Игорь Бунич - Д’Артаньян из НКВД: Исторические анекдоты

• Название: Д’Артаньян из НКВД: Исторические анекдоты
• Автор: Игорь Бунич
• Издательство: НПП “Облик”.
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 1997
• ISBN: 966-539-073-2

Дворцовые тайны времён кардинала Ришёлье, в которые посвящён знаменитый Д’Артаньян — герой романов Александра Дюма, бледнеют в сравнении с загадками и интригами коммунистической верхушки московского Кремля.

Герой новой книги Игоря Бунича подолгу службы в НКВД и КГБ выполняет многие “деликатные” поручения, результаты которых самым неожиданным образом влияют на развитие событий в Советском государстве.

---

Против создания такой “дуры” возражал известный конструктор Королёв, уверяя, что наступает век ракет, и создавать такие артиллерийские монстры — пустая фата денег. Его посадили как саботажника а работы продолжались. Сначала про эту гигантскую стройку пронюхала немецкая разведка, а потом английская и американская. Но благодаря принятым мерам по дезинформации противника те решили, что через эту местность ведут нефтепровод, и успокоились.

Летом 1946-го года пушка МЗМ — это официальная маркировка — Мортира Запредельной Мощности, а “Мы за Мир” — устное творчество, за которое полагался срок, была готова к испытаниям. Мортиру развернули в сторону Ледовитого океана так, чтобы снаряд угодил прямо в Северный полюс.

Из Москвы понаехало множество разных комиссий, и всё дело было на контроле у самого товарища Сталина. Засунули в пушку снаряд, а затем — гигантские картузы с порохом. С помощью электроразряда порох подожгли. И тут случилось непредвиденное. Снаряд проехал по стволу километров пять, а на шестом километре остановился. И ни гуда, и ни сюда. Что делать?

Замок открывать страшно — а вдруг рванёт, если не полное сгорание пороха произошло? Ждали, ждали, — делать нечего, решили “зеков” послать замок открывать, пообещав им скосить треть срока. Председатель приёмной комиссии умер от инфаркта прямо на месте.

Пока думали-гадали, снаряд прямо в стволе и рванул. Километра три ствола отвалилось и ухнуло в болото. На киноплёнке я это видел.

Следствие показало, что в большинстве пороховых картузов был не порох, а цемент, в некоторых же — макароны. Порох оказался только в пятой части картузов, в остальных — цемент или макароны.

Товарищ Сталин тогда страшно разгневался. Артиллерийская “шарага” была переведена на нормированную пайку хлеба, а у старших научных сотрудников отняли горячее блюдо на ужин. Но кто подменил порох на цемент и макароны, так и не выяснили толком, хотя посадили человек пятьсот. Сталин лично топтал сапогами Дмитрия Устинова, который был ответственным от ВПК ЦК за этот проект. Но потом простил. Товарищ Сталин был вообще очень отходчивым.

Остатки этой мортиры долго валялись на том полигоне, а потом потихоньку, уже после убийства Сталина, обе половинки огромного ствола загнали в Ирак, поскольку там тоже захотели сделать такую мортиру, чтобы сперва пострелять по Тель-Авиву, а потом по Вашингтону.

Я принимал участие в расследовании, выясняя, на какой фабрике делали макароны, которые запихали в зарядные картузы. Директора фабрики, помнится, сняли с должности и дали выговор по партийной линии без занесения, За что, правда, не помню.

Слова Булганина, что я “блестяще расследовал” дело о мортире “Мы за Мир”, для меня прозвучали несколько странно, что он, видимо, и почувствовал по выражению моего лица. Поэтому и пояснил:

— Это ведь вы обнаружили, что ствол орудия был подпилен врагами в ходе монтажа?

Я ничего такого никогда не обнаруживал, но не стал отказываться и спросил:

— Вы считаете, что и в случае с линкором кто-то чего-то там подпилил?

Булганин опять же загадочно улыбнулся и ответил:

— Они все пилят сук, на котором сидят, но не понимают этого.

— Вы имеете в виду итальянцев, товарищ маршал Советского Союза? — осторожно поинтересовался я.

— И итальянцев в том числе, — кивнул головой Булганин.

— С итальянцами вы там поосторожнее, Василий Лукич, — вмешался Игнатьев, — вы как бы ничего не знаете, А то пойдут разговоры, может быть дипломатический скандал или новое обвинение в антисемитизме. Сейчас со всем этим строго. Никита Сергеевич всех собирал и лично инструктировал.

При упоминании имени Хрущёва Булганин сморщился, как от зубной боли, и сказал:

— Товарищи, не будем отвлекаться. И посмотрел на меня, как бы завершая разговор:

— Василий Лукич, вам понятна ваша задача?

— В общих чертах, — признался я, — а кому мне докладывать о результатах и выводах?

