Е. Бурденков - Большевик, подпольщик, боевик. Воспоминания И. П. Павлова

• Название: Большевик, подпольщик, боевик. Воспоминания И. П. Павлова
• Автор: Е. Бурденков
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-8055-0273-7

Иван Петрович Павлов (1889–1959) принадлежал к почти забытой ныне когорте старых большевиков. Его воспоминания охватывают период с конца ХГХ в. до начала 1950-х годов. Это – исповедь непримиримого борца с самодержавием, «рядового ленинской гвардии», подпольщика, тюремного сидельца и политического ссыльного. В то же время читатель из первых уст узнает о настроениях в действующей армии и в Петрограде в 1917 г., как и в какой обстановке в российской провинции в 1918 г. создавались и действовали красная гвардия, органы ЧК, а затем и подразделения РККА, что в 1920-е годы представлял собой местный советский аппарат, как он понимал и проводил правительственный курс применительно к Русской православной церкви, к «нэпманам», позже – к крестьянам-середнякам и сельским «богатеям»-кулакам, об атмосфере в правящей партии в годы «большого террора», о повседневной жизни российской и советской глубинки.

Книга, выход которой в свет приурочен к 110-й годовщине первой русской революции, предназначена для специалистов-историков, а также всех, кто интересуется историей России XX в.

---

Одновременно с учебой мы выполняли партийные поручения – распространяли листовки, разносили записки, книги и т. д. Помню операцию по разбрасыванию антирелигиозных прокламаций в пасхальную ночь 1906 года. Собрали нас в железнодорожной церкви прямо во время пасхальной службы. Каждому выдали листовки и определили район. Мне и Тимке Шаширину досталась Вокзальная улица. Во всех домах – предпраздничная суета, уборка, стряпня, никто не спит. Мы передавали листовки хозяевам либо бросали их в открытые окна, а иногда просто совали в дверную щель. Где и как удобнее, лишь бы они не завалились. Под конец не удержались и бросили листок в открытое окно полицейского участка, думая, что там никого нет. Полицейский, который там все-таки оказался, кинулся за нами. Но наши ноги были резвы, а пасхальная ночь, как известно, темна. В общем, от городового мы благополучно удрали. Об этом маленьком происшествии мы потом рассказали Алексакину, думая, что он нас похвалит. А он нам устроил взбучку, объяснил, что политика – дело серьезное, а не игра. Но лихачество было у нас в крови, и, пожалуй, оно впоследствии Шаширина и погубило. Но об этом после.

Вспоминается и маёвка в 1906 году. Партийный комитет решил отпраздновать Первое мая в лесу, за мужским монастырем. Я стоял в дозоре и речей не слыхал. Вдруг из-за монастыря на нас наскочила конная полиция и казаки. Маёвщики бросились к реке Белой, но многих догнали, избили нагайками и арестовали. Я тоже получил пару ударов нагайкой. Не знаю, почему эту маёвку не охраняла боевая организация, которая к тому времени уже была, большая и хорошо вооруженная. Летом того же года, когда я уже стал боевиком, мы массовки в лесу охраняли.

В июне 1906 года со мной случилась неприятность – меня уволили с завода. Началось с того, что к нам поступил кузнецом только что пришедший из армии мастеровой. Я с ним работал молотобойцем и из разговоров понял, что он ярый черносотенец. Служил он в артиллерии, где всегда было много революционно настроенных рабочих, а он оказался каким-то выродком. Как я уже говорил, нелегальную библиотеку я хранил в кузнице. Поняв, что за птица кузнец, наиболее ценные книги я унес домой и, как впоследствии выяснилось, тем самым сохранил и саму библиотеку. Как-то в мое отсутствие черт понес кузнеца за меха, и, обнаружив там мой ящик, а в нем книги, он сдал их в администрацию. Подозрение пало на меня, и меня тут же рассчитали. Я попытался обжаловать увольнение, ходил к генералу, управляющему акцизными сборами. Но он, переговорив по телефону с директором завода, мне отказал. Так, проработав в мастерских ровно два года, на время я стал безработным.

Вступление в партию большевиков. Дёмская экспроприация

В 1906 году революционное движение держалось еще высоко. Каждое воскресенье в Уфе и в окрестных лесах проходили массовки, собрания, беседы. Я с братом и Новоселовым часто ходил на эти собрания – в лес за станцией Воронки или за Белую. В середине июня 1906 года на лесной полянке близ Воронков меня и приняли в партию большевиков. Заявления я не писал, просто за меня поручились Кокорев и Новоселов. Было мне тогда 16 с половиной лет. По Уставу в партию можно было вступить в 18 лет; мне прибавили год, и я был принят.

Оба моих поручителя входили в уфимскую боевую организацию, и по их рекомендации вскоре туда же приняли и меня. Ее руководителем по военно-боевой работе был Эразм Кадомцев, бывший офицер, член партии с 1901 года. Начальником дружины состоял его брат Иван, а на Симском и Миньярском заводах – брат Михаил, которого, как бывшего кадета, мы между собой называли «без пяти минут офицер».

Сегодня, почти полвека спустя, когда я пишу эти строки, мне хочется крикнуть: «Шапки долой!». Я говорю о людях, отдавших жизнь за Родину и счастье ее будущих поколений: о Якутове, Шаширине, Мясникове, Алексакине, Зенцове[24], Ермолаеве[25], о Дьяконове, Кадомцевых Михаиле и Иване и других боевиках знаменитой уфимской боевой организации нашей партии большевиков. Они понимали, что не доживут до социализма, знали, что обречены погибнуть на каторге, в ссылке, на эшафоте, в тюрьме, но, тем не менее, шли в революцию! Это были настоящие герои-смертники. Кто объяснит их подвижничество?

Прежде, чем стать боевиком, я прошел курс изучения огнестрельного оружия и военного дела. Нас учили разбирать и собирать трехлинейную винтовку, обращению с маузером, наганом, парабеллумом, Смит и Вессоном, со взрывчатыми веществами – динамитом, пироксилином, гремучей ртутью. Изучали мы и уставы царской армии – полевой, боевой, гарнизонной и внутренней службы, а также тактику уличного боя, историю бурской войны, Парижской коммуны, московского вооруженного восстания. Преподавали нам основы стрелкового, саперного, санитарного дела и военной разведки. Отдельно с нами занимались по политграмоте – Эразм Кадомцев преподавал политэкономию, муж и жена Черепановы знакомили с сочинениями Ленина. Но главным оставалась боевая учеба. Мы отправлялись вниз по течению Белой, потом на дрожках перевозили лодки на реку Уфимку Высаживались в глухих местах и стреляли, бросали самодельные бомбы, тренировались физически, проверяли оружие. Не случайно, что в 1917–1918 годах на ответственные военные посты в Уфе назначали именно бывших боевиков, а не «политиков» вроде Коковихина[26] или Брюханова[27].

На всех занятиях мы, так или иначе, говорили о будущем. Заместителем начальника одной из дружин нашей боевой организации был Владимир Алексеев[28], сын 2-й гильдии купца. Мы рассуждали о том, как, взяв власть, конфискуем имущество его отца. Алексеев считал это несправедливым, но именно так и случилось в 1918 году. Позже расскажу об этом.

Летом 1906 года, уже будучи большевиком, я поступил на механический завод, который арендовал некто Киснемский – эсер, сын какого-то не то чиновника, не то купца – точно не знаю. На завод он принимал только членов революционных организаций – эсеров, анархистов, социал-демократов. В обед и вечерами на заводе устраивались беседы, читались рефераты, лекции, проходили диспуты. Жандармы пронюхали об этом и в декабре 1906 года завод закрыли, а его хозяина арестовали и выслали. Но, благодаря этим беседам и диспутам, я стал лучше разбираться в общественно-политических вопросах.

Прежде, чем рассказать о наших боевых операциях, попытаюсь охарактеризовать наиболее авторитетных членов нашей организации.

Ее общепризнанным идейно-политическим и военным лидером был Эразм Самуилович Кадомцев. Именно он написал ее устав, который сам же докладывал на Таммерфорсской конференции большевиков, и вскоре вошел в Боевой центр при ЦК партии вместе с В.И. Лениным (председатель) и Л.Б. Красиным[29]. С нами, рядовыми боевиками, в 1906–1907 годах он постоянно проводил занятия. В целях конспирации он имел обыкновение носить офицерскую форму, и это срабатывало: увидев офицера, жандармы, как правило, оставляли нас в покое. Правда, случалось и по-другому. Как-то летом 1907 года за Белой на наше боевое занятие нагрянула полиция. Кадомцев в офицерском кителе вышел им навстречу, чтобы их задержать, однако был арестован и с месяц просидел в тюрьме. Волевой и решительный был человек. В спорах с эсерами и меньшевиками бывал очень резок, и вступать с ним в дискуссию те избегали. К проступкам соратников был непримирим, трусости не терпел. Например, не любил Гриньку Андреева[30], который, однако, трусом не был, а просто на операциях волновался. Вообще, трусов в нашей боевой дружине не было и быть не могло – все мы знали, на что идем и чем рискуем.

Брат Кадомцева Иван непосредственно руководил нашей боевой организацией. В свое время по причине политической неблагонадежности его исключили из уфимской гимназии, и потому у нас его прозвали «гимназистом». Был серьезный, волевой и всегда очень спокойный. Отличался строгостью, не то, чтобы смеяться, улыбался редко. В боевой организации пользовался большим авторитетом. Он погиб зимой 1918 года – умер от воспаления легких.

Другой брат Кадомцева, Михаил, был человеком иного склада: в боевых операциях был отважен и вместе с тем холодно рассудителен. Был редкостно красив. Все Кадомцевы ко мне относились очень тепло, называли меня «Ванюшка беленький». Но особенно близко я сошелся с Михаилом, с которым не раз встречался и после 1917 года. Товарищ он был замечательный. Будучи сам приговорен к смертной казни, он, например, поддерживал в тюрьме боевика Ивана Мызгана, когда тому грозил эшафот. Меньше всего Михаил заботился о себе – бежал из Мензелинской тюрьмы, чтобы помочь товарищу и, спасая его при побеге, убил стражника. Погиб геройски в 1918 году. Командуя самарским фронтом против чехословаков, он бросился в атаку и попал под пулеметный огонь из засады.

Неординарной фигурой был уже упомянутый мной Владимир Алексеев. Благодаря тому, что его отец владел в Уфе медовым заведением, в ямах под бочками с медом мы имели возможность хранить динамит, пироксилин, оружие, нелегальную литературу. Сам Владимир, хотя по должности заместитель начальника боевой дружины, для нас был просто боевым товарищем. Вернувшись с каторги в 1917 году, он примкнул к меньшевикам и вместо отца как заложник сидел в одиночке уфимской тюрьмы, инспектором которой был в прошлом его близкий друг и тоже наш боевик Василий Алексакин.