Донна Гиллеспи - Несущая свет. Том 2

• Название: Несущая свет. Том 2
• Автор: Донна Гиллеспи
• Издательство: Русич
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1995
• ISBN: 5-88590-306-9, 5-88590-304-2

Во втором томе остросюжетного любовно-исторического романа Донны Гиллеспи повествуется о любви и приключениях дочери древнегерманского вождя и сына римского аристократа.

На его страницах автор обращается к известным темам: добро и зло, любовь и коварство, алчность и бескорыстие. К бесспорным достоинствам романа можно отнести умело выстроенный динамичный сюжет, тщательно выписанные и психологически достоверные образы героев, безусловное знание исторических реалий.

---

В противоположность подруге Суния не поднимала глаз от земли. Ей казалось, что она и Ауриана остались совсем одни и попали в какой-то потусторонний мир, полный ухмыляющихся демонов. В дни, предшествовавшие процессии, Суния безуспешно старалась выспросить у Аурианы, что же, в конце концов, произошло в саду у римского царя, но та, похоже, еще не была готова разговаривать на эту тему. Изменения, произошедшие в настроении Аурианы, были слишком явными, чтобы ускользнуть от внимания Сунии. Прежде Ауриана казалась уставшей женщиной, пытавшейся стойко переносить удары судьбы, но потерявшей всякую надежду на перемены к лучшему в своей судьбе. Теперь же она стала походить на ребенка, который вот-вот вступит в новый важный этап своей жизни. Ей очень хочется сделать этот шаг, и в то же время неизвестность внушает страх.

Часто Суния заставала ее улыбающейся. Такая улыбка обычно бывает у женщин после первых родов. Суния считала это вполне объяснимым, потому что Ауриана получила хорошее известие — Авенахар жива.

Суния бросила украдкой взгляд на Ауриану, идущую рядом в цепях. Сила духа в этой женщине была для нее загадкой. Она идет навстречу унижениям и смерти так, как невеста идет к своему жениху.

Когда колонна пленников свернула с улицы Лата к цирку Фламиния[18], настроение толпы резко изменилось, став издевательским и враждебным. До ушей Аурианы долетело восклицание: «Что это? За кого он нас принимает?» Сделав несколько шагов, она услышала, как мужской голос проревел: «Посмотрите туда, назад! Это что, шутка?» Ауриану это озадачило, но все же она поняла, что над пленными насмехаются.

В куче проституток, столпившихся на крыше кабачка, раздавался голос Матидии:

— Я легко отличу парик от настоящих волос. Посмотрите вон на того мужчину в середине колонны! Если на нем не парик, то я — главная весталка[19].

Толпа встретила ее слова невеселым гоготом.

Внизу, в тени, отбрасываемой стеной таверны, стоял поваренок императорской кухни.

— Я узнаю его, парня, который идет вторым в пятом ряду! — закричал он. — Это же ученик дворцового пекаря! Это не пленник! Нас считают за дураков!

Его слова распространились по толпе со скоростью огня по сухой траве. Через час все собравшиеся поглазеть на триумфальную церемонию убедились, что Домициан разбавил колонну пленных более чем наполовину дворцовыми рабами, переодетыми в хаттских воинов.

Однако возмущение зрителей скоро улеглось. Даже самые горластые сочли за лучшее прикусить язык — приближался сам Император.

Впереди шли ликторы, расчищавшие путь великому человеку. Они уже миновали арку и двигались дальше мерной поступью. Количество ликторов, полагавшихся каждому магистрату, было пропорционально его авторитету.

Перед такими личностями, как, например, городской претор, шли обычно шесть ликторов. Домициан же назначил себе целых двадцать четыре, что, впрочем, никого не удивило. Каждый ликтор нес на плече фасции — пучки березовых розог с воткнутыми в них топориками и перевязанными кожаными ремнями. Они символизировали абсолютную власть человека, следовавшего за ликторами. Их прохождение сопровождалось барабанным боем, суровым и безжалостным. Всякий заслышавший его обязан был освободить дорогу.

Из-под арки показалась упряжка из четырех белых коней, нетерпеливо переступавших ногами не в такт бою барабанов и косивших в стороны. С Триумфальных ворот в воздух бросали шафран, который желтым порошком стал медленно оседать на землю, и из этого тумана вынырнула триумфальная колесница Домициана.

По рядам зрителей прокатился оглушительный рев. У Триумфальных ворот стояли в основном ветераны, легионеры, находившиеся в отпуске, а также торговцы из дальних городов. Все они пользовались значительными льготами при Домициане. В охватившем их экстазе они и в самом деле поверили, что в этой фантастической колеснице, сделанной из черного дерева и слоновой кости, разукрашенной золотом, едет божество, сошедшее на землю, их спаситель.

Домициан стоял как статуя, уставившись вперед оловянными глазами. Красная краска, нанесенная на его лицо, была похожа на маску из запекшейся крови — жуткое и символическое зрелище, символизировавшее все злодеяния Домициана на войне. Его голова была увенчана лавровым венком, а в руке он держал скипетр из слоновой кости, оканчивавшийся золотым орлом — птицей, заключавшей в себе дух племени, покорившего мир.

