Наталья Парыгина - Вдова

• Название: Вдова
• Автор: Наталья Парыгина
• Издательство: Профиздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1975

В романе, принадлежащем перу тульской писательницы Н.Парыгиной, прослеживается жизненный путь Дарьи Костроминой, которая пришла из деревни на строительство одного из первых в стране заводов тяжелой индустрии. В грозные годы войны она вместе с другими женщинами по заданию Комитета обороны принимает участие в эвакуации оборудования в Сибирь, где в ту пору ковалось грозное оружие победы.

Судьба Дарьи, труженицы матери, — судьба советских женщин, принявших на свои плечи по праву и долгу гражданства всю тяжесть труда военного тыла, а вместе с тем и заботы об осиротевших детях. Страницы романа — яркое повествование о суровом и славном поколении победителей. 

Роман «Вдова» удостоен поощрительной премии на Всесоюзном конкурсе ВЦСПС и Союза писателей СССР 1972—1974 гг. на лучшее произведение о современном советском рабочем классе. 

© Профиздат 1975

---

Едва Дарья отворила дверь, как Нюрка, не заметившая угрюмости матери, кинулась ей навстречу.

— Мама, у меня за контрольную по арифметике — пятерка!

Веселый голосок девочки беспричинно разозлил Дарью. Мать усталая, голодная, намоталась за день, а ей дела нету, прыгает, как коза.

— Ну чего стоишь у двери? Примерзла, что ли? — отвратительно грубым, самой себе незнакомым голосом закричала Дарья на дочь. — Пятерки получаешь, а косы не заплетешь как следует, ходишь косматая.

Девочка поникла, оживление у нее в глазах пропало. Дарье стало жаль дочь, но какое-то другое нехорошее чувство заглушило эту жалость, и она не сказала дочери доброго слова. Злость доставляла ей странное облегчение, почти удовлетворение, словно, делая больно другому, Дарья отдавала ему часть своей боли.

У плиты на табуретке увидала Дарья завернутую в старое Нюркино пальтишко кастрюлю. Нюрка наварила картошки и укрыла ее, чтоб не остыла. Дарье сделалось совестно за свою несправедливость, но она не окликнула, не приласкала Нюрку, только с нарочитым стуком поставила на стол тарелку с хлебом и другую, пустую — под картошку. Девочка подошла сама:

— Я ждала-ждала тебя, — сказала она, стараясь показать матери, что не сердится за ее горячность.

— За пшенкой простояла, — объяснила Дарья. — Да не досталось мне.

Посуду после ужина мыла Нюрка, а Дарья собралась было постирать, да подумала, что поздно уж, отложила на завтра и за пустяками протолклась часа два. А тут пришел Митя из школы. Правая штанина у него лопнула на коленке. Дарья приказала ему снять штаны, но прежде чем зашить их, принялась воспитывать сына, не жалея на это слов.

— Паразит ты этакий, непутевая твоя башка, и за что мне такое наказание... До каких пор ты меня терзать будешь, хулиган несчастный? Учиться так тебя нету, а штаны драть так первый. И где ты их рвешь? По гвоздям, что ли, коленями елозишь? На той неделе починяла опять — дыра...

— Лучше бы новые купила, чем починять без конца, — угрюмо и словно бы про себя, но все-таки достаточно громко высказал свои соображения Митя.

— Новые! — подхватила Дарья. — Новые! А где я денег возьму? И так на вас, на паразитов, чертомелю, себе малости никакой не куплю. Новые ему! Ты и новые в тот же день раздерешь, тебе что, ты деньги не зарабатываешь, не знаешь, как они достаются. Без отца живете, хоть бы подумали, что одна вас кормлю-одеваю, не хуже других ходите... Нет, где вам! Вам только: дай, дай, дай! Давай, рта не закрывай...

Дарья с искаженным лицом подступила к парнишке, все более и более оттесняя его в угол. Он пятился, затравленным зверьком глядел на мать, тощий и жалкий в линялой майке и коротких черных трусишках. Он знал, что мать сейчас ударит его. И она, прокричав еще несколько злых, отрывочных слов, о смысле которых почти не заботилась, ударила мальчишку. Она хотела ударить его по лицу, но Митя успел нагнуть голову, удар пришелся по голове, и Дарья добавила еще несколько затрещин — по плечам и куда придется.

— Мамка, перестань, мамка, не бей! — с ревом кинулась к ней Нюрка.

— Замолчи!

Дарья обернулась к ней и замахнулась. Но не ударила. Закрыв лицо ладонями, она вдруг сама принялась плакать — громко, с причитаниями, вслепую побрела к кровати, упала на нее ничком и завыла в подушку.

— И за что мне такое наказание, нет мне ни покою, ни радости, зачем я только вас народила, окаянные вы... хоть бы слушались, ироды...

Нюрка побежала к крану, принесла стакан воды.

— Мам. выпей... Мамк, ну, хватит...

Митя молча глядел из своего угла на распластавшуюся по кровати беспомощную фигуру матери, и ему не было жаль ее.

Между ними, между матерью и сыном, все больше нарастала скрытая, темная враждебность. Митя не прощал матери ни пощечин, ни этих причитаний из-за каждой дырки на штанах, он холодел сердцем, и дом был ему чужой, и мать была ему чужая. «Воешь? — думал он. — Ну и вой. Тебе бы только повыть... У-у, злыда... Вот нарочно не буду учить уроки...».

Он давно отстал в учебе, двойки у него не переводились, и сидеть за уроками Митя считал делом обременительным и бессмысленным. Однако же слабые укоры совести искали какой-то лазейки для оправдания лени. Несправедливость матери была достаточно веским основанием для того, чтобы школьные заботы послать ко всем чертям.

Дарью теперь часто вызывали в школу. Эта обязанность — ходить в школу и выслушивать укоры о поведении сына — была неприятна Дарье, и она относилась к ней почти так же нерадиво, как Митя — к учебе. Надо было напомнить ей раз, и другой, и третий, учительница присылала записки с Нюркой, звонила в цех табельщице, а то и начальнику цеха, прежде чем Дарья собиралась пойти в школу.

Она шла быстрыми сердитыми шагами. Дома она ругала и наказывала Митю, но эти вызовы в школу считала обидными и несправедливыми и меньше всего в такие минуты винила сына. Мальчишка как мальчишка, не хуже других, а если и хуже, так есть причина — без отца растет. Учителя же не хотят понимать, как Дарье тяжело одной с ребятами, и без конца вызывают в школу вместо того, чтобы самим как следует заняться с парнем.

Дарья попала в перемену, и школа встретила ее многоголосым гомоном. В сумрачном пыльном коридоре ребята орали, отдыхая от неподвижного сидения за партами и от тишины. Дарья хмуро пробивалась среди школьников, которые в ее дурном настроении казались ей похожими на дикарей. «Моего только видят, — думала она раздраженно, — больше никого не видят, а они все хулиганы».

Рыжий веснушчатый парнишка катился по перилам с лестницы. Дарья не успела отступить, и парнишка врезался ей в живот.

— Черти бы тебя взяли! — выругалась Дарья, схватив озорника за плечо.

Он испуганно моргнул, но, сообразив, что попал не на учительницу, тут же убежал.

Наконец Дарья добралась до учительской. У этой двери она почему-то робела — быть может, потому, что именно здесь всегда ждали ее неприятности, и она даже некоторое время медлила, прежде чем войти. Раньше Дарья не замечала за собой робости, и досадно ей было это чувство, но преодолеть его не могла. Надо было, однако, входить. И она медленно приоткрыла дверь и вошла в знакомую комнату с длинным столом, накрытым старым, закапанным чернилами зеленым сатином, с несколькими шкафами и с географическими картами, навешенными на стене и наваленными на шкафу.

В учительской было тесно и шумно, учителя сидели за столом, две преподавательницы громко спорили, седой математик нетерпеливо разыскивал в шкафу какое-то пособие. Анна Степановна, склонившаяся над раскрытым классным журналом, заметила и окликнула Дарью.

— Костромина, подойдите сюда!

У Анны Степановны был сипловатый голос, и разговаривала она таким тоном, точно ротой командовала. Дарья бочком протиснулась между спинками стульев и шкафом.

— Ну, что же это опять натворил ваш сын?

Вопрос был задан сурово и чуть презрительно, вроде бы не сын, а сама Дарья творила в школе невесть какие пакости. Анна Степановна, полная, неуклюжая, с крупной бородавкой на щеке, сидела, положив локти на стол и глядя на Дарью светло-серыми колючими глазками, а Дарья стояла перед ней, как школьница, и ей неловко было оттого, что она стоит и что Анна Степановна при всех сейчас станет ее отчитывать. И Дарья внутренне ощетинилась на резкий тон и ответила неприязненно и грубо:

— Я не знаю, чего он натворил. Вы его учите, вот и следите. Вам за это деньги платят...

— Деньги платят? — дернувшись, точно бы подпрыгнув на стуле, повторила Анна Степановна. — Деньги нам платят за то, чтобы мы учили ребят. А терпеть от них издевательства мы не обязаны, запомните это, товарищ Костромина. Вы сами виноваты, что у вас такой сын. Я по вашему разговору чувствую. Вы даже не поинтересовались, почему вас вызвали в школу, а сразу начали с упреков. «Деньги платят!..» Деньги не вы нам платите, а государство...

— Вы садитесь, — сказала преподавательница географии, встав со стула и пододвигая его Дарье. — Садитесь, пожалуйста.

Дарья села. Прозвенел звонок. Учительская опустела. Анна Степановна и Дарья остались вдвоем. Дарья хотела объяснить, что она вовсе не одобряет Митиных безобразий, и про деньги так у нее вырвалось, нечаянно, не хотела она... Но Анна Степановна все говорила и говорила, и, казалось, никогда не иссякнет этот словесный поток.

— Вы, родители, все обязанности переложили на школу. Семья, по-вашему, нечто вроде инкубатора: высидели цыпленка, а дальше вас не касается. Нет, дорогая мамаша, касается. Вы обязаны сына воспитывать, вы не имеете права упускать его из глаз...

— Да разве я... — попыталась было перебить Дарья.

Анна Степановна повысила голос, и Дарья умолкла.

— А вы его упустили, да-да, упустили. Вы совершенно не следите за своим сыном. Недисциплинированный. Неряшливый. То придет на уроки без тетрадей, то ручку забудет. Надоест сидеть — сбежит. