Семен Кирсанов - Т. 2. Фантастические поэмы и сказки

• Название: Т. 2. Фантастические поэмы и сказки
• Автор: Семен Кирсанов
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Разная фантастика
• Год: 1975

Во второй том Собрания сочинений Семена Кирсанова вошли фантастические поэмы и сказки, написанные в 1927–1964 годах.

Том составляют такие известные произведения этого жанра, как «Моя именинная», «Золушка», «Поэма о Роботе», «Небо над Родиной», «Сказание про царя Макса-Емельяна…» и другие.

---

ГЕРАНЬ — МИНДАЛЬ — ФИАЛКА (1936)

Люизит пахнет геранью.
Синильная кислота — миндалем.
Слезоточивый газ — фиалкой.

(Свойства отравляющих веществ)

1

Война

Ужасная скучная мирная жизнь!
Будничный дачный Версаль.
От былых развлечений
лишь ты одна осталась у меня,
большая глупая «Берта».
Я целые дни торчу в картинной галерее,
где пыльные портреты предков
в буклях пушечного дыма…

На моих блиндированных стенах
развешаны полотна былых сражений.
Помнишь, «Берта»,
как весело бабахала по Парижу?..
Теперь это только батальная живопись.
Я слишком давно
не война.

Вот моя пожарами позолоченная панорама —
на барабане Наполеон.
Застывший бомбардировкой Севастополь,
Сизые холсты
раздетых мародерами тел после битвы.
Импрессионизм фугаса,
пуантелизм пулеметной стрельбы…

А это, «Берта»,
уникум.
Пейзаж в железной раме танков при Амьене.
Очень жизненные лица трупов.
(Англичане: подлинник, есть дата —
18. VIII. 1918.)

Вот — море,
мой любимый жанр.
Ты была еще в проекте, «Берта»,
не помнишь этой японской вышивки шелком.
Это — Цусима
совместной работы адмиралов
Рождественского и Того.
Ах, «Принц Идзуми»!..
Крейсера умирают в небо винтом.
И сладко-больно делает дредноуту
слепой протей торпеды.

А вот это —
я.
Я — в точном смысле слова.
Над дикарским госпиталем абиссинцев
римские бомбы «капропи»[7],
это мои фамильные черты.

Делайте меня,
пишите меня
с ночного налета Таубе,
с первого хлора!

Нарисуйте меня над Мадридом
с гакенкрейцем на желтом крыле.
Да, это я —
хриплый пороховой обжора,
мешки с песком под глазами,
усиков карманный немецкий словарик,
тевтонское крыло орла зачесано на лоб.
Майн Кампф!
Гот унд Тот!
Великолепный портрет с меня.

«Берта»,
приведи в порядок наброски,
спрячь незаконченный этюд
японским штрихом затушеванного Китая,
американскую мазню Филиппин,
со стен долой английский дилетантизм
в ориентальном духе, —
я себя хочу увидеть
портретом во весь мир!
И сейчас же, сейчас,
когда меня миром доконали соседи!
О, соседи, соседи,
они хотят вогнать войну в раскопки,
пустить по рукам историков, археологов!
Они уже оторвали от меня шестую часть!
Смеют еще жить
и рожать!
Так и лезут живые младенчики, пухлые куклы.
Нет житья от живых.
Грудные живые,
живые школьники, двое взрослых живых,
и снова от них
пренеприятный малютка живой!

Смеют
иметь язык, говорить, называться народом!
Я устрою
пышный
на сто миллионов персон
тотальный обед!
Никель приборов, фарфор посуды,
на стерильных салфетках,
и хлебать, выскребывать царапающими ложками
новорозовых с писком!
Морг! —
восково-сизый мир мертвецов
я им дам.
Многообразную, полную смерти жизнь —
горы и каньоны
трупов
хрипящих,
вспоротых,
пропавших без вести.
О, соседи!
Живут, понимаете, живут!
Целые дни здоровы!
Стали даже летать доктора —
до чего доводит марксизм!
Не дают спокойно умереть рабочему от силикоза,
лечат, моют легкие кислородом на горных вершинах,
где должна стоять моя вилла.
Мы их проветрим,
вгоним в раны столбняк.
Скоро подымется
дыма белокурый зверь.
«Берта»,
зови моих огнестрельных арийцев!

Все мои слуги здесь?
И нитрат свинца,
и нитроглицерин,
и бравый, с выправкою взрыва
тринитротолуол.
Здорово, молодцы!
Залежались на складах?
Застоялся в ногах снарядов
гремучий студень?
Чешется в капсулях
нетерпеливая нитроклетчатка?

Добрый день, орлы.
Хочется «юнкерсам» налетаться вволю?
Вольно,
крылатый «Георгий Торпедоносец».
Скоро, скоро
и вы, синьоры,
зажужжите на Восток
тучей занзароне[8] королевского Воздушного Флота.

А… мои панцирножаберные!
Надводные и подводные.
Ныр, субмарина.
Ход вперед, крейсер.
Я люблю твои глаза улитки
двух башенных орудий,
океанский рыцарь
«Дейчланд».

