Жорж Сименон - Я диктую. Воспоминания

• Название: Я диктую. Воспоминания
• Автор: Жорж Сименон
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1984

В сборник вошли избранные страницы устных мемуаров Жоржа Сименона (р. 1903 г.). Печатается по изданию Пресс де ла Сите, 1975–1981. Книга познакомит читателя с почти неизвестными у нас сторонами мастерства Сименона, блестящего рассказчика и яркого публициста.

---

Говорил он мало. Иногда, но очень редко, кто-нибудь подсаживался за его столик. Этот человек с ухоженной, почти совсем седой бородой держался с достоинством, и только глаза у него слезились.

Это был единственный признак, позволявший на глазок определять, сколько стаканчиков он пропустил. А вообще он вел себя спокойно. Когда я впервые обратил на него внимание, мне и в голову не пришло, что он пьяница и одинок. Это официант мне сказал:

— Сейчас он выйдет от нас и направится в другой бар, где он тоже завсегдатай, а потом в следующий, и так до ночи.

Пьяным я его никогда не видел. Никогда не видел, чтобы он жестикулировал или цеплялся к соседям. Не могу даже сказать, что у него был печальный вид — это тоже свойственно старым пьяницам.

Они вышли из состояния печали. Стали безразличными. Можно сказать, что они просто ждут конца, с регулярностью метронома совершая ежедневный обход бистро.

Существуют, правда, не в таком большом количестве, и женщины-пьяницы, порой не очень старые, некоторые даже среднего возраста. Почти всегда это вдовы. И не обязательно бедные. Я знаю одну, которая живет в прекрасной квартире и, видимо, имеет неплохую ренту.

Атмосфера кондитерских, где другие женщины проводят вечера, пьют чай и лакомятся пирожными, им не нравится. И вот, как их сотоварищи мужчины, они выбирают бистро, а то и не одно.

Одну такую я вижу каждый день. Она с достоинством усаживается в уголок, причем всегда в один и тот же, и заказывает, к примеру, бутылку красного. Эти женщины не шумят, по ним не видно, что они пьяные. И тем не менее в их взгляде, как и во взгляде мужчин, есть какая-то неподвижность, свидетельствующая, что они уже ничего ни от кого не ждут.

В наше время много говорят о стариках. Но я почти не слышал, чтобы вспоминали о таких вот стариках. Если бы люди знали, каково человеку одному, что такое одинокая комната, покупка пятидесятиграммового бифштекса и двух-трех картофелин, когда бы попытались представить его ночи, неужели они и тогда могли бы негодовать на этих стариков или поглядывать на них с презрительной улыбкой?

Старики ведь страдают от этого. Пусть глаза у них выцвели и слезятся, они все видят, все чувствуют, и я сомневаюсь, что они погрузились в полное безразличие.

Они страдают из-за того, что они сидят здесь, из-за потребности пить. Но где еще им быть и чем заниматься?

Всякий раз, входя в бистро нашего квартала, я машинально ищу взглядом этих людей. Здороваюсь с ними, как с другими посетителями. Иногда спрашиваю о здоровье и понимаю, что этот незначительный вопрос, эти несколько секунд общения дают им на миг иллюзию того, что они такие же люди, как все.

Из книги «Под сенью нашего дерева»

19 декабря 1975

Последние несколько дней, сам того не желая, я ставлю опыт, одновременно печальный и комический, чтобы не сказать — чуть-чуть драматический.

Тут, куда мы сбежали на месяц, большинство гостиниц на праздниках закрыто и единственным местом, где я смог поселиться, оказался фешенебельный отель. Настоящий фешенебельный отель — старомодный, то есть по моде 1900-го, если не 1880 года; несколько таких можно еще найти в Париже, в большинстве столиц мира и на курортах.

В течение многих лет я посещал подобные заведения, был частым пассажиром трансатлантических лайнеров и других крупных пакетботов, бороздящих моря.

В ту пору все это казалось мне естественным. Я не удивлялся тому, что на лайнере сколько угодно черной икры в полукилограммовых банках. В ресторанах меня не поражали меню, в которых перечислялось тридцать-сорок блюд, а в отелях — огромные мраморные холлы с мраморными же колоннами в псевдокоринфском стиле, как не поражало множество суетящихся рассыльных или толпа метрдотелей, старших официантов и официантов, окружающих стол.

Крупные авиакомпании тогда еще не оплели весь мир на потребу клиентов густой сетью гостиниц с небольшими залами для заседаний самых разных конгрессов, участникам которых выдают нагрудные ярлыки с номером и фамилией.

Эти гостиницы комфортабельны без кричащей и бесполезной роскоши, что вовсе не означает недостаточного уровня комфорта.

Та, где я живу сейчас, иного рода — старинная, предназначенная для того слоя общества, который проводил, так сказать, жизнь в отелях и на пакетботах. В наши дни это называется «jet society»[87].