— Никому, — хором ответили оба государственных деятеля, — никому не докладывайте ничего, Василий Лукич.

— Интересно, — протянул я, — такого в моей практике ещё не было. Для чего же я должен вести это расследование, если никому ничего не докладывать? Извините, товарищи, не понимаю.

— Во-первых, — терпеливо разъяснил Игнатьев, — я последние дни занимаю свою должность, а возможно, и часы. Не исключено, что я уже снят с должности, и наша беседа носит почти частный характер. Что касается глубокоуважаемого Николая Александровича, — он кивнул в сторону Булганина, — то он примерно в таком же положении. Поэтому, чем бы ни кончилось ваше расследование, вы уже нам ничего доложить не сможете. В качестве частного лица я совершенно не желаю выслушивать подобные вещи. Я думаю, что товарищ Булганин — тоже. Поэтому, если вам так уж захочется обо всём этом кому-нибудь доложить, то вам придётся докладывать генералу Серову.

— Или маршалу. Жукову, — с печальной улыбкой добавил Булганин.

— Или никому, — подвёл итог Игнатьев, — полностью на ваше усмотрение.

— Вы будете работать в данном случае не на руководство, — ласково пояснил Булганин, — а на историю. Вы понимаете, Василий Лукич? А историю, Василий Лукич, не обмануть. Она сама подскажет, кому, как и когда доложить о полученных результатах. Может быть, даже после вашей смерти.

Тут уж я перепугался, что меня опять втаскивают в какую-то мистическую головоломку, где я должен буду после собственной смерти кому-то чего-то доказывать. И я решил перевести разговор в более практическое русло.

— В любом случае, — сказал я, — мне, прежде чем браться за дело, нужно немного познакомиться с проблемой, почитать какие-то документы. Вы можете их мне предоставить?

— Это, пожалуйста, — закивал головой Игнатьев, — мы вам дадим необходимые документы и даже консультанта, который быстро введёт вас в курс дела.

Почему я не отказался? Посмотрел бы я на кого-нибудь, кто бы отказался, принимая задание от главы правительства и министра госбезопасности. Вы сейчас не понимаете, какая власть была у этих людей. Меня могли пристрелить прямо в этом большом кожаном кресле. А могли и в помещении референтов или в коридоре. Им было без разницы.

Когда референт вёл меня обратно, сидящий за столиком дежурный подполковник при виде моего сопровождающего кинул:

— Проводишь товарища, объяснительную мне напишешь.

— Понял, — пунцово покраснел старший референт.

— За что объяснительную? — поинтересовался я, когда мы спустились в холл.

— За пользование лифтом, — объяснил старший референт, — нам не положено лифтом пользоваться, но если бы мы опоздали, у меня ещё хуже могли бы быть неприятности. А так у меня есть негласное разрешение пользоваться лифтом в крайних случаях.

— Весело живёте! — сказал я на прощание. У нас на Лубянке лифтами даже майоры пользовались.

3

В наших кругах в своё время был популярен такой анекдот.

На судебном процессе, где судят закоренелого убийцу, защитник за неимением других доводов просит суд учесть, что его подзащитный круглый сирота. При этом защитник не упоминает, что подсудимый стал круглым сиротой, поскольку убил собственных родителей. За что именно его и судят.

Я попал примерно в положение этого самого адвоката, поскольку мне с первых слов стало ясно, что меня пригласили для расследования только с одной целью: Булганин и Игнатьев надеялись, что полученные мною результаты помогут им сохранить или вернуть их высокие должности, которые они занимали в партийно-государственной номенклатуре.

Примерно неделю я входил в курс дела с помощью документов и консультанта, откомандированного из какой-то кремлёвской структуры, а может, и из ГРУ. Впрочем, меня это не очень интересовало, а задавать консультанту какие-либо вопросы было запрещено. Я даже не знал, как его зовут. Он представился невнятно, а я не переспрашивал. Мне кажется, что он был уверен в том, что меня собираются забросить в тыл к какому-нибудь из наших многочисленных противников.

Референт был очень удивлён, что нас не отделяет ширма, поскольку он не имеет права видеть моё лицо.

Я пообещал ему в следующий раз придти в парандже, но от ширмы категорически отказался.

Несмотря на некоторые странности, которые неизбежны у людей, прослуживших длительное время в системе той или иной спецслужбы, мой консультант дело своё знал хорошо. Читал он мне лекции целую неделю. Вопросов я не задавал. Задавать вопросы порой сложнее, нежели на них отвечать. Чтобы задавать вопросы, нужно тему очень хорошо знать. А я её совсем не знал. Потому только слушал и запоминал. Что-либо записывать было запрещено, но память у меня хорошая, что отмечалось во всех моих служебных характеристиках и аттестациях. Лекции продолжались по четыре часа ежедневно.