Александр Черненко - Моряна

• Название: Моряна
• Автор: Александр Черненко
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1955

Повесть "Моряна" неслучайно названа в честь резкого, сильного ветра, дующего с моря в устьях рек на Каспийском море, который играет не последнюю роль в судьбах героев повести А.И.Черненко (1897—1956).

---

— А улов как, Трофим Игнатьевич, у тебя? Благополучно выбрались с моря? Крестник мой как там, Яша?

Снова набив трубку махоркой, Турка закурил.

— С моря выбрались, слава богу, — и он часто задымил. — Только вот... Коляка...

— Что? — и у Захара Минаича по-всегдашнему дрогнули розовые, сытые щеки.

— Коляку словили мы при оборе наших оханов... А лошадь — твоя!..

— Как ты говоришь? — Краснощеков хотел было переставить ноги и не смог.

— Сознался он, что белорыбку тебе сдавал и ты будто знал все это.

Турка беспрестанно, шумно курил.

Разглаживая ноги, Захар Минаич увесисто и складно начал:

— Не верь, кум!.. Всякая мразь, чтобы извернуться, наговором занимается. А ты веришь... Лошадь моя? Да, моя, признаю... А давал я ее Коляке на поездку за камышом. Знаешь, как это у нас: воз мне, воз ему... Вот и все!

— А Коляка говорит... — Турка быстро заложил новую порцию махорки в трубку.

— Кум! Трофим Игнатьич! — умышленно сердито оборвал его Краснощеков. — Кому вера?! Мне или Коляке?

В окно громко постучали.

Захар Минаич поспешно оглянулся.

Снимая шапку и кланяясь, Яков что-то кричал.

Краснощеков закивал головою:

— Зайди, зайди! Да, да! Здесь батька! Зайди!

— Яшка? — приподнялся старый Турка. — Чего ему?

— Не знаю. Сейчас зайдет, — и Захар Минаич снова в упор глянул на кума. — Такие-то вот дела, Трофим Игнатьич...

Яков быстро вошел в горницу.

Сняв шапку, он слегка кивнул головою в сторону Краснощекова:

— Доброе утро, Захар Минаич!

— Здравствуй, крестник!

Пристально взглянув на отца и на Краснощекова и, не поняв, какой оборот принял разговор о Коляке, Яков подошел к отцу:

— Батяша, с кобылой совсем плохо.

— Ну? — забеспокоился Турка.

— Да.

Турка поспешно выбил о ладонь пепел из трубки и направился к двери.

— Покуда, Захар Минаич. Надо с кобылой что-то делать.

— А что с ней такое?

— Перемерзла она. — Турка открыл дверь и неохотно добавил: — И загнали мы ее...

О чем-то переговариваясь, Турки задержались в сенях.

Захар Минаич прислушался; невнятные голоса трудно было разобрать. Вскоре заскрипела лестница.

«Ушли, — облегченно вздохнул Краснощеков. — Поверил или не поверил мне, старый псюга?»

Он оглянулся на окна — по улице торопливо шагали Турки.

Провожая пристальным взглядом кума, Захар Минаич сказал, будто вдогонку ему:

— Хватит с тебя и того, что имеешь... Жиреть очень уж стал. Шибко в гору пошел... Хватит!..

И когда скрылся кум за углом, Захар Минаич начал заботливо разглаживать ноги.

Глава седьмая

Лешка-Матрос нетерпеливо сидел за столом; часто приподнимаясь, он быстро говорил звучным, будто звенящим голосом:

— Ну, Андрей Палыч, и дела — как сажа бела!..

Улыбка никогда не сходила с его влажных, тонких губ.

— Да-да, — подтвердил Костя Бушлак, молодой и крепко сложенный ловец. — Здорово тряхнул нас шурган...

У Кости было бритое, докрасна ошпаренное морем лицо.

Андрей Палыч молча сидел у окна, задумчиво навивая на кривой, мозолистый палец жидкую черненькую бородку. Перед ним на подоконнике лежала стопка газет, на газетах очки, запечатанный конверт.

— Оханы жалко, Андрей Палыч, — засветился в тихой улыбке Лешка. — Оханы-то новехонькие. Около полсотни концов пропало с этим относом.

— Зато сами остались целы и невредимы, — вставила Евдоша; она копошилась у печки, приготовляя пельмени.

— Нас, тетка Евдоша, ни одна сила не возьмет, — Лешка вылез из-за стола и, припадая на деревянную ногу, важно прошелся по горнице. — Ни пуля, ни море, ни шторм, ни горе...

У Матроса порозовело лицо.

— Ни одна сила не возьмет нас! — И Лешка снова молодецки прошелся по горнице.

Глядя на него, Евдоша добродушно улыбнулась:

— А без ноги вот остался.

— Без ноги, а живой!

Матрос остановился перед Андреем Палычем и спросил:

— А что с Колякой-то случилось?

