Эльмар Грин - Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана

• Название: Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана
• Автор: Эльмар Грин
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1971

В первой части романа Грина «Другой путь» были отражены сорок лет жизни, блужданий и редких прозрений финского крестьянина Акселя Турханена. Целая эпоха прошла — были у Акселя друзья и враги, была любовь, участие в несправедливой войне против России. Не было только своего пути в жизни. В новой книге Аксель около года проводит в Советской России. Он ездит по незнакомой стране и поначалу с недоверием смотрит вокруг. Но постепенно начинает иными глазами смотреть на жизнь близкого соседа своей страны.

Неторопливо, как всегда, ведет повествование Грин. Он пристально следит за психологическими сдвигами своего героя. Все уловил художник: и раздумья Акселя, и его самоиронию, и то, как он находит наконец для себя новый, другой путь в жизни.

---

Он кивнул мне на дверь, и мы вышли на улицу, где уже горели фонари. Идя со мной к следующему дому, он спросил:

— А вы откуда будете?

И тут я решил поставить все сразу на место, чтобы спокойно продолжать свой последний путь в глубину их нескончаемых степей. Я ответил:

— Из Финляндии. Но не из той Финляндии, которая называется у вас Карело-Финская Республика, а из той, которая воевала с вами. И я тоже воевал с вами. И даже стрелял.

Я хотел было добавить еще про лагеря, в которых томились русские, но подумал, что и без этого вполне хватит для немедленного изгнания меня из этого селения. Петро остановился, глядя на меня сверху вниз, и в его черных глазах отразилось изумление. Выслушав меня, он спросил:

— Документы при вас есть?

Я показал ему все свои документы. Рассмотрев их внимательно при свете электрической лампочки, свисающей со столба, он усмехнулся и сказал:

— Что вы мне голову морочите? «Воевал, стрелял». Вы же у нас в Ленинграде живете. А если вас пустили жить в Ленинград, значит, вы того заслуживаете. Но вот сюда вы как попали?

Что я мог на это ответить? Рассказывать все было бы слишком долго. Да и что именно «все»? Я уже и сам не помнил, что входило в это «все». Поэтому я ответил:

— Так. Хожу, смотрю. Хочу знать, как вы, русские, живете.

Он одобрительно кивнул:

— Хорошее дело. Давно бы так следовало, вместо того чтобы воевать и стрелять. Вот ваши бумаги. А паспорт я вам утром верну.

Я не стал возражать, помня, что он был представителем местной власти. А он привел меня в соседний домик, где тоже очень вкусно пахло мясным. Внутри горел электрический свет. Но пол в первой комнате тоже был земляной. Теперь я это ясно увидел. Две женщины находились в первой комнате, устроившись за огромным столом. Одна сидела за швейной машинкой, другая гладила белье. Из боковой комнаты выглянули две маленькие девочки и мальчик лет двенадцати. Петро поздоровался, осмотрелся и спросил:

— А хозяин?

Сидевшая за швейной машинкой молодая женщина сказала:

— Нема его, скоро буде. Посидьте.

Петро сказал:

— Некогда мне. Человека вот я вам привел переночевать. В порядке очередности. Одного к Баранченко Савелию поставил, а второго вам, если не возражаете. Он из Финляндии. Интересуется нашей жизнью. С документами у него все в порядке. Паспорт у меня. Утром занесу. Так и скажите Грицку. А если он не согласен, пусть мальчонку пришлет сказать. Я к другому поставлю или к себе возьму.

Старшая женщина сказала:

— Да чего там несогласный? Нехай ночуют. Куды воны пидуть, на ночь глядя? До хаты для приезжающих три километра. А вы як до нас добирались: пешком чи автобусом?

Я ответил:

— Пешком.

Старшая женщина произнесла с сочувствием:

— От то ж. И скильки ж вы прошли? Видкиля сегодня?

Опять все взглянули на меня. Я понял вопрос и ответил:

— От станции Задолье.

— Ось бачишь? Да вы сидайте, добрый чоловиче. Зáраз сын приде — вечерять будем.

Она указала мне на стул у окна. Я сказал «спасибо» и сел. Петро с довольным видом тряхнул головой:

— Значит, устроились? Итак, до завтра, хозяюшки!

— Добре.

Молодая хозяйка вышла с Петром, а старшая принялась освобождать стол от белья. Занимаясь этим, она одновременно говорила, мешая русские слова с украинскими. Но я почти все понимал. Сперва она крикнула детям, чтобы не очень шумели, потом сказала, что трудно с ними — растут быстро. Мальчик уже четыре класса кончил, а старшая девочка — два. С учебниками беда — не всегда достанешь нужные. Потом она рассказала про свою жизнь. У нее была большая семья: муж, три сына и дочь. Мужа и двух сыновей убили на войне. Дочь увезли в Германию на работу, а там за какую-то провинность посадили в концлагерь и загубили. Остался младший сын. Жена вот у него теперь и дети. И опять семья как семья — хватает всем и заботы и забавы. Хату недавно заново поставили. Садик деревьями дополнили. Война всех затронула. Бои тут шли страшные. Половина села была разрушена. А теперь не сразу и узнаешь, где она прошла. Время все лечит, и только в памяти боль да в сердце остается.