Так жужжать!
Мои тяжелые насекомые,
рогатые пулеметами жуки,
двойные гусеницы,
сороконожки вездеходов.
Ну как?
Поправились за двадцать лет Версаля?
Прибавили в весе?
Рады стараться?

О, о!
Мы будем лопать Волгу,
жрать сладкий Крым,
намазывать Баку на хлеб Поволжья.
Я — в расцвете
военно-морских-воздушных сил:
твердый прусский дух,
заоблачное зрение прожекторов,
прекрасная нервная система разведки,
звукоулавливателей тонкий, чуткий слух.

Прекрасно! Все в порядке!
Физики и писатели,
химики и философы,
по местам!
Смирно!
Сейчас я буду заключать
торжественные мирные договора,
голубино-пуховые пакты,
скрепленные печатями ратификаций
и рукопожатиями
на хрустально-крахмальных завтраках дипломатов.
Мир, мир и мир!

Я только тогда вполне хороша,
когда внезапна.

2

Хлох

В шкатулках нашей фирмы
по бархату эфирным золотом с медалями
написано:

«Хлох.
Ювелир ожогов и нарывов.
Поставщик Двора».

Здесь —
вся коллекция,
весь ассортимент
на выбор!

Вот —
щелк шкатулочка,
замок — зубов жемчужный скрежет.
На красном бархате
хризоберилл
прозрачно-розовый.
Найден был на нёбе
рядового Третьего шотландского полка.

Чего-нибудь в зеленом тоне?
Обратите внимание —
прелестный диоптаз!
Он в самых легких… лучшее,
что может дать иприт.

Если выбирать на мой
профессиональный вкус —
я предпочел бы
циркон,
багровый с белым.
Сто пятьдесят карат!
Ожоги первой степени,
для лучших катаракт!
Он — ослепителен.

Я вам рекомендую
редкую по красоте
лиловую, очаровательную друзу
аметистов.
Дыхание затруднено,
отечность,
пульс 140,
диагноз:
мембранозный трахеобропхит.
Работа мастера Дихлордиэтилсульфита.
Завернуть?

Вот наш алмазный фонд.
Тут лучшее, что есть из лакриматоров.
Лучистые и скорбные,
как будто их по сыновьям
выплакивали матери.

Вот бриллиант —
от блеска коего заплакал целый полк.
Он вызвал слезы
даже у военных судей!
Да, наш хлорацетофенон
вызывает такие алмазы —
слезы хочется лить!

Вот коллекция наших колец!
о, прекрасные перстни
дают нарывные ОВ.
Вот опал и отек.
Розоватый топаз и некроз.
Самоцветный ожог
лазурит луизита.
Нежно-синий по темным губам
цианозного рта…

Вы б хотели слегка потоксичней?
В сырых испарениях рек дифосгена,
в кирпичных ущелиях Фарбениндустри —
мы находим зеленовато-серозный нефрит…
Как сияют сокровища
лазаретных вскрытий!
Веки глаз отечны
и склеены вязким, густым отделяемым.

Если мало коллекций этой —
сотни тысяч искателей
бросятся в душный фосген.
Сотни тысяч гранильщиков кинутся
к россыпям бромбензилцианида.
Раны в оправах суставов,
ожоги в отделке волос!

О, война!
Мы дали толчок развитию мод,
в Абиссинии и то —
носят наши модели до самой смерти!

Может,
вам кажется —
моды
быстро бегут?
Наша
фирма
имеет одно нувоте…
Нечто особое,
нечто изысканное,
нечто такое,
что хочется хитрому химику Хлоху
холить,
ухаживать,
хохотать над хирургами, ахать:

— Ах, когда хаки пехоты
хмурого газа вдохнут,
и курносые бравые парни
         (так громче музыка)
с дешевыми липкими харями масок
         (играй победу)
выхаркнут хлипкие легкие
         (мы победили),
рассыплются всеми сосудами,
альвеолами, бронхами, клетками
         (враг не бежит, а лежит) —
грудой гниющих шинелей,
хрипя, задыхаясь в хлорном хапахе хмерти…

Война

Великолепно!
А вы, Сузуки-сен,
вы принесли,
вы сделали чуму, как я просила?

Сузуки

Сузуки видит нити наций
из Токио
Ниппоно-Хито очень хочет
иметь-иметь
Россию-Го.
Ни яд кураре, ни укусы сурусуку,
ни газ «задыхайся»
не могут столько дать,
как вот такусенькая чума-чума.
От газа можно в подвале укрыться,
а воздух чумы
в подвал принесет агентурная крыса.
умное чудо!
В дистиллированном стеклышке
дисциплинированный миллиард рядовых!

Чтоб вырос
чумы лихорадящий вирус,
Сузуки,
от счастья сюсюкая,
впрыскивал в суслика,
баюкал, вынянчивал
чудную чумную пилочку-палочку
в малиновой лупе поля зрения.
Сузуки науськивал суслика,
ласкал ему усики:
— Умирай, моя чумница, сусленька.

