Владимир Садовский - Алмазная грань

• Название: Алмазная грань
• Автор: Владимир Садовский
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1963

Роман Владимира Садовского «Алмазная грань» посвящен формированию рабочего класса, его революционной борьбе. В центре книги — династия рабочих Кириллиных. Родоначальник этой славной династии — талантливый крепостной-самоучка Александр Кириллин, передовой человек своего времени. Герои романа — мастера по выработке стекла, хрусталя. Это художники своего дела: гутейцы, выдувальщики, алмазчики, граверы. Их мастерство широко известно во всем мире, их вещи соперничают и нередко превосходят изделия иноземных художников стекла. Роман В. Садовского повествует о нескольких поколениях русских самородков. Капитализм давил их, калечил, но они снова и снова выпрямляли спину, надеясь на лучшие времена, когда таланты будут служить родному народу.

---

После пожара казарм хозяева завода, казалось, не замечали возрождения Райков.

Новый земляной поселок, отодвинувшись от Знаменского, возник около леса. Год от года он все больше разрастался. Убогие землянки, беспорядочной кучей лепившиеся прежде около оврага, словно осмелев, поднимались теперь на косогор, поближе к старым соснам.

Народа в землянках прибавилось. В Райках жили лесорубы, пилившие дрова для завода в Бабановской даче, углежоги, кормившиеся около лесорубов, ломщики известняка. Большинство их были выходцами из окрестных мордовских деревень.

В полночь под Новый год по старинному обычаю они ходили на перекрестки и, сняв шапки, ложились на снег. Лежали долго, напряженно прислушиваясь: перед урожайным годом, говорили деды, слышен под снегом гул, а если молчит земля, не подает голоса, — значит, не даст она и урожая в этот год.

— Опять колдуют, — насмешливо замечали соседи.

— За чужой урожай беспокоятся, неумытые черти. Мы и без ваших гаданий знаем, что в убытке не будем.

Соседями раешной бедноты после столыпинской реформы стали старые недруги — калилы. Как прошел слух об отрубах, они кинулись покупать барскую землю. Чтобы удержать около завода нужных и полезных людей, Корнилов предложил калилам купить у него пятьсот десятин земли и тридцать десятин леса на постройки. Калилы поняли свою выгоду и согласились. Не прошло и года, как стали расти хутора.

На купленной земле работали у калил батраки. Сами хозяева по-прежнему занимались промыслами. Весной и летом отправляли на станцию готовый товар с завода, возили песок, брали подряды на поставку дров. В конце лета, получив в кредит у Василия Алексеевича воза по два недорогого товара, калилы обозами уезжали с хуторов и до зимы не показывались в Знаменском.

Добрая слава корниловского стекла помогала в торговле. В заволжских деревнях, в станицах оренбургских казаков, в далеком Актюбинске калилы сбывали стекло. Там же покупали пшеницу и отправляли вагонами на Светлую Поляну. Закончив торговые дела, обжигали оглобли, доставали из-под соломы спрятанные иконы и по дороге к дому собирали еще немало подаяний.

Соседство с новыми Райками хуторянам не нравилось, но предпринимать что-либо «хозяйственные мужики» — отрубщики побаивались. Раешная голытьба, помнившая прошлый разгром, грозила подпустить и на хутора «красного петуха».

— Только пальцем пошевелите — по миру отправим. Без обмана тогда пойдете, — предупреждал раешный староста Илька Князькин.

Старосту калил Прокопия три раза поджигали, пока не согнали с хутора. С той поры калилы решили, что худой мир лучше доброй ссоры, и старались не обострять отношений с раешными.

6

Василий Алексеевич жил в постоянной тревоге. Беспокоила нездоровая полнота, перед ней оказалась бессильной система Мюллера. Лечение на водах за границей не принесло пользы.

«Умру, как дед, от апоплексии», — не раз мелькала у него тревожная мысль.

Беспокоило Василия Алексеевича и неустройство в семье. Жена стала ханжой: молится, ездит по монастырям, в доме появились черные молчаливые фигуры, повсюду развешаны благословенные иконки.

А сын вырос бездельником. В желтых крагах и клетчатых штанах, с сигарой в зубах, проводит целые дни в манеже. По его прихоти в парке построили нелепый деревянный сарай.

В доме неистребимый запах ладана, доводящий до головной боли, в парке нестерпимая вонь от конской мочи и навоза.

Корнилов пытался говорить с сыном о делах завода, но всякий раз слышал:

— Делайте как знаете. Мне все равно.

— Тебя только лошади интересуют, — не выдержав, вспылил однажды Василий Алексеевич.

— Почему вы так думаете? Меня очень интересует яхта, которую вы же мне обещали, — улыбаясь, сказал сын.

— С ума сошел! — воскликнул отец. — Яхта!.. На нашей Стрелице ты собираешься ее гонять? Здесь лодка-то на мель садится, мой дорогой!

