Михаил Слонимский - Лавровы

• Название: Лавровы
• Автор: Михаил Слонимский
• Жанр: Роман
• Год: 1964

Тема романа «Лавровы» (1924) — расслоение интеллигенции. Герой романа — Борис Лавров — стремится понять сущность революции. Революция особенно резко противопоставлена войне и понята как логически выверенное искусство организовать восстание. Лично Лавровым она осознана еще не как классовая практика, а как «деятельность теоретическая». Найти свое место в революции — значит решить ее собственные судьбы, так думают Лавров и сам автор.

---

Это были те воинские части района, которые числились в нейтральных.

«И черт подери этот нейтральный Преображенский полк! Он — совсем рядом. Вдруг все это ударит с тыла?»

XXXIV

Уже ранним утром этого ветреного осеннего дня начал выполняться стратегический план Ленина, план вооруженного восстания и захвата власти. Искусные мастера революции брали жизнь города в свои руки. Матросы, солдаты, рабочие прогоняли юнкеров с электростанции, телеграфа, телефонной станции, вокзалов и везде ставили свою охрану. В революционных полках ждали приказа готовые к выступлению роты. Отряды Красной гвардии владели заводами. И вот все двинулось в поход. Роты Павловского, Кексгольмского и других полков оцепляли Зимний дворец, где засело Временное правительство. С винтовками на новых ремнях, при новых подсумках явился большой отряд рабочих Петроградского района. Матросы Гвардейского экипажа подошли к дворцу с набережной.

Красный четырехугольник Зимнего дворца замкнул все свои подъезды и ворота. В огромных залах и пустынных коридорах дворца лепка стен была задрапирована серым холстом. В нижних этажах, в путанице коридоров и комнат, сумасшедше метались организаторы защиты, собирая и расставляя отряды. Офицеры и юнкера заполняли дворец. В верхнем этаже теснились министры.

Огромное вечернее небо развернулось над плоскими крышами обнимавших площадь зданий. Вверх, к небу, устремился полированный гранит Александровской колонны. Зимний дворец сверкал окнами всех своих четырех этажей. Блистали гирлянды фонарей посреди площади, у колонны.

Напряжение достигало крайнего предела, но приказа идти на штурм все не было.

Радио гнало по стране призыв осажденных:

«Пусть страна и народ ответят на безумную попытку большевиков поднять восстание в тылу борющейся армии».

Небо очистилось, и в открывшейся черной глубине показались звезды. Погасли фонари у Александровской колонны, замолк звон трамваев. Площадь была пуста. Воздух уже полнился стрекотом и звоном пуль — юнкера били с баррикад из пулеметов; в ответ стремительные пули неслись к стенам дворца. Осыпались стекло и штукатурка.

Прокатился гул пушечного выстрела. То стреляла, как в наводнение, Петропавловская крепость, объявляя о том, что Зимний дворец отказывается сдаваться без боя.

Петропавловской крепости ответили морские орудия, и долго гуляло и раскатывалось по площади грозное эхо.

— Это кто? Крейсера?

— Их там три на Неве.

— Который стрелил?

— Бес знает! «Амур»?

— Не, «Аврора».

Николай сам навел орудие, и звук пушечного выстрела снова прокатился по площади.

В темноте трудно было разглядеть, куда ударил снаряд. Но пулеметы замолкли. Когда стрельба возобновилась, стало ясно, что пулеметы снялись с баррикадных вышек.

— На штурм!

Николай, пригнувшись, ринулся из-под арки в смертоносный простор Дворцовой площади.

— Вперед!

Напряжение разряжалось в действии. Огромный, часами сдерживаемый напор, вырвавшись, слил рабочих, солдат, матросов в одно существо, и чувства одного были уже неотделимы от чувств другого. В едином дыхании и топоте штурмующие со всех краев площади бежали ко дворцу с винтовками наперевес.

Это была та атака, при которой противник теряет всякую силу сопротивления. Охваченный общим порывом, Борис бежал впереди с обнаженной шашкой в одной руке и наганом в другой, вполоборота к солдатам.

У штабелей мокрых бревен замерли на миг и тотчас устремились дальше.

Один солдат, выбиваясь из общего движения, не встал по команде.

Николай приподнял его за шиворот.

— Труса праздновать? — прохрипел он и не узнал собственного голоса.

Тело бессильно никло в его руке.

— Убит!

В общем неудержимом напоре Николай яростно бросился к стенам Зимнего дворца. В этой войне трусости нет!

В правом подъезде прикладами и ломом разбивали дверь. Дверь вдруг открылась: то матросы, ворвавшись с набережной, отомкнули запоры изнутри. Николай вместе с другими вбежал во дворец, взлетел по лестнице и со всей силой хватил прикладом по верхней, тоже наглухо запертой двери.

