Эльмар Грин - Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана

• Название: Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана
• Автор: Эльмар Грин
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1971

В первой части романа Грина «Другой путь» были отражены сорок лет жизни, блужданий и редких прозрений финского крестьянина Акселя Турханена. Целая эпоха прошла — были у Акселя друзья и враги, была любовь, участие в несправедливой войне против России. Не было только своего пути в жизни. В новой книге Аксель около года проводит в Советской России. Он ездит по незнакомой стране и поначалу с недоверием смотрит вокруг. Но постепенно начинает иными глазами смотреть на жизнь близкого соседа своей страны.

Неторопливо, как всегда, ведет повествование Грин. Он пристально следит за психологическими сдвигами своего героя. Все уловил художник: и раздумья Акселя, и его самоиронию, и то, как он находит наконец для себя новый, другой путь в жизни.

---

По дороге Петр успел мне рассказать, по сколько кубометров грунта за сутки вынимает его механизм, работающий в две смены, и сколько это составляет в месяц. Месяцы он тоже складывал вместе, заранее предсказывая, сколько кубометров земли он поднимет за год. Получались, кажется, миллионы. Он с гордостью говорил о них. А я многозначительно кивал головой и с удивлением восклицал: «Ого!». Но удивления особенного я не испытывал. И если бы он говорил о миллиардах кубометров, я точно так же произносил бы свое «ого» и головой кивал бы не более многозначительно.

Подсчитал он, кроме того, сколько секунд удается ему выиграть на каждом движении стрелки, начиная от выемки грунта, переноса ковша в сторону от середины котлована и до нового погружения ковша в котлован. Достигается это тем, что ковш опускается и поднимается на тросах во время движения стрелки и даже землю выбрасывает на ходу. Здесь я тоже покивал немного и сказал: «Да, это ловко придумано».

В то же время я не знал, чему надлежало выказать больше удивления: тому ли, что он собирался передвинуть с места на место миллионы кубометров земли, или тому, что у него не пропадала даром ни одна секунда. И если бы он сказал, что его ковш вынимает за один раз не семнадцать кубометров, а сто семнадцать и тратит на это не сорок секунд, а всего одну секунду, то и тогда я с тем же умным видом сказал бы свое «ого» — и только. Таким неподатливым сделался я на их пропаганду. Не удавалось нм ничем поразить мой ум, как они ни старались.

И если бы их экскаватор оказался во много раз выше ростом и даже задевал своей стрелкой облака и звезды, сбивая их время от времени на землю, я и тогда не выказал бы особого удивления. Мало ли, до чего они способны дойти в своих попытках втереть очки заезжему гостю.

Вот приехал в их страну одинокий финн, и, стараясь его удивить, они поскорей соорудили этот экскаватор, затратив на него все свои силы и средства, накопленные за десятки лет. Все опустело и оголилось в их стране после того, как он был сделан. И чтобы заезжий-ти гость не догадался об этом, они пустили ему степную пыль в глаза. Вот как обстояло дело с их экскаватором, если вникнуть в самую суть предмета, как это умел делать многоумный, проницательный Юсси Мурто.

Поселок был освещен тем же манером — лампочками, подвешенными на шестах, между которыми тянулся гибкий черный кабель. Помимо самого поселка, скопление огней виднелось также по его задворкам и кое-где в отдалении от него. Там еще гудели моторы и перекликались людские голоса.

Подойдя к одному из домиков, мы поднялись на две ступеньки и очутились в маленькой кухне с одним окном, с одной лампочкой и газовой плиткой в углу. Из кухни дальше вели две двери: одна прямо, а другая в боковую комнату. Петр постучался в боковую дверь, и на стук выглянула Людмила. Она была такая же, какой я видел ее в конце весны, — полная свежести, мягкости и нежности. Но загореть успела не меньше своего Петра. И вдобавок срезала косы. Вместо них вокруг ее головы вились короткие густые кудряшки. Выглянув на кухню, она спросила Петра:

— Ты что это стучаться вздумал, как посторонний?

Он отступил в сторону, кивая на меня. А я сделал шаг вперед и, применяя свой новый способ обращения, сказал без всяких вежливых добавлений:

— Здравствуйте, Людочка!

И, может быть, подействовало именно то, что я отбросил вежливость, с которой мне у них так не везло. Вместо осуждающего взгляда и упрека в грубости я встретил совсем другое. Она вскричала радостно: «О, Алексей Матвеевич!». И бросилась ко мне, протянув руки. Не знаю, что она хотела сделать своими нежными руками, может быть, обнять меня. Почему бы нет? Но я не догадался об этом и протянул ей только одну руку. Как это я не догадался! Эх! А она схватила мою руку в обе руки, как это незадолго до того сделал Петр, и, сжимая ее, втянула меня в комнату. Там она спросила:

— Вы к нам прямо из Ленинграда?

Я подумал секунду, сам еще не уяснив толком, прямо я оттуда или не прямо. Но потом все же ответил:

— Да…

Она еще больше обрадовалась:

— Ой, как хорошо-то! Прямо из Ленинграда к нам в степь! Я даже чую запах Ленинграда. — И она повела носом перед моим лицом. — Да, да, да. Не смейся, Петя. Тебе его не учуять. Тебе твой шагающий на ноздрю наступил. Верно, Алексей Матвеевич? Ну, как он там здравствует?

— Кто?

— Да Ленинград же! Жив-здоров? Цветет, растет?

