Владимир Корнаков - В гольцах светает

• Название: В гольцах светает
• Автор: Владимир Корнаков
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1967

Витимская тайга свела разных людей: Герасима — русского приискателя и Дуванчу — эвенка-охотника.

Трудным путем идет нелюдимый Герасим к «мужицкой правде», которую уже «нащупали» его товарищи по прииску Павел Силин и Иван Ножин. Но еще драматичнее складывается судьба молодого охотника-эвенка. Искренне считая, что русские отнимают у него «его тайгу», он слепо способствует шаману в злобных замыслах против русских и едва не приносит в жертву жизнь любимой девушки. Только целый ряд событий, неожиданных встреч, столкновений открывает ему глаза...

В романе показана витимская тайга 1906 года. Властный шуленга эвенкийского рода Гасан Доргочеев и голова инородной управы князь Гантимуров с помощью шамана и священника-миссионера еще крепко держат в руках народ тайги. Но уже гремит среди сопок эхо читинских революционных событий, будоражит рабочих приисков, проникает в юрты и сердца охотников...

---

— Как звать? — спросил Герасим, не глядя на охотника. — Меня — Герасим. А тебя?

Парень метнул на него быстрый жгучий взгляд:

— Я — Дуванча. Ты зачем здесь? — в свою очередь спросил он, с трудом выговаривая русские слова.

Герасим, не мешкая, достал истрепанный рисунок, развернул вздрагивающими пальцами, глянул в упор на охотника:

— Не на посиделки шел. — Ткнул пальцем в конус. — Ключ, вода...

Герасим вспотел, но охотник в ответ лишь хмурился. Герасим в отчаянии переводил взгляд с парня на рисунок, с рисунка на присмиревшие гольцы.

— Угли! — почти крикнул он. — Угли!

— Анугли! — воскликнул охотник и словно чего-то испугался.— Анугли-Бирокан?!

С ловкостью кошки он бесшумно вскочил на ноги и сверху вниз уставился на Герасима. У Герасима екнуло сердце. В этом взгляде он прочел ненависть и решимость. «Пуще дракона», — мелькнуло в его сознании. Он тоже поднялся на ноги, стиснул зубы, не мигая впился в темные глаза охотника. Так, скрестив взгляды, они стояли несколько мгновений. Тонкий гибкий эвенк и низкорослый кряжистый русский, готовые к смертельной схватке. Сокол, подобрав мускулы, сидел в стороне, также готовый к борьбе...

И первый отступил Дуванча. Он неожиданно обмяк, опустил голову. Из груди его вырвался мучительный вздох.

Парень долго стоял с опущенной головой, потом подошел к дереву, снова долго рассматривал почерневший от времени лук, затем снял его, закинул за плечо, побежал от табора, похоже, нарочно зацепился луком за тот же самый сучок. Лук спружинил, притянул его обратно к дереву. Он рванулся, тетива соскользнула с плеча, и он полетел в сугроб, как раз в темный провал берлоги.

Охотник оказался на ногах быстрее, чем этого ожидал Герасим. Он лихорадочно повел глазами вокруг, замер. На бледном лице его отразились благоговейный страх, боль, тоска. Герасим перехватил этот взгляд и спиной почувствовал неприятный холодок. Среди темных стволов в затухающем свете дня мерцал все тот же одинокий холмик...

Парень без единого шороха, тенью скользнул мимо Герасима, махнул рукой в сторону заката солнца.

— Анугли,— печальным шелестом листвы донесся до Герасима его шепот. И еще тише, печальнее: — Эни...[1]

«Че сдеялось?» — подумал Герасим, однако молча забросил котомку за спину, подхватил винтовку и двинулся вслед за призрачной фигурой охотника.

На закате бесконечной грядой вставали гольцы. Они упирались в небо, тонули в сумеречном свете облаков.

Герасим едва поспевал за своим легким на ногу проводником, не отводя взора от таинственных и грозных сопок.

— Доберуся, — выдавил он сквозь зубы и прибавил шагу...

2

Урендак лежала в холодной, запорошенной снегом юрте. Из полузакрытых глаз по морщинистым впалым щекам текли тихие слезы. Хотя в юрте и не было дыма, хотя горе еще не подняло полога ее юрты, но глаза роняли мутные капли сами собой, как сосульки под весенними лучами.

Трое суток пролежала она вот так, укрывшись шкурами, с полузакрытыми глазами, ожидая возвращения из тайги мужа и сына. Трое суток жестокие когти предчувствия цепко сжимали старческое сердце. Трое суток все мысли и мольбы были обращены к всемогущим духам, чтобы те позволили мужу и сыну благополучно закончить охоту. Наконец вьюга улеглась, а у нее нет сил подняться. Она лежит, вслушиваясь в каждый шорох, вся превратясь в ожидание. Неторопливо, как ленивый ручей, течет время. Но вот на улице залаяли собаки. Послышалась возня и радостное повизгивание. К юрте подходил свой!

Женщина подняла голову, с радостным ожиданием уставилась на полог. Козья шкурка приподнялась, в юрту проникла маленькая рукавичка, вся в замысловатых рисунках, затем заглянуло разрумянившееся девичье лицо.

— Я рада видеть эни, — мягким певучим голосом поздоровалась девушка, останавливаясь посреди юрты и смущенно улыбаясь. Хотя и не ее ожидала мать, но радость ее была не меньше.

