Софья Хазанова - Пискаревский летописец. Происхождение, источники, авторство

• Название: Пискаревский летописец. Происхождение, источники, авторство
• Автор: Софья Хазанова
• Жанр: История
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-91791-150-2

Летописец содержит подробные и уникальные сведения о строительстве городов, военных походах, событиях опричнины и Смуты. Первое монографическое исследование памятника включает его всесторонний анализ. Убедительно показано возникновение его основной части в приказной среде в 1611–1613 гг. под пером московского дьяка Нечая Перфильева. Автору удалось выявить источники памятника: летописи, разрядные записи, окружные грамоты царя Василия Шуйского, записи устных рассказов и наблюдений составителя. Летописец интересен как памятник историографии и как записки современника событий, а также особой манерой изложения.

---

Ряд историков изучали провинциальные летописи XVII в. Труды С. В. Бахрушина посвящены сибирскому летописанию XVII в.[24] Начало сибирского летописания историк связывает с деятельностью первого тобольского архиепископа Киприана, по заказу которого был составлен синодик для тобольского Софийского собора. В работах В. И. Сергеева, Р. Г. Скрынникова, Н. А. Дворецкой[25] также рассматриваются сибирские летописи. Труды В. И. Сергеева и Р. Г. Скрынникова посвящены раннему сибирскому летописанию. В. И. Сергеев установил, что источником для Саввы Есипова, составителя первой сибирской летописи, и Строгановского летописца послужили материалы вотчин Строгановых, устные рассказы казаков, синодик Киприана. Р. Г. Скрынников выяснил, что Есиповская и более поздняя Строгановская летописи представляют собой разные редакции одного и того же памятника. Основным источником для Есиповской, а позднее Строгановской летописи стала краткая тобольская летопись. Исследователь предположил также, что одним из авторов Строгановской летописи был известный русский писатель XVII в. Семен Иванович Шаховской[26]. Н. А. Дворецкая писала о Тобольском летописном своде, редактировавшемся в 1686–1690-х гг. и 1694 г.[27] Исследователи изучали летописи и других регионов страны. Вологодскому летописанию посвящены труды Ю. С. Васильева, Н. А. Казаковой[28], устюжскому – К. Н. Сербиной[29]. Ю. С. Васильев пришел к выводу, что летописание в Вологодском крае велось на протяжении XV–XIX вв. при дворе пермских и вологодских епископов, а также в Спасо-Прилуцком и Спасо-Каменном монастырях[30]. К. Н. Сербина выяснила, что в конце 70-х – начале 80-х гг. XVII в. был составлен краткий устюжский летописец. В основу его легла устюжская летопись первой четверти XVI в. Появление устюжского свода исследовательница связывала с учреждением Велико-Устюжской и Тотемской епархии, освященной в 1682 г.[31] Исследования историков местных летописей дают представление об эволюции провинциального летописания.

В конце 60–80-х гг. XX в. стали выходить и обобщающие труды по летописанию. В монографии А. Н. Насонова одиннадцатая и двенадцатая главы посвящены позднему летописанию. В них, в частности, рассматриваются Новый летописец и патриаршие своды. В работе дана история русского летописания за все время его существования, были показаны его особенности в различные периоды[32]. Публикация поздних летописей и изучение отдельных сводов позволили В. И. Корецкому написать обобщающую работу по летописанию второй половины XVI – начала XVII в. Историк, изучая неофициальное летописание эпохи опричнины и Смутного времени, обратил внимание на содержащиеся в них сведения, относящиеся к более ранним периодам. Ученый полагал, что в рассказах о событиях XVI–XVII вв. нужно уметь увидеть руку современника[33]. В. И. Корецкий отметил такую особенность позднего летописания, как участие в составлении памятников служилых и посадских людей. Это свидетельствовало, по его мнению, о демократизации этого вида источников[34]. Если В. И. Корецкий уделял внимание памятникам второй половины XVI – начала XVII в., то труды А. П. Богданова посвящены летописным сводам второй половины XVII в. Он рассмотрел летописные записи о Стрелецком восстании 1682 г., ростовский летописец конца XVII в., патриарший свод 1686 г., Забелинский свод 1690-х гг.[35] Исследования А. П. Богданова помогают понять характер и особенности памятников последней четверти XVII в., которые историк считает предшественниками научных исторических сочинений Нового времени. А. П. Богданов прослеживает, как постепенно летописание превращалось в научное сочинение, хотя летописные традиции еще живо чувствуются в памятниках конца XVII – начала XVIII в.

