Ванда Василевская - Солнечная земля

• Название: Солнечная земля
• Автор: Ванда Василевская
• Издательство: Гослитиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1955

---

Пахнет рыбой. Пахнет резким морским ветром. По каналам меж домов плывут лодки. Громоздятся горы рыб на мостках, в цеху консервного заводика лежит чудовище — белуга. Все пахнут рыбой и морем — седые старики, те, которые вскоре окончат рыбачью жизнь, зрелые мужчины, которые плавают из путины в путину, и дети, которые уже учатся рыбацкому промыслу. Их прадеды, деды, отцы были рыбаками, рыбаками будут и эти малыши. Прадеды, деды и отцы жили под гнетом румынских бояр, под царским гнетом; а теперь рыбацкая детвора бегает в школу. Теперь раны от крючка уже не заливают смолой, не отрубают больного пальца топором. Теперь есть свой врач, своя больница, своя школа, свои колхозы — и своя власть.

Моторная лодка возвращается в Измаил. Дальше мы едем на машинах по дорогам среди тростника, плоских, залитых водой лугов. Над лугами летают болотные птицы, на узкой полоске воды среди тростников появляется стайка: дикая утка и вереница утят за ней. Они не боятся нас, не улетают, не прячутся в тростник. Видно, никто никогда не пугал их, они не слышали грома выстрелов, не боятся людей. И странно выглядит эта природа, первобытная и нетронутая, эти заросли тростника — оазисы среди обработанных полей и поселков.

Здесь, в деревне Денжелер, — колхоз имени Димитрова, болгарский колхоз, один из первых в Измаильской области, организованный еще до войны. Пришла война и оккупация — председатель эвакуировался на восток, оккупанты разогнали колхоз. Но едва появилась Красная Армия, колхоз собрался снова. Все, кто был в нем до войны. Прибавились и новички. Деревня при оккупации была ограблена до последнего. На сто двадцать семей колхозников осталось шесть коров. И одна колхозная. Но колхоз работает, работает упорно. Они наверстают — будут коровы, будут лошади, будут машины. Они знают, что все будет. И сто двадцать колхозных семей с улыбкой наблюдают крестьян-единоличников, которые, с своей стороны, тоже присматриваются и ждут, что из этого выйдет. Но колхозники знают — придут и те, и будут работать вместе с ними на колхозных полях, сеять кукурузу и пшеницу, подрезывать и подвязывать виноград.

Мы едем дальше. Среди полей, у дороги, — деревни. Чистенькие домики, утопающие в зелени, сады и акация, повсюду акация, нежная, светлозеленая. И тутовые деревья. В домах шелковичные черви ползают по только что сорванной и брошенной им пище. Каждая деревня в сплошной зелени, и все эти места остаются в памяти как ясное, ласковое, зеленое пространство.

В сарае пахнет сеном, и сквозь щели крыши видны звезды над головой. Это здесь, в Татарбунарах, крестьяне восстали против румынских бояр. Это здесь, в Татарбунарах, лилась кровь и хоронили сто двадцать погибших, сто двадцать крестьян, которые пали за советскую родину. Отделенные от нее границей, они несокрушимо сознавали свою принадлежность к Украине, требуя присоединения к ней еще тогда, в 1923-м году.

Сладостная, солнечная, расцветающая зеленью земля таит в себе кровь и муки. Это здесь румынские бояре выжимали пот из крестьянина, умиравшего с голода на благодатной урожайной земле. Это здесь румынский полицейский душил каждое слово и каждый вопль протеста. Это здесь орудиями и винтовками было подавлено восстание. Это здесь, наконец, еще так недавно раздавались звуки немецкой команды, и снова гремели залпы, и снова земля принимала тела женщин и детей, а крестьянское добро захватывали жадные, хищные руки.

Но нынче Измаильская область расцветает зеленью, порастают зеленью и старые могилы и память о прежних муках. Робко еще, неуверенно, но уже явно и отчетливо Измаильская область, область Советской Украины, вступает в новую, светлую жизнь.

На горизонте снова большая вода — это днестровский лиман, и на нем Белгород-Днестровский, ранее называвшийся Аккерман. Множество домов разбито бомбами — жестокие следы войны. Но на базаре полно людей. Стоят бочки с вином, на тарелках и в мисках жареная рыба и брынза. Вам наливают в стакан прямо из бочки красное, как рубин, или золотистое, как мед, вино — берите в руки жареную скумбрию или камбалу и пейте и ешьте под ласковым золотым солнцем.

И когда вы смотрите на загорелых людей, на струи темного и светлого вина, на белые груды великолепного овечьего сыра, на коричневые горы жареной рыбы — на вас веет ароматом чего-то безмерно древнего, словно доносится эхо стихов Эллады.

У берегов лимана — паром. На него свободно въезжают пять легковых машин, свободно размещаются люди, и остается еще много места.

У правила — загорелая, размашистая женщина. В то время как моторка тащит огромный паром, она легко орудует тяжелым багром.

