станет лучше, надо поскорее увезти его отсюда, вырвать из-под власти тех, кто желает ему зла. Только одна эта мысль и занимала Леони.

Гнетущая тишина нависла над домом священника и над соседними домами. В представлении простых людей болезнь отца Осмена была результатом поединка между двумя кланами небесного Олимпа: боги родной земли пришли в столкновение с богами и святыми угодниками белых. Люди избегали проходить мимо дома священника из боязни пострадать при схватке враждующих небесных ратей, которые, вероятно, жестоко сражались над крышей этого дома и поблизости от него, оспаривая друг у друга власть. Все слуги отца Осмена разбежались, сам Бардиналь дал тягу. За исключением последних верных друзей Эфонизы Фонтен и Амели Лестаж, скользивших как тени по старому зданию, по двору и пристройкам, у больного бывал только доктор Флорансель, настроенный еще более вольтерьянски и иронически, чем обычно, и выполнявший свои врачебные обязанности лишь по привычке — он не очень-то верил в науку. Однако врач с состраданием посматривал на мать, терпевшую муку мученическую у изголовья своего сына... Перепуганные обитатели Фон-Паризьена с нетерпением ждали рокового исхода. Смерть Диожена Осмена всем принесла бы облегчение, ведь она показала бы, что неумолимые лоасы добились возмездия. Но пока священник хрипит за окном своей спальни, слепая ярость небес угрожает всему населению. После этой искупительной жертвы жизнь потечет по-прежнему, и люди будут рассказывать своим детям трагическую историю преподобного отца Осмена.

Прошел еще день, жар спал, однако больной не поправился. Он почти не разговаривал, даже не отвечал матери. Вечером он встал, несмотря на уговоры и мольбы окружавших, и сел, съежившись, в большое глубокое кресло у окна. Он вздрагивал при малейшем шорохе, уныло смотрел на далекие горы, покрытые курчавыми деревьями и лиловыми туманами, и чуть слышно шептал какие-то непонятные слова, углубившись, уйдя в себя, совершенно равнодушный ко всему на свете.

Флорансель заявил, что, пожалуй, ничего больше не может сделать. Он посоветовал обратиться к специалисту и сказал без обиняков, что, по его мнению, больной испытал тяжелое нравственное потрясение. Выздоровление грозит затянуться... Быть может, следовало бы увезти Диожена в деревню, подальше от людей, в какой-нибудь уединенный уголок, где много воздуха, тишина... При этих словах Леони словно ожила, выйдя из состояния прострации; она сорвалась с места, захлопотала и принялась поспешно укладывать вещи. Ей хотелось немедленно уехать из этого проклятого прихода, погубившего здоровье ее сына. До сих пор Леони не плакала, но тут слезы ручьем полились из ее глаз, порожденные инстинктом самосохранения, заложенным в человеческом сердце. Воля к борьбе, как гейзер, прорвалась сквозь ледяную кору, сковавшую ее душу... Даже если придется продать все, что у нее есть, и остаться в одной рубашке, она добьется выздоровления Диожена.

Крестьяне не были выселены в назначенный день. После двух суток томительного ожидания дети Ремамбрансы стали надеяться на помощь свыше, благодаря которой они получат хотя бы отсрочку. Неизменный оптимизм гаитянских крестьян восторжествовал над страхом. Люди отправились в город за новостями, но толком ничего не узнали. И все же языки развязались, каждому хотелось высказать свое мнение. В конце концов четверо или пятеро заядлых работяг отправились в поле... Шарлеус подумал, что он еще успеет выкопать несколько корзин бататов; Адальбер решил поставить силки и наловить цесарок; одни крестьяне намеревались накосить травы для скота, другие надеялись, что у них еще хватит времени собрать урожай с ягодного лавра, златоплодника и других фруктовых деревьев. То тут, то там вновь зазвучал смех. Дочь г-жи Шериссон улыбнулась соседскому сыну. Несколько влюбленных пар взялись за руки, потом перешли к поцелуям и предались наслаждениям в прохладных рощах и благоуханных кустарниках. Как-то под вечер, возле «пламенеющего дерева», которое так любят болтушки сороки, послышался робкий звук тамбурина.

Парни нерешительно приблизились к тому месту, где музыкант отважился наигрывать зажигательную «махи»... Они окружили его и, присев на корточки, стали покачивать в такт музыке головами. Когда же под пальцами музыканта зазвучал мотив «конго-ларижель», в вечернее небо взмыла песня. Какая-то девушка подозвала взглядом легконогого парня. И, трепетно обнявшись, они унеслись в танце.

На западе древнее солнце опустилось на ложе из разноцветных облаков, а с востока уже спешила ночь, окутывая синим сумраком природу, развеселившуюся от бодрых звуков тамбурина. Пляшите, братья! Попирайте ногами горькое, тупое, бесцветное, вязкое уныние! Творите радость даже в пучине скорби, пусть голод и любовь вновь пробудятся в ваших поникших телах. Голод и любовь — вот два сосца, питающие жизнь, но человек может сознательно возродить свое сердце благодаря источникам радости, которые он сам изобрел... Переплетаются спирали звуков и ритмов, могучая поэзия колыхающихся в танце человеческих тел вносит разброд в штурмовые колонны несчастья; волшебство красок, колдовские чары воспоминаний и всесильная вера в чудеса земли рассеивают безнадежность... Танцуйте же, братья! Веселитесь, стряхните иней, осевший на вашей душе, танцуйте и возвращайтесь к жизни.

Ночь, крадучись, пришла в озерный край, затем отступила перед ослепительным сиянием утра. Крестьяне договорились убрать в этот день маленький погост, на котором покоились их близкие: вырвать буйные травы, вскормленные прахом усопших, убрать камни и песок, нанесенные потоками воды в пору дождей, вымыть прямоугольные надгробные плиты и побелить их известкой. Никто не знал, надолго ли будет заброшено маленькое сельское кладбище, сколько времени останутся покойники под пятою пришельцев! Почет предкам! Почет мертвым! Невидимые окружают нас, говорили крестьяне, они следят за нами, все знают и карают грешников.

— Не так давно, — уверял кто-то, — невидимые убили у меня корову!.. И знаете, из-за пустяков! Я забыл зажечь свечу на могиле тех, кто дал мне землю и жизнь...

— Почет мертвым! — отвечает другой. — Воздавая им честь, мы знаем, что и сами не совсем умрем.

Почет мертвым, говорю я, ибо это свидетельствует о нерушимой связи между старыми и новыми ценностями. Почет мертвым, ибо это единственный залог того, что любая страна сохранит, несмотря на перемены, преемственность, без которой нет ни племени, ни народа, ни человечества. Почет мертвым!..

Крестьяне передали властям межевые планы, купчие крепости, метрические свидетельства и прочие документы, чтобы получить возмещение за отнятые земли. Как бы то ни было, у подлинных хозяев останутся на погосте мертвые, которые будут охранять владения живых и благословлять изгнанников. Крестьяне верили в это от всей души. Помогите нам, дорогие усопшие! Маленькое сельское кладбище полно народу и жизни, мачете блещут над каменистой почвой, могильные плиты возникают из зеленой оболочки трав и кустов. От известкового раствора идет резкий неприятный запах, горят свечи небеленого воска, и на могилах вырастают горы цветов. Почет мертвым! Люди работают тесными рядами и поют, не умолкая.

В ту минуту, когда крестьяне меньше всего ожидали этого, прибежал со всех ног запыхавшийся мальчонка и поднял тревогу: шесть бульдозеров двигаются по пыльной дороге, оставляя за собой зубчатые следы. Они уже проехали рощицу желтых бамбуков возле хижины Жюстена Корбейя и теперь идут прямо на деревню. Все бросились домой. Прибежавшие первыми остановились как вкопанные. Под наблюдением лейтенанта Осмена, окруженного несколькими «мериканами» и взводом жандармов, бульдозеры уже крушили деревенские хижины. Крестьяне кинулись было вперед.