—Никак не понять, Алексей. Я еще раз заходил к нему. Опамятовался вроде он, а молчит. Я и так и эдак к нему, а он — ни слова... А люди толкуют, будто кто-то подо льдом его протащил. Этого еще зверства не хватало в нонешнее-то, советское время! Зайду еще раз, проверю. А ежели и на самом деле кто озверел — под суд отдадим! Проучим!..

Матрос посмотрел на горку и, сияя доброй улыбкой, убеждающе попросил:

—Поставил бы ты на стол божью водицу, а то как-то сердцу муторно.

Усмехаясь, Андрей Палыч поднялся и медленно прошел к горке.

Лешка внимательно следил за ловцом.

Вернулся он к столу с бутылкой водки и стопками.

—Что ж, Андрей Палыч, может, перед пельменями прополощем горло? — предложил Матрос.

— Хочешь — прополощи, — уклончиво ответил ловец.

Лешка молча налил стопку и так же молча выпил.

— Эх, как бы не усохла божья водица! — он громко пристукнул протезом о пол и заспешил к печке. — Как у тебя, тетка Евдоша, пельмени-то? — Он остановился около рыбачки и засучил рукава: — Давай помогать буду!

Она, смеясь, отстранила его локтем:

— Делайте свои дела, а тут я сама управлюсь.

— Долго что-то ты управляешься, — и он искоса посмотрел на стол, где стояла бутылка с водкой.

Евдоша вытащила из печки чугун и стала бросать в него комочки теста, в которые была завернута наперченная и с луком, вкусная рыбья мякоть. Засунув обратно в печку чугун, она обратилась к Косте:

— Что ж это Татьяна Яковлевна не идет?

— Должна скоро быть маманя. — Костя приподнялся со стула и посмотрел в окно. — Не видать...

Он пожал плечами и снова взглянул в окно.

— Пельмени зараз и готовы. — Евдоша подошла к посуднику и стала снимать тарелки, деревянные ложки.

— Пойду схожу за маманей. — Костя встал и, набросив на плечи полушубок, направился к двери.

— Ты поскорее, — предупредил- его Лешка и, подмигнув, шагнул к полногрудой Зинаиде, дочери Андрея Палыча. — Рада, что Коська в живых остался? А?..

Евдоша осторожно посмотрела на дочку. Зинаида задорно повела плечами, отложила плюшевый кисет, в уголке его она вышивала розу.

— А это кому? — Лешка показал глазами на кисет и рассмеялся: — Не мне ли?

— Сеньке! Вот кому!.. — Зинаида вскочила и прошла к матери, которая, искоса взглянув на дочку, недовольно покачала головой.

Лешка не удивился ответу Зинаиды. Он знал, что ей нравится Костя, но тот почему-то все сторонился ее. Андрей Палыч и Евдоша, смутно об этом догадываясь, не особенно препятствовали дочке гулять с Сенькой.

Однако втайне они надеялись, что, может быть, одумается Костя...

Подойдя к Зинаиде, Лешка снова подмигнул ей и серьезно сказал:

— Ты брось миловаться с Сенькой. Трепло он, как и Митька Казак!

Зинаида, нахмурившись, ушла по другую сторону матери.

— Неправду, что ли, говорю я, а?.. — Лешка безнадежно махнул рукой и двинулся к окну, у которого сидел Андрей Палыч и, надев очки, задумчиво шелестел газетами. — А про наш район и Островок ничего не пишут газеты?

Андрей Палыч не ответил.

— Я спрашиваю, о нас ничего не пишут? — и Лешка заглянул в развернутый Андреем Палычем газетный лист.

— О нас пока не пишут, Алексей.

— Должны писать! Пора!

Андрей Палыч поднял очки на лоб, посмотрел на Матроса.

— Давно должны! — уверенно повторил Лешка. — А свежие газеты были?

— Были.

— И о нас, значит, ничего?

— Ничего! Зато вот обо всех пишут...

— Как это — обо всех? — удивился Лешка.

— Да так. И про тебя, и про меня, и про таких, как мы с тобой, и про других. А называется статья «Год великого перелома».

— «Год великого перелома»... А кто пишет-то?

— Товарищ Сталин пишет — о наших, партийных делах пишет.

— Так бы и говорил! — поспешно сказал Лешка. Лицо его озарилось хорошей, светлой улыбкой. — Товарищ Сталин по-настоящему отпишет! Он по делу скажет. Читай давай!

Глаза Лешки стали ясными, доверчивыми и мечтательными. В памяти вдруг встали дорогие его сердцу картины гражданской войны, встречи с товарищем Сталиным в Царицыне... Грозный восемнадцатый год... Республика Советов в огненном кольце врагов — внутренних и внешних... Э-эх, и тяжелое же времечко было!..

Лешка громко вздохнул, лицо его на секунду помрачнело. Страна истекала кровью, голод душил советские города. Рабочие Москвы и Питера по осьмушке фунта черного хлеба со жмыхом получали, да и то не каждый день. В это время и явился Сталин в Царицын с наказом Ленина: дать волжский хлеб голодной стране, удержать всеми силами город, потому как был он самый надежный пункт, который связывал Волгу с Москвой и Питером.