Михаил Слонимский - Лавровы

• Название: Лавровы
• Автор: Михаил Слонимский
• Жанр: Роман
• Год: 1964

Тема романа «Лавровы» (1924) — расслоение интеллигенции. Герой романа — Борис Лавров — стремится понять сущность революции. Революция особенно резко противопоставлена войне и понята как логически выверенное искусство организовать восстание. Лично Лавровым она осознана еще не как классовая практика, а как «деятельность теоретическая». Найти свое место в революции — значит решить ее собственные судьбы, так думают Лавров и сам автор.

---

— Никакое начальство не даст, надо самим брать землю.

Уходя из госпиталя, унтер говорил Николаю:

— Не могу сейчас в деревню. Жена померла, сына нет, бобылю думать надо.

Он пошел на комиссию за месяц до Николая.

Получая увольнительные в полку, Николай каждый раз старался найти Клешнева. Это было нелегко, ибо Клешнев постоянно менял места встреч. Жена Клешнева Лиза со стариком отцом жила на Суворовском проспекте. У них Николаю было хорошо, как дома. К ним он пошел и после того, как узнал, что его отец умер в дальней тайге. Лиза не утешала его ненужными словами.

Поневоле он сравнивал ее с Маришей. Та пропадет без сильного человека. Плывет по течению. Без сильного человека невесть куда и приплывет. Незаметно для самого себя Николай все больше убеждался, что именно он и есть тот самый сильный человек, без которого непременно пропадет Мариша. Уходя из госпиталя, он сказал, что им обязательно надо встречаться, что он ее научит, как жить. В один из воскресных дней, когда оба они были свободны, Николай привел Маришу к Лизе Клешневой. Как он и ожидал, Мариша сразу привязалась к Лизе, как младшая сестра. Упрямства в ней хоть отбавляй, а все-таки слабенькая и плакса…

С Клешневым Николай встречался без Мариши. У Клешнева каждый раз появлялись все новые и новые люди. Как-то зимой пришел новый гость — незнакомый Николаю солдат Мытнин, в шинели с желтыми петличками Павловского полка.

— Здравия желаем, — сказал он, козырнув всем, аккуратно повесил фуражку на гвоздь и присел к столу. — Еле увольнительную получил. — Мытнин начал прямо и точно: — Терпение в армии кончается.

Николаю это сразу понравилось.

— Надел хозяйчик погоны, и стало ему совсем просто нас хлестать и калечить, — продолжал Мытнин. — Любой хлюст — хозяин тебе. Бьют. Хлещут по лицу, а скажешь слово — пуля в лоб. А то, случается, и выпорют, даром что по уставу не полагается.

Вешнева, истощенная тонкогубая женщина, работница с Выборгской стороны, спросила:

— Это они со всяким так?

Губы у нее дрожали.

— Разные есть наказания, — продолжал Мытнин, — усиленный арест, штрафной батальон, тюрьма военная. Мало на нас управы, что ли? На наш век хватит, если не… — И он потряс кулаком. — Помним твердо: империалистическую войну в гражданскую. Только тактика нужна. Осторожность. Вот и учимся.

— Моего за забастовку с Путиловского в солдаты забрали. Миллер, генерал, — быстро и зло заговорила Вешнева. — Мужа на смерть отдай, а сама издохни с тоски да с голоду. Этому генералу Миллеру самую худую смерть пожелаю. Сколько семей в беду вогнал!

Каширин, с пригородного ружейного завода, промолвил:

— И наш генерал не лучше. — Он повернулся к Николаю своей багровой, обваренной паром щекой: — Кельгрена, мастера, помнишь? Смирный стал. Как однажды присмирел, так больше и не скандалит. Совесть, что ли?

Николай усмехнулся:

— А нас ведь уже и боятся тоже.

— Понимают солдаты медленно, — опять заговорил Мытнин. — Но этой войны уже не хотят. И ругателей не любят. Крепко не любят. И землю хотят. Голод научил. Девять копеек в сутки семье выдают — это агитация хорошая. А за твоего, — обратился он к Вешневой, — не волнуйся. Умный мужик. Такой не пропадет.

Николая радовало все то, что он слышал. «Чем хуже, тем лучше, — думал он. — Тем скорее восстанут люди».

— Пишет еще — вша его ест, — всхлипнула вдруг Вешнева, поворачиваясь всем своим тощим телом к Мытнину. — Ножичком, пишет, по шву проведешь — треск, как с пулемету.

— Рабочего человека всюду паразит гложет, — сентенциозно заметил Каширин, — и на дому и на заводе. Хозяйчик оставит, так насекомое приползет. Небось, возьмем да по всем швам ножичком — вот уж это треск будет настоящий.

— У волынцев, слышал, лучше всех дела идут, готовы, — с завистью сказал Мытнин. — Видно, хороши ребята там подобрались.

Николай не смог сдержать радостной улыбки: ведь и он принадлежал к этим хорошим ребятам — волынцам.