Женщина рассказывала мне это, а я кивал в ответ и время от времени говорил: «Да». И не знала она, что я был причастен ко всем этим разрушениям, к гибели ее детей и мужа. Но мог ли я признаться ей в этом? Нет, не повернулся у меня язык. Что принесло бы мне такое признание? Трудно было угадать. Однако сидеть на этом стуле мне бы уже не пришлось. А я не хотел покидать этот стул и эту комнату. Слишком сильно ныли мои ноги после целого дня быстрой ходьбы, и слишком вкусно пахло в комнате мясной пищей. Я сидел, опустив глаза к земляному полу, и ждал хозяина. Почему бы мне было его не подождать? Представитель местной власти поставил меня к нему на ночлег, а я был обязан выполнять веление представителя власти. И кроме того, хозяина, как я понял, звали не Иваном.

Хозяин пришел вместе с молодой хозяйкой. Должно быть, она уже все ему рассказала обо мне, потому что он без всякого удивления поздоровался со мной, кивнув от порога. Пока он возился в соседней комнате, переодеваясь или переобуваясь и разговаривая с детьми, хозяйки накрыли на стол. Я, правда, не видел, что они там делали возле стола. Я смотрел вниз, разглядывая свои парусиновые ботинки с кожаными головками. Они изрядно запылились, утратив свой первоначальный серо-голубой цвет. Но резиновые подметки на них мало протерлись. Их могло хватить еще не на один такой переход, чего я, однако, им никак не мог обещать.

Хозяйки что-то делали возле стола и возле печи. И то, что они делали, вызвало новую волну мясного запаха в комнате. Но меня это не касалось. Я не видел их, занятый разглядыванием своих парусиновых туфель. Молодая хозяйка вытерла влажной тряпкой клеенку на столе и нарезала хлеба, а старшая вынула из печи чугун с горячим варевом и разлила его по тарелкам, которые молодая затем расставила вкруговую на столе. Но я не видел ничего этого, занятый своими мыслями о парусиновых туфлях. Меня не касались их домашние дела.

Потом вокруг стола собралась, кажется, вся их семья. Но я и этого не заметил, уйдя в свои заботы, пока не услыхал, что меня тоже как будто приглашают за стол. Я поднял голову, глядя на них вопросительно, а хозяин повторил свое предложение, стоя надо мной с улыбкой, и его рука была протянута к столу. Мог ли я его ослушаться? Тут была их власть. Сопротивляться я не осмелился и беспрекословно занял указанное мне место. Дети уселись на скамейке у стены. Там же, рядом с младшей девочкой, пристроилась мать. А мы с хозяином и старшей хозяйкой уселись на стульях у остальных трех сторон стола.

Хлеб в плоской глиняной хлебнице посреди стола был белый как молоко. Даже не верилось, что этот хлеб нарезан к тому красному мясному супу, который искрился и дымился передо мной в тарелке. Но хозяин спокойно взял один из верхних кусков и сказал мне:

— Что же вы? Или борща нашего украинского не любите?

Тогда я тоже взял кусок этого белоснежного хлеба, который к тому же оказался мягким как пух. Его вопрос я оставил без ответа и показал на деле свое отношение к украинскому борщу. Но и на хлеб я не забывал налегать. Его, как видно, замешивали здесь на молоке. Вот почему он был такой сдобный и душистый. Тянулся я к этим кускам с виду неторопливо и даже как будто нехотя, но съедал их в один миг. Молодой хозяйке пришлось трижды наполнить хлебом глиняный поднос, и главной причиной этому был, конечно, я. Прикончив борщ, хозяин спросил ее:

— Чем продолжим?

Она ответила:

— Варениками.

И вот передо мной появилась другая тарелка, наполненная маленькими полукруглыми кусками вареного теста, начиненными творогом. Сверху они были залиты сметаной. К этому блюду, кажется, не полагалось брать хлеба, но я все-таки взял еще один кусок — очень уж легко он съедался. Кстати, он помог мне убрать из тарелки всю сметану. Голая вилка не справилась бы с такой задачей.

После вареников мы выпили с хозяином по стакану чая. Женщины пили из расписных чашек, а дети — из маленьких кружек. И когда дети вышли из-за стола, хозяин достал из кармана пачку папирос и протянул ее мне, но я сказал: «Спасибо, не курю». Он одобрительно кивнул и закурил сам, глядя задумчиво на быстрые женские руки, убиравшие со стола. Потом спросил меня:

— Говорят, вы жизнью нашей интересуетесь?

Я ответил:

— Да… То есть не совсем вашей, вы простите… Ведь я только Россию хотел посмотреть, а к вам попал случайно. И мне даже как-то неудобно, что я вас затруднил…

Пока я говорил это, он все больше поворачивался ко мне, вглядываясь в меня с удивлением, как мне вначале показалось. Но тут же я понял, что это не удивление, а скорее затаенная веселость. И таилась она пока что лишь в его глазах. А глаза у него были голубовато-зеленые, в них легко угадывалось его настроение, потому что они заметно выделялись в окружении темного загара его лица. Все остальное в его лице сохраняло спокойствие и благодушие. Было это лицо очень правильной формы, если держаться мерки древних греков: и овал в меру узкий, и нос прямой, и подбородок не больше нормы, и темные волосы на голове располагались густо, слегка отклоненные назад. К тому же и сам он был с виду молодой, крупный, налитой. Все они тут были крупные. И не удивительно. На такой земле могли вырастать только крупные люди. Странно, что они не вырастали здесь вдвое крупнее.