Карел Чапек - Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 3. Романы

• Название: Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 3. Романы
• Автор: Карел Чапек
• Издательство: "Художественная литература"
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1975

Третий том Собрания сочинений Карела Чапека составили философская трилогия («Гордубал», «Метеор», «Обыкновенная жизнь»), примыкающая к ней повесть «Жизнь и творчество композитора Фолтына» и одно из последних произведений писателя «Первая спасательная» (1937).

С иллюстрациями Карела и Иозефа Чапеков. В томе использованы рисунки Иозефа Чапека, — элементы оформления разных книг (заставки, концовки, виньетки и др.).

---

Судно ушло в Вест-Индию, и он не вернулся.

Так, ну вот теперь уже все, добрались до конца, слава богу.

— Нет, не все, — возражает какой-то суровый неумолимый голос. — Вспомни, что произошло дальше.

— А что такое? Ну, я сбежал с корабля, дело было тут, на Тринидаде, как раз в Порт-оф-Спейне, верно?

— Да, а потом что?

— Потом я покатился по наклонной. Когда человек катится вниз, он не останавливается, ничего не поделаешь.

— До чего же ты докатился, скажи?

— Ну, я был портовым грузчиком, потом кладовщиком, бегал с накладными в руках.

— А еще что?

— Еще присматривал за неграми на Асфальтовом озере, чтобы они на работе даже пот утереть не смели.

— А еще чего-нибудь ты не забыл?

— Да… я был кельнером на Гваделупе и в Матансасе, подавал мулатам коктейли и лед…

— А похуже ничего не было?

Бывший Кеттельринг закрывает лицо горячими ладонями и стонет. Не надо об этом, не надо! Это была месть, моя месть за то, что мне дали пасть так низко. Знай же: я упивался своим унижением! Сволочи, сволочи, вот вам, подавитесь своими миллионами! Смотрите все, каков единственный сын и наследник миллионера!

Что ж, вспомним и это. Да, да, вспомним, он был сутенером у мулатки… Вот, теперь вы знаете. Он неистово любил ее… и водил к ней пьяных мужчин, к этой распутнейшей девке. И ждал на улице своей доли.

Вот так это и было.

Так было…

Бывший Кеттельринг низко опускает голову…

— Сидел там в кафе один янки. А я глупо ухмыляюсь и говорю ему: «Могу проводить вас к красотке, сэр… Мулатка, хороша собой…» Американец покраснел, вскочил, — видно, не мог стерпеть такого унижения белого и ударил меня по лицу, вот по этой щеке. — На щеке Кеттельринга проступило алое пятно. — Потом он бросил на пол скомканную пятидолларовую бумажку, а меня тем временем вытолкали на улицу. Но я вернулся за этими пятью долларами и, как собака, ползая на четвереньках, искал их…

Бывший Кеттельринг поднял глаза, полные ужаса. Разве это можно забыть?

Может быть, все-таки можно. Попытайся.

Я напился тогда как скот, но все же никак не мог забыться и бродил, сам не знаю, где… шел по дороге, похожей на Млечный Путь, среди изгородей из цветущей бугенвилеи… Да, да, именно там! Вдруг я услышал револьверные выстрелы, и кто-то на бегу столкнулся со мной. И тогда я наконец забыл все, что было…

XXXVII

Бывший Кеттельринг вздохнул. Ну вот, теперь все ясно, теперь, хоть убей, не может быть хуже. И подумать только, даже когда я лез на четвереньках за этими долларами, я не капитулировал, не крикнул мысленно: довольно, я сдаюсь, я вернусь домой с повинной… Я только пил и плакал над унижением человека. И это было… своего рода победой…

А теперь ты сдаешься?

Да, теперь я сдаюсь. И как охотно, боже, как охотно! Если хотите, чтобы я наплевал себе в лицо или снова пополз на коленях, я сделаю и это. Я знаю почему: ради нее, ради дочери камагуэно.

Или затем, чтобы взять верх над ее старым отцом?

Молчи, это неправда! Ради нее! Разве я не сказал ей, что вернусь, разве не дал честного слова?

Твое честное слово, сутенер!

Ну и пусть сутенер, зато я теперь знаю, кто я. Человек становится цельным лишь после поражения. Тогда он осознает: вот это бесспорно и подлинно, это неотвратимая действительность.

Это поражение?

Да, это поражение. Какое облегчение испытываешь, когда можно сдаться — сложить руки на груди и покориться…

Чему?

Любви. Быть униженным и побежденным и любить, вот тогда по-настоящему поймешь, что такое любовь. Ты не герой, а презренный, побитый сутенер. Ты ползал на четвереньках, как животное, и все же ты будешь облачен в лучшие одежды и на палец твой наденут перстень. В этом чудо. Я знаю, знаю, она ждет меня! И теперь я могу прийти за ней. О господи, как я счастлив!

Правда, счастлив?

Безмерно счастлив, даже в дрожь бросает. Коснись моего лица, смотри, как у меня горят щеки.

Только левая щека — на ней горит та пощечина.

Нет, не пощечина! Разве не знаешь ты, что Мери поцеловала эту щеку? Да, поцеловала и оросила ее слезами. Не знаешь? Это искупление всего прошлого… Скольких мук это стоило! Сколько было тоски, и потом этот адский труд. Все ради нее.

И пощечина тоже была ради нее?

Да, и пощечина! Она была нужна, чтобы свершилось чудо. Я приду за Марией. Она будет ждать меня в саду, как тогда…

…И положит свою руку на твою?

Ради бога, не говори о ее руке. Стоит напомнить мне о ней, и у меня дрожат пальцы и подбородок. Как она тогда взяла меня за руку своими нежными пальцами. Перестань, перестань!

И ты счастлив безмерно?

Да, нет… погоди, это пройдет, проклятые слезы… Неужели можно любить до беспамятства?! Если бы она ждала меня вон там, около того крана, я бы ужаснулся: «Боже, как далеко! Когда еще я добегу туда!» Если бы я даже держал ее за руку, за локти… боже, как далеко!

Значит, ты счастлив?

Где там, ведь ты видишь, что я с ума схожу! Когда же я увижусь с ней? Прежде надо вернуться домой, ведь правильно? Надо смириться, прийти с повинной и получить прощение… вернуть себе имя и личность… А потом снова за океан… Нет, это невозможно, я не переживу… нельзя ждать так долго!

А может быть, прежде съездить к ней и рассказать?..

Нет, этого я не могу, не смею, так нельзя. Я сказал ей, что приду за ней, когда у меня будет на это право. И я не могу обмануть ее. Прежде нужно домой, и только потом… Я громко постучу в ее ворота, я войду и с полным правом потребую: «Откройте, я пришел за ней!»

Негр-полицейский, уже долго поглядывавший на человека, который разговаривает сам с собой и машет руками, подошел поближе: «Эй, мистер!»

Бывший Кеттельринг поднял взгляд.

— Понимаете, — торопливо заговорил он, — прежде всего мне нужно домой… Не знаю, жив ли еще мой отец, но если жив, то, видит бог, я поцелую ему руку и скажу: «Благослови, отец, свинопаса, который рад был наполнить чрево свое рожками, что жрут свиньи… Я согрешил против неба и перед тобою, и уже недостоин называться сыном твоим». А он, старый скупец, возрадуется и скажет: «Этот сын мой был мертв и ожил; пропадал и нашелся». Так сказано в Писании.

— Аминь! — произнес чернокожий полицейский и хотел отойти.

— Погодите минутку. Это значит, что блудный сын будет прощен, да? Ему простится распутство и утолен будет волчий голод его. Забыта будет и та пощечина… «Принесите лучшую одежду и оденьте его и дайте перстень на руку его…»

Бывший Кеттельринг встал со слезами на глазах.

— Думаю, что мой отец все-таки еще жив и ждет меня на склоне лет, чтобы сделать из меня богача и скрягу по образцу и подобию своему. Вы не знаете, да, вы не знаете, чем пренебрег блудный сын, не знаете, чем он жертвует… Нет, не жертвует, ведь она ждет! Я приду, Мери, я вернусь, но прежде нужно домой, домой…

— Я провожу вас, мистер, — сказал полицейский. — Вам куда?

— Туда, — широким жестом показал он на небо и на горизонт, где беззвучно сверкали зарницы.

Меня не покидает уверенность, что он не поехал морем. Поездка на пароходе слишком медленна и успокоительна, в ней нет стремительности. Я справлялся в авиатранспортных компаниях, есть ли воздушная связь с Тринидадом, и выяснил, что существуют регулярные рейсы из Европы в порт Натал и далее в Пара. Но они не знают, есть ли оттуда линия на Тринидад или на какой-нибудь другой пункт на Антильских островах. Стало быть, это вполне возможно, и потому я принимаю гипотезу, что пациент Икс избрал самый быстрый способ передвижения — по воздуху. Должен был избрать, ибо в последний раз мы видим его в низвергающемся самолете, объятом пламенем, — он достиг своей цели, достиг ее с ужасающей стремительностью, как метеор… Да, он должен был лететь, он не сводил нетерпеливых глаз с горизонта… Пилот сидит неподвижно, словно спит. Эх, ударить бы его кулаком в затылок: проснись, лети быстрее! Кеттельринг пересаживается с самолета в самолет, оглушенный, ошалевший от грохота моторов, охваченный лишь одним стремлением: скорей! На последнем аэродроме, почти уже у границ своей страны, напряженная струна быстроты вдруг лопнула: нелетная погода, буря. Пассажир рвет и мечет — это вы называете бурей?! Трусливые собаки, видели бы вы ураганы там, в тропиках! Ладно, я найму частный самолет, чего бы это ни стоило!

И снова судорожное, неистовое нетерпение, сжатые кулаки и зубы, стиснувшие краешек кружевного платка… И конец. Падение «штопором», огонь, запах горящего бензина и черное озеро беспамятства, сомкнувшееся густыми волнами…

Милый доктор, я охотно оказал бы вам честь, изобразив вас, вашу достойную, плечистую фигуру, склоненную над смертным одром пациента Икс. Я видел вас у его постели и все же сейчас никак не могу представить себе, что вы были там в этот момент. Поэтому разрешите мне еще раз отклониться от бесхитростной действительности и посадить на постель пациента Икс того лохматого, довольно несимпатичного ассистента. Он держит руку больного и внимательно щупает пульс, склонив свою пышноволосую голову. Красивая сестра не сводит глаз с его русых волос — она по уши влюблена в этого молодого, самоуверенного врача. Ах, растрепать бы, дергать эти волосы, а потом ерошить и нежно ласкать их…