Клешнев, похаживавший по комнате, подошел к столу и обратился к Мытнину, указав на Николая:

— Товарищ Жуков — один из наших работников в Волынском полку. Знакомься, Николай, с товарищем Мытниным. Связь надо вам установить. Пора.

В павловце вдруг проснулся солдат.

— А почему не по форме одет? — спросил он Николая. — Петличек почему нету? Не разберешь, какого и полка, словно не гвардеец.

— А ты не знаешь, что ли, складов вещевых? Какую шинель дали, ту и взял. За гвардейским званием не гоняюсь.

Мытнин уже опомнился.

— Так ты, значит, из Волынского? — говорил он. — Ну, громко не говорим, но один из ваших заходил, к земляку своему заходил. Крепко разговаривал.

— Давай уславливаться будем, где да как встречаться, — отвечал Николай. — Почаще бы надо…

С этого совещания расходились, как всегда, по одному.

Николай отправился отсюда к Лизе Клешневой. Он шагал быстро, даже и не пытаясь сесть в трамвай: теперь не время было рисковать арестом за такую чепуху, как нарушение трамвайных правил. Он все ускорял шаг и наконец сознался себе, что ему не терпится увидеть Маришу. Конечно, она не боец, сопротивляться не умеет, для борьбы не годится, но… но не может он без нее. «Ну, влюбился, и все тут», — сказал он себе даже с некоторой злобой.

Сегодня Мариша была свободна. Николай знал это, они заранее условились встретиться. Он взбежал по лестнице, рванул звонок. Вот она стоит у окна в своем сереньком платьице, похожая на воробышка. Когда Мариша, встретив его в дверях, подняла на него свои тихие серые глаза, Николай даже, кажется, побледнел, и голос у него дрогнул. Войдя в комнату, он не заметил, как схватил Маришу за руку, и торопливо заговорил:

— Мариша, нам нельзя больше жить розно, ну вот так случилось, не могу больше молчать, сказать должен, жениться нам надо… — Она так испуганно глядела на него, что он почти закричал: — Только не плачьте! Всегда вы плачете, чуть что!..

Он так сильно сжал ее руку, что она вскрикнула, выдернула руку и по-детски помахала ею.

— Простите, — смущенно промолвил Николай. — Повредил?

— Нет, ничего.

Она размяла пальцы, разглядывая их так внимательно, словно они в самом деле были повреждены. Когда она вновь подняла глаза на Николая, он не прочел в них ничего, кроме печали. Любви не было. Он зашагал по комнате.

Мариша заговорила грустно:

— Вот видите, какой вы оказались непонятливый. Мы уже так хорошо начали дружить, а вы все хотите запутать. Совсем это ни при чем, чтобы нам жениться. Совсем не то. Никакая я вам не жена, и все было бы только очень плохо.

Она и не собиралась плакать. Она говорила даже с досадой, с необычным для нее раздражением. И Николай снова заметил, что подбородок у нее упрямый. «Вот она какая», — подумал он с удивлением. А она продолжала:

— Вы вот, оказывается, совсем не умеете дружить. Совсем не надо жениться, чтобы дружить. Ну прямо вы все, все испортили…

Она даже рукой махнула и отвернулась.

Тогда Николай подсел к ней и опять безбоязненно взял ее за руку.

— Ну, напутал, — сказал он с такой неожиданной легкостью, что Мариша повернулась к нему и вдруг улыбнулась — печально и весело в одно и то же время. От этой улыбки сердце у Николая дрогнуло. — Ну, прости, — промолвил он, переходя, сам того не замечая, на ты. — Прости. Научила меня. Если опять что напутаю, ты одергивай меня. Прикрикни — я и пойму.

Мариша, продолжая улыбаться, промолвила доверчиво:

— Это же очень серьезно — полюбить, муж и жена. Это так нельзя, как вы налетели. Это очень серьезно. И мы друг друга совсем не так любим, чтобы жениться. Я это очень хорошо знаю. Очень хорошо. У нас с вами совсем не то, совсем не то. Совсем у вас ко мне не то чувство.

XIX

Новый взводный Бориса, службист из учебной команды, ничего кроме военной службы не признавал. Все, о чем он говорил, так или иначе относилось к военной службе. Он, например, длинно рассказывал о том, как шел по улице и встретил генерала от инфантерии. Он не растерялся и шикарно встал во фронт. Генерал поглядел на него и похвалил за хорошую выправку. Взводный ответил: «Рад стараться, ваше высокопревосходительство!». На этом рассказ кончался. Встреча с генералом представлялась взводному необыкновенно значительной сама по себе. Часто он углублялся в тонкости воинского устава и в заключение с пафосом провозглашал:

— Солдат должен ходить женихом, картинкой!

Саперы слушали. Они не могли не слушать.

При новых взводных и отделенных служба стала еще тяжелей. Увольнительные записки выдавались не так легко, как прежде. На учении новое начальство цукало солдат. Чаще прежнего звучала команда:

— На выпаде останься — коли!

Саперы по многу раз проделывали замысловатые построения, часами печатали учебный шаг под непрестанный крик:

— Ногу тверже! Ногу тверже! Бегом!