Карел Чапек - Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 2. Романы

• Название: Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 2. Романы
• Автор: Карел Чапек
• Издательство: "Художественная литература"
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1975

Во второй том Собрания сочинений К. Чапека включены хорошо известные советскому читателю социально-фантастические романы «Фабрика Абсолюта» (1922), «Кракатит» (1924) и «Война с саламандрами» (1936).

С иллюстрациями Карела и Иозефа Чапеков.

---

— Другими словами, не далее чем через год, — вставил Карсон, — через год самое большее…

— …как только начнется война — безразлично где и с кем, — тебе дадут генерала саперных войск… это звание равно генералу от кавалерии, и если — в результате войны — у нас изменится форма правления, оно даст тебе право на титул превосходительства… другими словами, для начала — баронат. И в этом отношении… мы получили… твердую гарантию свыше, — вполголоса закончил Рон.

— А кто вам сказал, что я этого хочу? — ледяным тоном осведомился Прокоп.

— Ах, боже ты мой, да кто же этого не хочет! — рассыпался Карсон. — Мне обещали дворянство; мне, правда, наплевать, но ведь это делается не для меня, а для общества! Тем более для вас это имело бы особое значение.

— Стало быть, вы думаете, — медленно произнес Прокоп, — что я все же отдам кракатит?

Карсон собрался было взорваться, но дядюшка Шарль удержал его.

— Мы считаем, — с достоинством начал Рон, — что ты сделаешь все или… во всяком случае… принесешь любую жертву, чтобы избавить княжну Хаген от того двусмысленного и… невыносимого положения, в какое она попала. При исключительных обстоятельствах… княжна может отдать свою руку военному. Как только ты станешь полковником, ваши отношения будут узаконены… помолвкой, но в строгой тайне; княжна, разумеется, уедет и вернется лишь тогда, когда сможет… просить члена царствующего дома быть свидетелем на ее свадьбе. До той поры… до той поры от тебя зависит — добиться разрешения на брак, которого был бы достоин ты сам и которого достойна княжна. Дай мне руку. Сейчас еще ничего не решай; обдумай как следует, что тебе делать, в чем твой долг и что ты можешь за него отдать. Я мог бы апеллировать к твоему честолюбию; но я обращаюсь только к твоему сердцу. Прокоп, страдания Мины выше ее сил, она принесла в жертву любви больше, чем любая другая женщина. Ты тоже страдал; Прокоп, твоя совесть страдает; но я не пытаюсь оказать на тебя давление, потому что верю тебе. Взвесь хорошенько и потом скажи мне…

Карсон кивал головой, искренне и глубоко тронутый…

— Это так, — сказал он. — Я всего лишь грубый чурбан, эдакая старая дубленая шкура, но должен сказать, что… что… Я вам говорил — в этой женщине видна порода. Иисусе Христе, только теперь видишь… — Тут он ударил себя кулаком в область сердца и растроганно заморгал. — Да знаете, я готов задушить вас, если… если вы окажетесь недостойным…

Прокоп не слушал более; он вскочил, забегал по комнате с расстроенным, нахмуренным лицом.

— Значит… значит, я должен? — прохрипел он… — Должен? Ладно, раз должен… Вы захватили меня врасплох! Я ведь не хотел…

Рон встал, мягко положил ему на плечо руку:

— Прокоп, ты сам решишь. Мы не торопим тебя; посоветуйся с лучшими чувствами, какие есть в тебе; вопроси бога, любовь, или совесть, или честь — или не знаю что. Одно помни: речь идет не только о тебе, но и о той, которая любит тебя так, что в состоянии… сделать… — Он махнул рукой. — Пойдем!

XLIV

День был ненастный, сырой. Княжна все кашляла, ее то знобило, то снова кидало в жар, но в постели она не выдержала: ждала ответа Прокопа. Выглядывала в окно, не выйдет ли он, вновь и вновь призывала Пауля. Он докладывал все то же: господин инженер ходит по комнате. И ничего не говорит? Нет, ничего. Княжна, с трудом передвигая ноги, тоже ходила от стены до стены, словно хотела повторить его движения. И снова садилась, раскачиваясь всем телом, чтоб убаюкать лихорадочную тревогу. О, больше нельзя вынести! Собралась писать длинное письмо; заклинала его взять ее в жены; и не надо ему для этого ничего отдавать, никакого секрета, никакого кракатита; она пойдет за ним в его жизнь, будет служить ему, что бы ни случилось. «Я так тебя люблю, — писала она, — что любая жертва, которую я могу принести тебе, кажется мне недостаточной. Испытай меня, останься бедным и неизвестным — я пойду с тобой как твоя жена и никогда уже не смогу вернуться в тот мир, который покину. Знаю — меня ты любишь мало, только одним рассеянным уголочком сердца; но ты привыкнешь ко мне. Я была горда, зла и страстна; я изменилась, я брожу среди знакомых предметов, как чужая, я перестала быть…»

Перечитала, с тихим стоном разорвала на клочки. Наступил вечер, а вестей от Прокопа все не было.

«Наверно, сам придет», — мелькнула надежда, и в торопливом нетерпении княжна стала надевать вечернее платье. Взволнованная, стояла она перед большим трюмо, изучала себя горящими глазами, отчаянно недовольная прической, платьем, всем на свете; новыми и новыми слоями пудры покрывала разгоряченное лицо — а голые руки мерзли — увешивала себя украшениями; казалась себе некрасивой, невозможной, неуклюжей.

— Пауль не приходил? — спрашивала то и дело.

Наконец Пауль пришел: ничего нового, господин Прокоп сидит впотьмах и не разрешает зажечь свет.

Уже поздно, слишком поздно; княжна, утомленная до предела, сидит перед зеркалом, пудра осыпается с воспаленных щек, цвет лица стал прямо серым, руки заледенели.

— Раздень меня, — вяло приказала княжна горничной.

Свежая, похожая на телочку девушка снимает с нее украшение за украшением, расстегивает платье, набрасывает на нее прозрачный пеньюар; а как раз когда она собирается расчесать спутанные волосы госпожи, в дверь без доклада вваливается Прокоп.

Княжна вздрогнула и побледнела еще больше.

— Ступай, Марике, — еле слышно сказала она, придерживая пеньюар на худенькой груди. — Зачем… ты… пришел?

Прокоп, очень бледный, с глазами, налитыми кровью, прислонился к шкафу.

— Вот, значит, каков был ваш план? — сдавленно произнес он. — Хорошо придумали!

Она встала, словно ее ударили.

— Что… что ты говоришь?

Прокоп скрипнул зубами.

— Я знаю, что говорю. Вот, значит, что вам было нужно: чтоб я… выдал кракатит, так, что ли? Они готовят войну, а вы, вы, — взревел он, — вы их орудие! Вы и ваша любовь! Вы… ваше супружество… шпионка! А я, я… меня хотели поймать на удочку, чтобы вы убивали, чтоб вы мстили…

Она опустилась на край стула, в ужасе широко раскрыв глаза; все тело ее содрогнулось от страшных бесслезных рыданий; он хотел броситься к ней — она остановила его несгибающейся рукой.

— Кто вы вообще? — гремел Прокоп. — Княжна ли вы? Кто вас нанял? Подумай, негодная, ты хотела умертвить тысячи тысяч; ты помогала им, чтоб они смели с лица земли города, чтоб могли уничтожить наш мир — наш, а не ваш — мир людей! Истребить, разнести в клочья, убить! Зачем ты это сделала? — Он уже кричал, он упал на колени, пополз к ней. — Что ты хотела сделать?!

Она поднялась с выражением ужаса и отвращения, отступила перед ним. Он прижался лицом к месту, где она сидела, зарыдал тяжко, грубо, по-мужски. Она едва не опустилась рядом с ним, но превозмогла себя, отошла еще дальше, прижала к груди руки, искривленные судорогой.

— Так вот что… вот как ты думаешь! — шепнула она.

Прокопа душила тяжелая боль.

— Да знаешь ли ты, что такое война? — закричал он. — Знаешь, что такое кракатит? Тебе никогда не приходило в голову, что я — человек? А-а-а, я вас ненавижу! Вот почему я был хорош для вас! А если я отдам кракатит — все кончится: княжна уедет, а я, я… — Он вскочил, колотя кулаками по своей голове. — А я уже хотел это сделать! Миллион жизней за-за-за… Что, еще мало? Два миллиона трупов! Десять миллионов! Да-да-да, это — партия, даже для княжны! Это уже стоит того, чтобы немного забыться! Я идиот! А-а-а-а! — взвыл он. — Тьфу! Вы страшный человек!

Он был ужасен, чудовищен: на губах выступила пена, лицо набрякло, глаза блуждали, как у помешанного в пароксизме припадка. Княжна прижималась к стене, бледная до синевы, глаза ее вылезли из орбит, губы скривила гримаса страха.

— Уйди! — всхлипнула она. — Уходи отсюда!

— Не бойся, — прохрипел он. — Я не убью тебя. Я всегда тебя боялся; даже когда… когда ты была моей, я страшился чего-то и не верил тебе — не верил ни на секунду. И все же, все же я тебя… Я тебя не убью. Я — я хорошо знаю, что делаю. Я, я… — Он оглянулся, схватил флакон с одеколоном, вылил весь себе на руки, омочил лоб. — А-аах, — вздохнул он, — а-аах… Не бойся! Не… не…

Он несколько успокоился, упал на стул, склонил голову на руки…

— Ну вот, — сипло начал он, — ну вот, теперь можем и поговорить, правда? Видите — я спокоен. Даже… даже пальцы не дрожат… — Он вытянул руку, чтоб доказать это; рука ходила ходуном. — Теперь можем… без помех, не так ли? Я совсем успокоился. Можете одеться. Итак… ваш дядюшка сказал мне, что я… обязан… что дело моей чести — дать вам возможность… загладить… ложный шаг, и что я должен… ну, в общем, должен заслужить… титул, продаться и этим оплатить… ту жертву, которую вы…

Она выпрямилась, смертельно бледная, хотела что-то сказать.

— Погодите, — остановил он ее. — Я еще не… Вы все думали… у вас свои понятия о чести. Ну, так вы страшно ошиблись… Я — не рыцарь. Я… сын сапожника. Это не важно, но… я — парий, понимаете? Низкорожденный, ничтожный мужик. У меня нет никакой чести. Можете выгнать меня как вора или засадить в крепость. Но я не сделаю того, что вы хотите. Кракатит я не дам. Можете думать… например, что я подлец. Я мог бы вам рассказать, что я думаю о войне. Я был на войне… и видел удушливые газы… и знаю, на что способны люди. Я не отдам кракатит. Да что вам объяснять? Вы все равно не поймете; вы — всего лишь татарская княжна и стоите слишком высоко… Я только хочу сказать, что не сделаю по-вашему и что я покорно благодарю за честь… Впрочем, я даже помолвлен; правда, я не знаю ее, но я обручился с ней… Вот вам еще одна моя низость. Сожалею, но я вообще не стоил вашей жертвы.