Я. Г. Солодкин рассмотрел боярские и митрополичьи летописцы, провинциальные летописи и хронографические сочинения, летописцы дворян и приказных людей, патриаршие своды и краткие летописцы, а также такие памятники общерусского летописания, как Новый, Пискаревский летописцы, Московский летописец второй четверти XVII в. Он представил общую картину летописания последней трети XVI–XVII в. Исследователь обращает внимание на характер летописания разных этапов: последней трети XVI в., первой половины XVII в., второй половины XVII в. Многообразие разновидностей летописания, представленное в XVI–XVII вв., подтверждает мысль Я. Г. Солодкина о том, что этот вид источников продолжал существовать и в позднее Средневековье, при этом позднее летописание, по мнению исследователя, ничем принципиально не отличается от раннего. Такой вывод был сделан прежде всего на основании изучения памятников, возникших в церковной среде. Во многих сводах XVII в., особенно патриарших и владычных новгородских, несложно выделить первоначальный протограф[36]. В этом точка зрения Я. Г. Солодкина принципиально расходится с точкой зрения другой исследовательницы, В. Г. Вовиной, занимающейся Новым летописцем. Она видит в позднем летописании компиляцию иного рода: «Источники Нового летописца „переплавляются“ в нем, „подравниваются“, разрываются, чтобы получился внешне связный текст»[37]. В. Г. Вовина обратила внимание на то, что поздние летописцы не являются сводами в привычном понимании этого слова, в них нет необратимого перехода текстов одного в другой, когда сразу можно узнать источник заимствований. В таких памятниках часто невозможно вычленить предшествующие, поэтому поиск источников в летописях XVI–XVII вв. затруднен[38]. Исследовательница не отрицает существования в XVII в. вполне традиционных сводов; такие памятники, как Новый летописец, не вытеснили их полностью, а представляют только параллельную ветвь к нему[39]. Таким образом, вопрос об особенностях памятников XVII в. является дискуссионным в историографии позднего летописания. Он требует для своего решения тотального монографического исследования поздних сводов, так как недостаточно изучены конкретные памятники.

В монографии проблемы специфики позднего летописания рассматриваются на материале Пискаревского летописца как одном из представителей позднего летописания. Пискаревский летописец – один из самых крупных сводов XVII в. Памятник описывает события на протяжении значительного хронологического периода: от древнейших времен до 40-х гг. XVII в. Историки, обращавшиеся к Пискаревскому летописцу, отмечали, что тот является сложной по составу компиляцией, причем происхождение многих его известий неясно и требует углубленного изучения. Непонятными остаются также принципы и приемы отбора источников, которыми руководствовались составители Пискаревского летописца.

Пискаревский летописец неоднократно упоминался в литературе, ему посвящено несколько статей, но предметом специального источниковедческого исследования он еще не становился. До сих пор неизученными остаются источники начальной части Пискаревского летописца, спорными и противоречивыми представляются выводы о многих источниках оригинальной части. Проблема атрибуции памятника тоже еще не решена до конца. Неизученным остается и место Пискаревского летописца среди поздних летописей.

В центре внимания – изучение Пискаревского летописца как источника по истории России. Это поможет установить, в чем состоит его особенность как летописца XVII в.: является ли он классическим летописным сводом, а если не является, то можно ли рассматривать эти отличия как признаки вырождения позднего летописания.

В этой связи в книге рассматриваются следующие проблемы:

1) анализ предшествующей историографии Пискаревского летописца, чтобы установить, в частности, какие стороны памятника и в какой степени изучены, а какие остались неисследованными;

2) выявление источников, легших в основу Пискаревского летописца;

3) установление автора Пискаревского летописца; при этом внимание уделяется прежде всего социальной принадлежности автора, а также обстоятельствам создания источника, значению памятника в контексте породившей его эпохи; в свою очередь это поможет очертить круг источников, которыми пользовались создатели летописи, понять цель их труда, определить осведомленность в тех или иных вопросах, выявить интересы составителя (или составителей). Только после изучения этих проблем можно перейти к характеристике источника в целом, к интерпретации его содержания, к установлению того, что дает его оригинальная информация для реконструкции исторической реальности.

В своей работе мы опирались на теоретико-методологические положения, сформулированные А. С. Лаппо-Данилевским. Методология Лаппо-Данилевского сохранялась и развивалась в трудах его учеников и последователей: А. Е. Преснякова, С. Н. Валка, А. И. Андреева[40]. Потом, в течение длительного времени, в силу господствующей в советской исторической науке идеологии, такой подход ученых к изучению источника оказался неактуальным. Только на рубеже XX–XXI вв. стали возрождаться идеи школы А. С. Лаппо-Данилевского. В современном источниковедении это направление продолжают О. М. Медушевская, М. Ф. Румянцева и др.[41] В рамках такого подхода изучение источника является самодостаточной научной проблемой, источник рассматривается как продукт психической деятельности человека и в силу этого как отражение ментальности определенной эпохи. В современном источниковедении источники все в большей мере трактуются как памятники культуры своей эпохи. Основой такого подхода является рассмотрение исторического источника как реализованного продукта человеческой психики, пригодного для изучения исторических фактов, как произведения культуры своей эпохи. Здесь акцент делается прежде всего на понимании психологической и социальной природы исторического источника.