Несколько лет назад мне во время пребывания на курорте довелось жить в одном из таких отелей. Он уже начинал ветшать, но все-таки не утратил некоего очарования минувшей эпохи.

Тот, в котором я живу сейчас, заново отремонтирован, однако давняя обстановка сохранена. У меня впечатление, будто я живу в фильме 20-х или в крайнем случае 30-х годов. Длина облицованных мрамором коридоров, устланных, разумеется, более или менее восточными коврами, составляет метров сто. Ресторан мог бы вместить от двухсот до трехсот человек, в метрдотелях, чтобы обслужить их, недостатка не ощущается.

Но нас здесь всего шестеро. Правда, сейчас мертвый сезон. Я, естественно, не юноша, но ощущение у меня такое, будто я оказался в музее восковых фигур. Это из-за старых дам, увешанных бриллиантами или жемчугами, как правило, одиноких, которые едят каждая в своем углу. Точнее будет сказать, объедаются. Самой младшей лет восемьдесят. Но это не мешает ей с жадностью и редкостным рвением пробовать все до единого блюда. Она разве что добавки не просит.

В сущности, эти недели я живу в мире, уходящем в прошлое.

Если я заговорил о старых дамах, то только потому, что по статистике восемьдесят процентов состояний в Америке находится в руках вдов или женщин, которые несколько раз разводились, а тем временем копили и копили содержание, назначенное им прежними мужьями.

У меня нет злого чувства ни к тем, ни к другим. Я только спрашиваю себя, как я мог тридцать-сорок лет назад считать подобную обстановку естественной.

Но у меня вызывает печаль и возмущение то, что такие отели все еще существуют, а главное, существует их клиентура. Мы живем в мире, где стараются сгладить, по крайней мере уменьшить разницу между развитыми и слаборазвитыми странами, между теми, кто голодает, и теми, кто может выбирать на обед самые изысканные и дорогие кушанья.

Действительно ли сокращается количество фешенебельных отелей? Я задумался об этом. Только на Елисейских полях до сих пор существуют «Клеридж» и «Крийон», а чуть дальше, на улице Камбон, «Ритц». Я уж не говорю о «Георге V», в котором останавливаются в основном кинозвезды и бизнесмены. В Лондоне, кроме «Савоя» и «Клериджа», имеется «Дорчестер», теперь уже последний отель, в который даже с деньгами не всякого пустят.

Я мог бы сказать то же самое о Нью-Йорке и других столицах мира. Это значит, что демократические тенденции, декларируемые правителями разных стран, всего лишь пустые слова, что вне обычного мира существует другой мир и, хотя теперь он кричит о себе не так громко, жизнь его не изменилась. Поэтому мне грустно. Поэтому вопреки моему желанию в душе у меня бунт.

Впрочем, для бунта хватает поводов и кроме обветшалых отелей.

Случается, что, проснувшись утром или возвратясь с прогулки в номер, я спрашиваю себя:

— Что я здесь делаю?

Выражаясь просторечно, чувствую я себя тут не в своей тарелке.

20 декабря 1975

Вчера я говорил о дорогих гостиницах и их клиентуре — старухах, обладательницах огромных состояний, драгоценностей, которых хватило бы на жизнь целой деревни, и старичках, которые хоть и впадают потихоньку в маразм, тем не менее являются президентами компаний и председателями административных советов, продолжают руководить крупнейшими фирмами мира.

Это напомнило мне о воззрениях другой эпохи, эпохи моей юности. Мы были «людьми искусства». Искусство было для нас главной ценностью. И мы считали, что неприлично ради одного мертвеца, пусть даже фараона, воздвигать пирамиду, которая, конечно, пережила века, но стоила жизни десяткам, если не сотням тысяч людей.

Подобное век за веком происходило чуть ли не на всех континентах. Ацтекские и инкские монументы были воздвигнуты не по желанию большинства, а по воле одного человека или небольшой секты, удерживавшей власть.

То же самое, увы, и с произведениями искусства более близких времен, в частности Ренессанса, когда несколько государей и кондотьеров из чистого тщеславия поддерживали знаменитейших художников.

Когда мне было двадцать лет, я то и дело слышал:

— Уничтожьте торговлю предметами роскоши, и вы тут же уничтожите кустарные промыслы вроде плетения кружев, резьбы по дереву и камню, кожевенного и кузнечного ремесел…

Помню, что тогда я был обеспокоен этим выводом. Конечно, кое-какие кустарные промыслы на некоторое время захирели. Но сейчас они возрождаются. К примеру, почтовые отделения, административные здания теперь не выглядят как тюрьмы или казармы. Для их строительства приглашают лучших архитекторов, для отделки нанимают лучших декораторов, и они выглядят если уж не роскошно, то по крайней мере светло и радостно.