— Я с земли. Всего двадцать девять лет на воде. А вот внук мой так на воде и родился. И отец его на воде. Да на воде и погиб.

— Где?

— Под Очаковом, на пароходе. Затопили там немцы пароход, и он пропал. А вот дед, что ведет паром, тот тоже с воды. Здесь все на воде родятся, на воде и умирают. Одна я всего двадцать девять лет на воде.

Легкий ветерок веет над лиманом. Вода голубая-голубая. И словно прямо из воды вырастают фантастические зубцы развалин старой крепости. Ведь об этой степи писал Мицкевич: сухой океан, телега погружается в зеленую траву и плывет, как лодка. Нет, этой степи уже нет. Ее перепахали, перекопали, избороздили тракторы, ее засеяли зерном, и вместо «коралловых островов бурьяна» она родит теперь пшеницу и виноград, кукурузу и золотые звезды подсолнухов.

Вокруг нас широко разливается вода. Медленно движется паром. Внук женщины-рулевого вертится повсюду. Бабка с гордостью смотрит на него.

— А кем ты будешь?

Женщина пожимает плечами и отвечает за малыша:

— Кем же ему быть? На воде будет — как отец, как дед, как все мы. У нас только я с земли.

Ее сильная маленькая рука нажимает на багор.

— Когда немцы шли, мы затопили паром и баржу. А теперь все на месте, сами из воды вытаскивали. Вот веревки, канаты — сколько дед за ними нырял, ну, все же вытащил. Как же, наш ведь паром-то… А малыш все наизусть знает… Прислали нам сюда ребят из морской школы, так те спрашивали: что, мол, как да почему? Известно — что школа даст, когда сам-то человек с земли? А спросите-ка Леню — все знает, всякую вещь здесь назовет. Ведь это — его дом.

Она исчезает на мгновение в будке-домике, выстроенном на палубе парома, и выносит тарелку огромных светлокрасных раков.

— Кушайте, кушайте. Это Леня наловил. Сеткой.

Два раза в день пересекает паром десятикилометровое пространство лимана туда и обратно. Сорок километров. А если появляются автомашины, приходится делать добавочный рейс. И изо дня в день стоит у руля загорелая женщина, и иссушенный ветрами старик ведет паром. И маленький мальчик, отец которого погиб под Очаковом, неотступно сопровождает их и учится морским словам, привыкает к запаху ветра и моря, чтобы никогда уже с ними не расставаться.

Плеснулась рыба. Рыбу здесь ловят и в лимане, и в Дунае, и в Днестре, и в море. Вода кормит, вода поит, вода придает лицам то особое выражение, которое мы видели в Вилкове, — выражение суровости и гордости и ту дальнозоркость, прозрачность взгляда, что свойственна и тем, в Вилкове, и этой женщине, и даже малышу.

Пристаем к берегу. Здесь повсюду следы войны — разрушенные дома, сожженные сараи, сломанные, вырубленные деревья. Не хочется верить, что в этой благословенной стране еще недавно гремели орудия, рвались бомбы и мины.

Длинная плотина делит новый лиман на две части — по одну сторону соленая вода, по другую — пресная. Машина медленно катится узким проходом. Дети ловят рыбу на удочки. Нанизанные на веревочку бычки отливают серебром.

На холме — институт виноградарства и виноделия имени Таирова. Далеко простираются зеленые виноградники. Свешиваются крупные, уже тяжелые гроздья. Загорелые люди выходят нам навстречу. Это группа энтузиастов, которые работают здесь, исследуя, сажая, выращивая виноград, в поисках самого лучшего приспособления соответственных разновидностей к данной почве.

Виноградари страстно убеждают нас:

— Можно получить вино не хуже, чем в Грузии. Можно получить даже лучшее, чем…

Да, это единственное, что их интересует. Чтобы было лучшее, самое лучшее, самое лучшее. Чтобы дать такое украинское вино, какое только возможно. Потому что ведь оно может, может быть великолепным. Они объясняют нам сорта, разновидности. Разграбленная оккупантами лаборатория постепенно приводится в порядок. И вдруг оказывается, что иной раз проблемой становятся несколько оконных стекол или несколько досок, кое-какая посуда. Что им нужно? И снова, как там, в Вилкове: нужен трактор, обязательно нужен трактор. И потом еще — вот на эту брошюрку для колхозов — четыреста кило бумаги.

Я смотрю на их поношенные рабочие костюмы, на их стоптанную обувь. А ведь это — люди с высшим образованием, есть между ними и ученые. Между тем они, так же, как те, в Вилкове, нуждаются только в том, что им необходимо для работы: трактор, бумага, несколько оконных стекол. И я вижу светлую крепкую нить, связывающую тех, рыбаков из прибрежного поселка, простых, неученых людей, с этими, работающими вдали от людских поселений над украинским вином, над виноградом, с учеными в поношенных костюмах, — этим тоже и в голову не пришло говорить о каких-нибудь своих, личных нуждах.