— Почему вы думаете, что на Стрелице? Неужели всю жизнь мы будем сидеть в этой трущобе? Надоело мне ваше Знаменское и ваш завод! Сбегу отсюда. Честное слово, сбегу! У деда чудесная дача в Финляндии. Там можно заниматься спортом.

«Трудно жить, когда вокруг тебя психопаты, — думал Василий Алексеевич. — А по правде говоря, непонятно, почему нам нужно торчать здесь. Есть Париж, есть Петербург. Но можно ли доверить свое кровное, родовое дело чужому человеку, да еще в такое время?»

Не только семейное неустройство, но и неопределенность в торговых делах тревожили Корнилова.

Завод работал день и ночь, подрядчики-калилы не поспевали отвозить на станцию готовый товар, и все-таки Василий Алексеевич был серьезно обеспокоен. Подобно опытному врачу, от которого не может укрыться начинающийся тяжелый недуг, Корнилов замечал явные признаки застоя. Все чаще случались задержки в оплате счетов, уменьшились заказы на дорогие сорта посуды.

Приехав в Петербург, Василий Алексеевич жаловался тестю:

— Не понимаю ничего, Николай Ильич. Что же творится? Все вокруг какое-то зыбкое, неустойчивое...

— Чего ты хочешь, мой дорогой, — насмешливо сказал тесть. — Россия всегда была болотом. В пятом году его немного разворошили, но теперь оно снова успокоилось... На болоте ничего прочного ведь не построишь.

— Люди-то какие-то странные, — сетовал Василий Алексеевич. — Словно первый день на свет появились и не могут решить: будут дальше жить на земле или нет. Чего-то ждут, а спроси чего — сами не знают.

— Гнием на корню, — согласился тесть, — повсюду только и слышишь про экспроприации, самоубийства, изощренное распутство. Реакция, друг мой.

— И в себе какую-то слабость ощущаешь. Вернулся ко мне на завод молодой мастер Елагин Тимофей. В забастовке играл не последнюю роль, отсидел в тюрьме. За недостатком улик был оправдан судом. Теперь снова пришел в поселок. Кажется, не следовало бы его брать на завод. Ведь такой человек вреден и опасен для нас. Но, вопреки здравому смыслу, я принял его. Почему? Потому, что не хочу давать повода для недовольства рабочих.

— Хитрец! — засмеялся тесть, погрозив пальцем. — Тебе удобнее видеть противника перед собою, чем ждать от него неожиданного удара. А философствовать надо меньше, мой дорогой. И главное, есть надо поменьше. Кстати, любовница у тебя есть?

— Что вы, Николай Ильич! — воскликнул Корнилов.

— Дурак, — спокойно сказал тесть, — в твои годы я трех содержал. И сейчас еще промаха не даю, хотя мне уже скоро семьдесят. Жиреешь, словно каплун, да еще философствуешь. Встряска тебе нужна, мой дорогой! Хорошая встряска. Вот тут в оперетте есть одна милашка... прелесть!

— Вы циник, Николай Ильич! — заметил зять.

— Любая встряска для тебя полезна. В Париж, что ли, съезди... только ненадолго, а то здесь может такое развернуться…

— Революция?

— А ты думаешь? После ленского расстрела всего можно ожидать. Сто тысяч, если не больше, бастовало в Москве!

— Да и у нас на заводе, уж на что глушь.

— Видишь ли, с этими ослами, вроде Макарова и Горемыкина, мы черт знает до чего дойдем. Давно пора бы их выгнать, вместе с его величеством и старцем Григорием... — он чуть понизил голос, — управлять Россией должны мы, промышленники и капиталисты. А для этого нужна революция, но, как ты понимаешь сам, на крепких вожжах...

— Бог знает, что вы говорите, — вздыхая, сказал Василий Алексеевич... — А в Париж я, пожалуй, поеду... И насчет этой, из оперетки, подумаю... Как ее звать?

Глава шестая

1

Большие семьи в Знаменском не редкость. Но такой, как у Ромодина, весь поселок удивлялся.

В минуту просветления после запоя Петр Касьянович, бывало, покосится на выпуклый живот Матрены и, словно еще сомневаясь, спросит:

— Похоже, опять?

— Опять, — вздыхая, покорно подтверждала жена.

— Господи, твоя воля! Скоро на улице жить придется: места в избе не остается.

Но появлялся новый человек, и место все же находилось.

Отец нередко путал имена детей. После ужина, когда приходила пора спать, Ромодин пересчитывал вповалку лежавших на полу ребят и шел запирать калитку.

После смерти Петра Касьяновича осталась вдова с тринадцатью детьми.

— Как до дела доводить такой полк буду? — сокрушаясь, горевала она.

Со слезами, перебиваясь с хлеба на квас, тянула Матрена свое босоногое воинство.

Подросли две девочки — отправились к тетке работать в деревню. Прошку помог определить в мальчики при трактирном заведении двоюродный брат вдовы.

Вскоре и Мотьке подошел срок. Ходила вдова к управляющему заводом Григорию Пантелеичу, валялась в ногах, упрашивая взять сына.