— А-а, Ленинград! Жив-здоров, конечно. А что ему сделается? Стоит, как стоял, а река Нева его обмывает. После того, что он перенес, ему теперь, надо думать, все нипочем. Он вам привет просил передать.

— Кто?

— Да Ленинград же!

Она засмеялась и спросила:

— Каким образом?

— А очень просто: нагнулся к моему уху на вокзале и сказал: «Привет красавице Людмиле».

— Вы шутите, Алексей Матвеич. Петя, не верь ему, он шутит. Не посылал мне Ленинград привета. Я едва знакома с Ленинградом, хотя родилась и выросла в нем. Я до сих пор даже не знала, что такое Ленинград. Я только здесь понемногу стала понимать, что он такое, наш милый, дорогой, бесценный, единственный в мире, неповторимый Ленинград. А он меня и того меньше знает. Не посылал он мне привета, Петя. Шутит Алексей Матвеич. Зло шутит. Он и с тобой может этак пошутить. Так что берегись его, Петенька. Нехороший он. Коварный он. — Говоря это, она крутилась по комнате в своем коротком легком платье, то передвигая что-то на столе и на подоконнике, то поправляя одежду на вешалке, то заглядывая в шкаф. Я заверил ее:

— Нет, с Петей я шутить не намерен. С ним у меня только серьезные разговоры могут быть. И от этих разговоров ему скоро не поздоровится.

Она сказала:

— Вот видишь, Петенька, что тебе грозит. Не завидую я тебе. — И, придвинув ко мне какое-то подобие табурета, добавила: — Вы хоть сидя эти разговоры ведите, Алексей Матвеич, чтобы мне не так страшно было. И за недостаток мебели уж не взыщите с нас. Я знаю, вы строги в вопросах быта. Но это временные неудобства.

Я спросил:

— А когда будут удобства?

Она ответила:

— Не знаю. Но скоро. Очень скоро, я надеюсь.

Я сказал:

— Через сто лет, например?

Она возразила:

— Нет, зачем же. Значительно раньше. Это вопрос нескольких лет, я думаю.

— Нескольких лет? И, стало быть, через несколько лет в этой комнате появятся удобства, то есть один настоящий стул?

— Нет, не стул, конечно. И не обязательно в этой комнате. Может быть, совсем-совсем в другом месте.

— А где будет ваше другое место?

— Не знаю. Где-нибудь на новом объекте, на новой стройке.

— На новой стройке? Значит, на новой стройке вам уже приготовили новый дворец с лифтом и рестораном?

Они оба засмеялись, и Петр сказал:

— Не пришлось бы нам самим предварительно выстроить этот дворец.

— Самим выстроить? Но зато потом уже вы непременно в нем навсегда останетесь жить?

Петр улыбнулся, почесав у себя в затылке. А Людмила решительно тряхнула своими короткими русыми кудрями, посветлевшими на южном солнце, и сказала:

— Нет, не останемся мы в нем жить.

— Почему?

— Да просто потому, что не захочется.

— Не захочется жить во дворце?

— Ага. Лучше в это время где-нибудь еще один новый дворец строить. А потом еще и еще.

На это я не нашелся что сказать и только развел руками. Они опять посмеялись немного и, уйдя в кухню, пошептались там о чем-то. Выглянув оттуда, Петр сказал:

— Как вы, Алексей Матвеич, относительно освежиться? Давайте-ка я вас выведу на чистую воду для предварительного с ней ознакомления, с водой то есть.

И он вывел меня на чистую воду позади дома, где теплый сухой ветер, несущий пыль, казался слабее. Отлучившись на минутку, он принес ведро свежей колодезной воды и поставил его на опрокинутый ящик. Людмила вынесла нам кружку, два чистых полотенца и розовое мыло в голубой мыльнице.

Для начала я вдоволь напился холодной вкусной воды, а потом скинул пиджак, стянул рубашку с галстуком и подставил Петру ладони. Он поливал мне из кружки, а я смывал с головы и шеи пыль. Обтеревшись полотенцем, я разулся, закатал штаны и таким же манером вымыл ноги, вытерев их, по настоянию Петра, тем же полотенцем. А потом за кружку взялся я.

Когда мы вернулись в дом, на кухне вкусно пахло чем-то жареным. Людмила, хлопотавшая у газовой плиты, отобрала у Петра оба полотенца и бросила их в таз поверх другого белья, приготовленного к стирке. А он, пройдя в комнату, присел на минутку за стол, рассматривая разложенные на нем бумаги с чертежами. Стол тоже был ненастоящий. Это была старая дверь, положенная на два пустых ящика из-под мыла. И сам Петр тоже сидел на ящике. Перебрав бумаги, он сложил их в папку и убрал в шкаф, который тоже был наскоро сколочен из неровных кусков фанеры, прикрепленных к стене.

Людмила достала из этого шкафчика узорную чистую скатерть и накрыла на стол. Когда мы придвинули к нему с трех сторон свои неуклюжие сиденья, он выглядел вполне прилично. На нем, помимо большой тарелки с ломтями белого и черного хлеба, стояла бутылка с красным вином, окруженная тремя крохотными рюмками. И даже букет цветов пристроился на краю стола в литровой стеклянной банке. Это были незнакомые мне цветы, хотя что-то в них напоминало полевые цветы севера. Людмила перехватила мой взгляд и, разливая по нашим тарелкам горячий суп, пояснила: