Николай Фере - Мой учитель

• Название: Мой учитель
• Автор: Николай Фере
• Жанр: Советская классическая проза

---

воспитании и учебе колонистов умалчивал.

— У наробразовских мудрецов вскружилась голова от тех тысяч пудов хлеба, которые

собирает Васелюк,— сказал однажды Антон Семенович, когда мы возвращались из Нароб-

раза. — Но они не видят, что за этими пудами хлеба прячется кулак со своими кулацкими

методами обогащения. А с воспитанием ребят в Степной колонии дело обстоит

неблагополучно. В этом надо разобраться и вывести Васелюка на чистую воду.

И вот как-то ранним утром мы выехали втроем — Галина Стахиевиа, Антон

Семенович и я — «в гости» к Васелюку.

Вечером в десяти километрах от Степной колонии наш автомобиль закапризничал, и

нам пришлось остановиться. Кругом была глухая степь без признаков жилья, только откуда-

то издалека доносился в тишине неясный шум. Быстро надвинулась темная, осенняя ночь, а

шофер еще не успел устранить неполадки в моторе. Вдвоем с Антоном Семеновичем мы

отправились на поиски ночлега, а Галина Стахиевна осталась поджидать нас в машине.

Мы шли туда, откуда слышался шум, и скоро на склоне глубокой балки увидели

приветливо мигающие огоньки. Перед нами раскинулся хутор с несколькими домами,

хозяйственными постройками и обширным двором, на котором в беспорядке сгрудились

десятки телег; у кормушек стояли привязанные лошади и волы. Всюду горели костры, и

– 38 –

вокруг них сидели крестьяне, приехавшие, как видно, издалека. Все это напоминало большой

табор. Далеко разносились громкие голоса спорящих, окрики конюхов и погонщиков волов,

ржание лошадей и рев скота...

Мы спустились к ближайшему дому, надеясь договориться с хозяином о ночлеге.

Вошли — и, удивленные, остановились у входа. За большим некрашеным дощатым столом

при свете двух коптящих ламп ужинали человек двадцать грязных и оборванных ребят в

возрасте десяти — пятнадцати лет. Они черпали какую-то похлебку из расставленных на

столе мисок; двое парней повзрослев и лучше одетых непрерывной бранью и угрозами

поддерживали за столом порядок. Нам нетрудно было сразу понять, что мы находимся среди

беспризорных. Но как они попали сюда? И кто эти двое надсмотрщиков? Это было неясно.

Заметив нас, ребята притихли. Сделав вид, что мы случайные проезжие и зашли

узнать дорогу, Антон Семенович непринужденно заговорил с ребятами. Их недоверчивое

отношение к незнакомцам стало рассеиваться. И вскоре, несмотря на окрики надсмотрщиков:

«поменьше болтайте»,— они заговорили с нами откровенно.

...Направленные ранней весной в Степную колонию, ребята были размещены на этом

хуторе; им обещали, что если они хорошо поработают, то осенью их переведут в главную

усадьбу колонии, где они будут учиться в школе; однако: недавно сюда приезжал заведующий

и сказал, что он с кем-то заключил договор на откорм быков, теперь ребята должны будут

ухаживать за быками всю зиму и только через год попадут в главную усадьбу; надсмотрщики

— это старшие колонисты, отбывающие двухнедельное дежурство на хуторе. Ребята

рассказали также, что сейчас сюда съезжаются для копки и возки сахарной свеклы крестьяне

из дальних деревень.

Антон Семенович спросил, что они знают о колонии имени М. Горького. Ребята

дружно ответили: «Там колонистов бьют, и сам заведующий — бывший царский офицер, и

воспитатели — тоже, и старшие колонисты — тоже...» Все это, по словам ребят, стало им

известно от Васьки по кличке Перебийнис, убежавшего из колонии имени М. Горького.

Сейчас он находится в Степной, на главной усадьбе...

Васька Перебийнис был одним из тех немногих «воспитанников» старого Куряжа,

которые не сжились с коллективом горьковцев. За систематическое спаивание малышей

водкой Макаренко отчислил его в свое время из колонии. Попав к Васелюку, он или по злобе

или по наущению распространял о нас гнусную ложь.

Когда мы вышли из этого дома, огни хутора не показались нам, как прежде,

приветливыми. Все вокруг вызывало только чувство горечи и обиды. Рассказ Антона

Семеновича о виденном и слышанном так возмутил Галину Стахиевну, что она наотрез

отказалась перебираться на хутор.

Кое-как скоротали мы ночь в степи, а к девяти часам утра добрались до Васелюка.

Он уже знал об организации Управления детколониями Харьковской губернии и

встретил нас весьма любезно. Беседу вела Галина Стахиевна и отчасти я. Антон Семенович

упорно молчал. Только когда Васелюк заявил, что его система воспитания, в сущности

говоря, очень близка к системе воспитания в колонии имени М. Горького, но имеет то

преимущество, что приводит к «большему экономическому эффекту», Антон Семенович

бросил язвительную реплику:

— О нет! Нам еще многому надо учиться у Степной колонии, и, конечно, прежде всего

методам накапливания материальных благ...

Осматривая школу, мы увидели, что в ней занимаются всего тридцать – сорок

колонистов. Галина Стахиевна сухо спросила:

— Где же остальные ребята?

Васелюк поспешно ответил, что еще не окончены полевые работы и поэтому многие

ребята живут в хорошо устроенных хуторах, где они полдня занимаются

сельскохозяйственным трудом, а полдня учатся в организованных на месте школах. Мы

– 39 –

невольно переглянулись. Антон Семенович продолжал молчать, но по напряженному

выражению его глаз мы понимали, что гроза надвигается.

Галина Стахиевна попросила после конца уроков собрать колонистов в клубе.

Когда мы заняли места в президиуме, Антон Семенович обвел глазами зал, увидел

Ваську Перебийниса, притаившегося в самом дальнем углу, и подозвал его.

Через минуту, поставив перетрусившего Ваську перед столом президиума, он

приказал ему без лишних слов ответить на вопрос, кто научил его клеветать на колонию

имени М. Горького. Окончательно растерявшийся Васька залепетал, что он ничего не знает и

ничего плохого о Куряже не говорил.

Антон Семенович отослал его на место, а сам начал рассказывать ребятам обо всем,

что мы видели и слышали на хуторе. Он гневно говорил о том, что в Степной колонии ребята

разделены на сынков и пасынков: меньшую часть составляют они, сынки, сидящие сейчас

здесь, в клубе, и живущие в лучших условиях, а большую — остальные колонисты, пасынки,

разбросанные по хуторам. Они, сынки, воспитываются в кулацком духе, чтобы стать

надсмотрщиками над своими товарищами, которые находятся на положении батраков.

Колония создаёт свои запасы хлеба за счет эксплуатации пасынков и приезжих крестьян.

Неужели ребята сами этого не понимают?!

Васелюк пытался было прервать речь Макаренко, предлагая обсудить все эти

«непринципиальные» вопросы на педагогическом совещании, но Антон Семенович, всем

корпусом повернувшись к нему, резко сказал:

– Нет! Это вопросы сугубо принципиальные, и их надо обсудить прежде всего здесь.

Ребята должны знать, что они идут назад — к кулацкому хозяйству, а не вперед — к

коммунизму!

Васелюк притих, Антон Семенович продолжал. Он заговорил теперь о колонии имени

М. Горького. Мне много раз доводилось слушать рассказы Антона Семеновича о жизни и

воспитании горьковцев, но такого яркого, сильного, глубоко впечатляющего рассказа я

никогда не слышал ни раньше, ни позже.

Враждебность колонистов давно уже как рукой сняло. Они слушали Макаренко,

затаив дыхание, боясь пропустить хотя бы одно его слово.

— Верите ли вы мне, что все рассказанное мною о колонии имени М. Горького —

правда? — спросил в заключение Антон Семенович.

— Верим! — раздались дружные возгласы ребят. Отказавшись от приглашения

Васелюка «по-товарищески отужинать», мы, несмотря на приближение ночи, выехали

обратно в Харьков: уж очень не хотелось оставаться с ним под одной кровлей.

Однако серьёзно оздоровить Степную колонию нам не удалось: в Губнаробразе и даже

в Наркомпросе Украины было еще много неразоблаченных защитников Васелюка и его

«системы воспитания». Но идейная борьба с Васелюком продолжалась. Антон Семенович,

где и когда только мог, беспощадно вскрывал кулацкий характер васелюковского

«рентабельного» хозяйства.

Работая в Управлении детскими домами и колониями Харьковской губернии, Антон

Семенович оставался заведующим в Куряже. Он категорически отказался уйти из колонии:

она была его детищем, его гордостью, его домом.