Пурпурная туника Домициана была расшита серебряными пальмами, поверх нее развевалась тога такого же цвета, на которой красовались звезды. Государственные невольники, бежавшие по обе стороны колесницы, размахивали кадилами, откуда струился дым благовоний, густой и темный. Он то сгущался, то рассеивался и символизировал облака, закрывающие Олимп. Домициан казался далеким, и отстраненным от своих подданных, словно овеянный мифом. Для них он был грозным, но справедливым колоссом, позволяющим простым людям лицезреть его. Позади Домициана стоял еще один государственный раб, на которого была возложена обязанность держать над головой Императора этрусскую корону из драгоценных камней. Кроме того, этот раб повторял ритуальные слова: «Оглянись и помни, что ты смертен». То было заклинание, охраняющее полководца-триумфатора от завистливого гнева богов.

Домициан воспринимал это заклинание как жужжание докучливой мухи, которая донимала его с того момента, как он вошел в колесницу на Марсовом поле. Он всецело был поглощен изучением оттенков народного ликования и не вникал в его смысл. Так музыкант критически слушает музыку своего соперника.

Он решил, что приветствия звучат довольно искренне. «Но, клянусь костями Энея, — подумал он, — когда они встречали моего братца после взятия Иерусалима, в криках толпы было куда больше любви и энтузиазма. Вот он — мой апогей. Я шел к нему все эти годы и что получил? Пустой шум. Как всегда желанный приз обесценивается сразу, как только попадает в руки. Эти каменотесы с согбенными спинами и мозолистыми руками радуются больше меня».

Затем его мысли перескочили на Марка Юлиана, который сначала отказался занять свое место среди сенаторов, возглавлявших процессию, а затем под удобным предлогом отвертелся и от церемонии в храме Юпитера, где должны были собраться высшие должностные лица государства. Домициан подозревал, что его первый советник питает к войне и военным игрищам какое-то неизъяснимое презрение. И он удивлялся, как презрительное отношение одного лишь человека способно испортить весь праздник, к которому он стремился всю жизнь.

Произошло так, что Домициан почувствовал, как отсутствие именно Марка Юлиана сделало весь этот триумф иллюзорным.

«Но это же сумасшествие! Неужели я так дорожу этим человеком? Конечно, ненавидеть человека, спасшего тебе жизнь кощунственно, но трудно любить человека, который расставляет тебе все более и более искусные ловушки и который показывает себя с очень дурной стороны».

Вслед за императорской церемониальной колесницей маршировали солдаты легионов, участвовавших в войне. Их колонны казались бесконечными. Часть легионов не принимала участия в триумфальном шествии. Они остались охранять новую границу государства. У тех, кто шел сейчас перед толпой, на торчащих кверху копьях были зеленые лавровые венки победителей. Толпа взорвалась шквалом аплодисментов, воплей и свиста. Люди забрасывали легионеров розами, которые повисали на них, зацепившись шипами за амуницию или падали под ноги на мостовую.

Процессия обошла вокруг цирка Фламиния и проследовала к центру Рима. Повозки, нагруженные трофейными сокровищами, излучавшими яркий блеск, плыли в этом людском море, словно роскошные баржи.

Ауриана давно уже не замечала ничего, кроме горячих камней мостовой, обжигавших ее ноги, жажды, иссушившей горло, странных запахов от различных ароматических масел, которым жара придала резкость. Вот запахло подгоревшим жиром от лотков, где продавали пирожки с мясом. Этот запах на несколько минут перебил запах смерти и болезней, исходивший от ее несчастных земляков. Слепящее солнце уберегло Ауриану от необходимости созерцать все эти дикие, перекошенные от злобы лица любопытных зевак, которых собралось здесь больше, чем во всех трех мирах.

Однако по мере продвижения процессии через цирк Максима и вокруг Палатина солнце взбиралось все выше и выше по небосклону и, в конце концов, перестало слепить глаза. Тогда в Ауриане проснулось любопытство и она начала смотреть по сторонам.

От увиденных ею чудес захватывало дух. И хотя Деций рассказывал ей о высоких, почти до неба зданиях, действительность превзошла все ожидания. Она привыкла к красивым творениям природы, и они уже не удивляли ее. Но то, что руки человека способны были создавать такое великолепие, вызывало в Аурианы благоговение. Это было новое для нее ощущение. В огромных белых домах, которыми были густо усеяны склоны холмов, могли жить только гиганты. Массивные и в то же время грациозные, эти строения соперничали друг с другом в своем стремлении к небу. Порой Ауриана думала, что эти здания подпирали небо и не давали ему упасть на землю. Многие здания, казалось, пылали огнем, растекшимся по ним сверху донизу, словно их только что вынули из огромной плавильной печи — столько на них было всякой бронзы и позолоты. Ауриана не могла отличить храмов их богов от их жилищ. Все это многообразие впечатлений, нахлынувших разом, не умещалось пока в ее понимании. Все это было так же трудно запомнить, как прихотливый рисунок каждого листочка в какой-нибудь березовой роще на родине. Храмы с мощными колоннами и общественные здания были для нее каменными рощами, где вместо деревьев стояли грандиозные колонны с бесчисленными ходами между ними. Природа здесь была поставлена на колени. Люди отняли у нее могущество и присвоили себе. Всюду, куда хватало глаз, были установлены статуи богов и богинь, лица которых блестели от позолоты. Отовсюду раздавался шум и плеск многочисленных фонтанов. Уши Аурианы уже давно заложило от неистового рева толпы, усиленного многократным эхом, метавшимся между стенами. Ауриана начала даже опасаться, что какофония звуков и пестрота зрительных впечатлений могут свести ее с ума.