Жрал пунктир
оробевшую кровь на пути.

Крыска бедная
так и сходила с ума.
Волоски повылазили.
Дергалась лапами.
И — в желтоглазой ампуле
моя! —
глазком веселеньким таращится чума.

Сузуки так старался
вам угодить, война!
Он вырастил могучую чуму,
полмира
я чумой умучаю,
когда начну
чуму — чую войну!

Я посмотрю на Запад ампулами.
Спокойный агент
на подоконнике оставит шарик,
а сам обратно — брысь!
Державе иностранной
России
под кожу
Сузуки вколет
доблестной болезни шприц.

Палочка была слабая.
Надо поправиться палочке.
Сузуки готовил
бульончик питательный,
питал ее в крысе,
кормил в ослабевшей макаке,
воспитывал в самурайских чувствах.
Ставил палочку греться на полочку,
лечил отборными легкими
уличенных в опасных мыслях.
Ничего не жалел бацилле.

Сузуки дал чуме
китайца.
Медленно всасывал шприц:
Хитону!
Рот захлебнулся мокротой!
Мутацу! Митцу!
Лиловым лицо залило.
Ецу! Мицуцу!
Сердце не бьется,
пять минут
работает мой микроб…

Как смешно умирают враги!
Укушу
Россию-Го.
Сузуки-сен будет-будет смеяться-смеяться,
миру-миру надо-надо яма-яма,
люди-люди падать-падать тихо-тихо,
вот такусенькой бациллы яда-яда падать-падать,
мало-мало территорий, надо-надо яда-яда…

Война

Оставьте здесь.
Мы испытаем в Дахау
на заключенных коммунистах.
О, если неудача —
в день Страшного суда —
примчится черный ангел-истребитель
и от крыла мечтательно
отцепит смерть
величиной с метр…
Да! Кстати,
как у нас насчет колбас,
книг, музыки и прочего?
И чем мы будем успокаивать рабочего?
Фон Тропф,
колбаса и книги, кажется, лежат на вас?

Фон Тропф

Как раз,
того что касается жирных колбас,
никаких беспокойств.
Не стоит волнения граждан.
Я заменю им бифштекс,
я им сделаю
хлеб.
Уже громоздятся по складам
сыроватые мешки
суррогатов.
Из дерева тевтобургских дубов
хрустящие щепки хлеба.
Сосиски —
химический фарш в каучуковых кишках.
Я им все заменю!
Я рот заткну
беспокойным хозяйкам
картошкой —
в папиросной бумаге синтетический
сладкий крахмал.
Я под кофе подделаю
порошок жженой сепии.
Я все заменю суррогатом!
Пущу такие
фальшивки еды —
не отличите от подлинника!
У нас в тылу дефицитна
любовь к отечеству —
я ее заменю очень острым блюдом:
«Пусть
брызжет кровь жидов из-под ножа!»
Говорят,
не хватает настоящей любви?
У меня во всем должно быть обилие,
чтобы любили, как следует, —
на войне
в каждой траншее любовная пара
по билетам — десять пфеннигов пара.
Телеграф говорит
о нехватке
подлинной дружбы?
Пустяк!
Мы заменим ее изысканной системой начальств.
У каждого должен быть начальник,
и каждый —
начальником над кем-нибудь.
На рынке исчезло искусство,
нет поэтов,
нет музыки?
Я все заменю,
все подделаю:
пусть трещит и грохочет
прусский военный оркестр!
Пустим в продажу
похабные песенки куплетистов, весьма эротично.
Книги, кино, сигары?
Я заткну им уши, глаза и рты
суррогатом всего, что есть на земле!
Я им сделаю сытую, полную жизнь
суррогатом!
Каждый трус будет подделан под героя,
если надо — мы подделаем красное знамя,
устроим фальшивое Первое мая…
О, Война,
мы подделаем вас
под благо цивилизованных рас!
И когда они сами станут подделкой людей
вперед, бравые суррогатики,
шагом марш,
ура война,
хайль Хитлер,
а?

Война

Да! Я подпишу сейчас приказ.
Чума и газ,
я в бой возьму с собой и вас, и вас.
И ваш, герр Хлох,
дуэльных корпораций шрам,
и ваш, Сузуки,
тихоокеанский шарм.
Фон Тропф,
поставьте свежую пластинку — марш!

«Завтра, завтра,
группы в группы,
трубы, трубы
чумных армий,
грузы в ямы,
ливнем лавы
с Фудзиямы!
Танки, танки
в хлорной прорве.
в черной форме,
бутцы в шарке,
в смертном харке.
В кровь — микробы!
Хрип мокроты!
В масках шрамы,
трупы в ямы,
топот помпы,
топот помпы,
брызги с ампул
чумных капель…»

Адье, Хлох,
адье, Сузуки!
Началась счастливая смерть!
Не спать, а спеть
военный гимн:
«Боже, храни
тайну концентрации войск на границе!»

В шесть утра
меня начинают.

3