— Мои глаза всегда рады видеть дочь Тэндэ.

— Я иду в юрту старого Дяво. По пути зашла к эни. Над ее юртой нет дыма. Может, здесь нужны мои руки? — опустив темные пушистые ресницы, проговорила Урен.

Девушка не высказала всего, что можно было прочесть на ее зардевшемся лице. Трижды за время вьюги сердце приводило ее сюда, к этой юрте. Она проводила минуты, часы один на один со взбешенной стихией, не отрывая глаз от юрты и не смея поднять полога. Только на четвертый день тревога и беспокойство заставили ее преодолеть и девичью скромность и почти суеверный страх... Если б она увидела, что мужчины вернулись из тайги, она исчезла бы так же незаметно, как и появилась.

Урен хозяйничала в холодной юрте. Выгребла из очага заснеженный пепел, вышла из жилища и вернулась с полным котелком свежего снега.

— Ветер и снег больше не закрывают солнце. Они скоро вернутся, — с нескрываемой радостью сообщила Урен, навешивая котел над огнем. Все с той же застенчивой улыбкой она достала из-под полы куртки завернутый в тряпку кусок сохатины и принялась строгать его небольшими продолговатыми кусочками.

Урендак лежала, опершись на локоть. В зубах дымила любимая трубка. То ли оттого, что в юрте весело пылал очаг, то ли оттого, что рядом находился близкий человек, только на душе у нее стало тепло и радостно. Из-под шкур Урендак вытащила мягкую белоснежную шкурку горностая и стала мять ее в руках. Робкая улыбка светилась в уголках ее обескровленных губ. Была заветная мечта в сердце старой женщины: втайне от всех готовила она подарок своей будущей невестке — шапочку из шкурок горностая. Она представляла, как белоснежный мех оттенит смуглое лицо девушки, видела радостные глаза ее — и старческие, потерявшие гибкость руки работали проворнее.

С улицы донесся лай собаки, на этот раз злобный, нападистый. Карамо и Вычелан облаивали явно ненавистного им человека. На лице Урен отразилась тревога. Она быстро сняла котел с огня, надела шапку и выбежала из юрты. Увидев пришедшего, девушка вздрогнула. Первой мыслью было убежать, спрятаться, но поздно: Куркакан заметил ее сразу же.

Отбиваясь посохом от наседавших псов, шаман шел к Урен, той самой красавице, которая собиралась стать женой сына Луксана! Она только что вышла из его юрты! Значит, Куркакан правильно определил, что охотники не вернулись из тайги и старуха одна в своей юрте. Кажется, сама судьба привела его в эту минуту к юрте Луксана!

— Духи предсказывают солнце над твоей головой, но солнце встает не из-за этой юрты, — прошипел Куркакан в лицо девушки.

Урен отшатнулась. Беззубая улыбка и вся сгорбленная, увешанная погремушками фигура шамана вселяли ужас и отвращение!

Куркакан, еще раз оглянувшись на девушку, подобрал полы халата и полез в юрту. Он плотно закрыл полог, прошел в передний угол и, полный таинственности, молча уселся на шкуры. Хозяйка следила за ними слезящимися глазами, в которых стояли благоговение и испуг, рожденный недобрым предчувствием.

3

Как только чуткое ухо Буртукана уловило, что ветер перестал сечь берестяную кровлю, он выскользнул из юрты, потянулся на все четыре лапы, выгибая темную спину, радостно взвизгнул. В ту же минуту из-за полога показалось добродушное, с реденькой бороденкой лицо хозяина. Он радостно улыбнулся и вышел из юрты.

Ослепительное предзакатное сияние полыхало над тайгой. Притихшими стояли вековые кедры, раскинув могучие лапы над вершинами лиственниц. В их густых темных ветвях лежал снег, точно там все еще теснились обрывки вязких облаков, запутавшиеся в цепких иглах. Над всем властвовала непривычная тишина. Лишь снег, набившийся в ветвях, да сугробы у деревьев говорили о разыгравшейся буре.

Аюр зажмурился, крепко потер глаза, сел на лежавшее возле юрты дерево. Вытащив из-за пазухи короткую трубку, кожаный кисет, опушенный бахромой кисточек, ударил железкой о камень, закурил. Курил он не спеша, с явным наслаждением. Стиснув березовый чубук крепкими зубами, пускал вверх тоненькие струйки дыма. Широкое лицо с резко очерченными скулами было открыто и мужественно, небольшие темные глаза светились добродушием...

«Чик! Чик!» — первый птичий голос разбудил тишину. В ветвях лиственницы встрепенулись пестрые крылышки дятла. Он на мгновение повис вниз головкой на ветке, вцепившись острыми коготками в шишку. Затем, взмахнув крыльями, перебрался на самую вершину сухостоины.

Здесь он ловко пристроил свою добычу в щель, и стук крепкого клюва разнесся по лесу... Совсем рядом раздался нежный щебет. Над головой Аюра по веткам прыгала маленькая голубенькая птичка, с белыми пятнышками по бокам черной головки. Она совсем маленькая, чуть побольше закопченной трубки Аюра, но ничуть не боится его. Он протягивает к ней руку, птичка смотрит на нее, вертит головкой, порхает на другую ветку...