— Лом! Где лом?

У ворот напор уже решил дело. Юнкера сдавались. Они думали теперь только об одном — спастись отсюда, из этого грозного окружения. Незачем длить этот безнадежный бой. Керенский, удирая в ставку, предложил им умереть на посту, но они вовсе не желали умирать.

Внезапные пронзительные голоса женщин врезались в суровую перебранку:

— Не дадим вам уйти!

— Сволочи юнкеришки!

Это ругался «женский батальон».

Но юнкера один за другим перелезали через поленницы дров и, волоча винтовки, пригибаясь под цепью ворот, выходили на площадь.

Они выстраивались перед дворцом молчаливо и угрюмо.

— Сдавай оружие!

Выбитые со двора женщины также высыпали на площадь.

Во дворце нарастающий напор штурма уже достиг последнего караула у зала, где затаилось правительство.

Неподвижный четкий ряд юнкеров с винтовками наперевес застыл у двери. Буря неслась на них, и вот один, бросив винтовку, схватился за голову и кинулся прочь, у другого перекосилось и задрожало лицо, цепь распалась, и самые стойкие, не имея времени скрыться, подняли руки вверх.

Тогда энергичная, подвижная фигура в сюртуке вырвалась вперед:

— Что вы делаете? Разве вы не знаете? Наши только что договорились с вашими!..

Эта последняя попытка обмана не удалась.

Николай вместе с другими ринулся в небольшой угловой зал, и министры, бледнея, подымая руки, увидели перед собой красногвардейцев, матросов, солдат, опоясанных пулеметными лентами, грозных, как окончательный приговор…

…Было уже около трех часов ночи, когда на заседании съезда Советов в Смольном наступила ясная и торжественная тишина. Читалось экстренное сообщение. Это было сообщение о взятии Зимнего дворца и аресте Временного правительства. То, к чему стремились миллионы людей труда, совершилось. В России была установлена Советская власть. Владимир Ильич Ленин встал во главе Советского правительства.

XXXV

В этот день в квартире Михаила Борисовича Орлова, как это часто бывало, собрались друзья и знакомые.

В просторной гостиной, убранной коврами и диванами, глубоко засел в кресло, с вечерней газетой в руках, родной брат Михаила Борисовича. Он несколько лет подряд работал в союзе думских журналистов. В крахмальном воротничке и при манжетах, Лев Борисович имел вид несколько даже чопорный. Он был очень похож на брата — такого же роста, такой же массивный, с мясистым носом.

В столовой на бархатном безвкусном диване, не идущем к дубовому буфету и остальной мебели, уместился, подвернув под себя ногу и показывая полоску нечистого носка над запыленным ботинком, пожилой человек с сединой на висках и с редкой, как бы оборванной бородкой. Когда он говорил, казалось, что он не то жует, не то хочет выплюнуть челюсть. Это был сосед по квартире, учитель истории.

Прапорщик, сверкавший рядом с ним глазами и погонами, до революции был в подчинении Михаила Борисовича по всероссийскому Союзу городов и в трудные минуты привык советоваться с Орловым. Друзья и знакомые считали Михаила Борисовича человеком, который умел вести себя в самых критических обстоятельствах и у которого поэтому можно было поучиться.

Франтоватый помощник присяжного поверенного, протеже Орлова, стоял у широкой кафельной печи, скрестив ноги и заложив руки за спину. Беседуя с женой Михаила Борисовича, гревшейся тут же в кресле, он поглядывал изредка то на огромную копию Мурильо с ангелочками и богородицей, занявшую чуть ли не всю стену над диваном, то в зеркало, висевшее в простенке между окнами. Глядя на свое отражение в зеркале, он неизменно подносил руку к галстуку, словно собираясь сорвать его с шеи. Еще несколько человек сидели и бродили по комнатам.

Жена, давно привыкшая к гостям, говорила иногда, вздыхая:

— Куда это сегодня пропал наш Михаил Борисович?

— Государственные дела, — отозвался помощник присяжного поверенного и вдруг расправил ноги и руки, завидев в дверях известного адвоката и общественного деятеля.

Тот, не здороваясь ни с кем, поспешно спросил:

— Михаил Борисович дома?

Лицо его с высоким лбом, горбатым носом, большим ртом и глазами навыкате поворачивалось от одного гостя к другому. Было оно нехорошего, землистого цвета. Толстые щеки свисали пренебрежительно, образуя неприятные складки у губ.

— Нету дома, — отвечал помощник присяжного поверенного, делая шаг навстречу гостю и почтительно кланяясь. — Мы с минуты на минуту…

— В таком случае я приду попозже, — перебил деятель, и громадная фигура его скрылась в дверях.

Помощник присяжного поверенного тихо назвал фамилию ушедшего, и учитель истории укоризненно воскликнул: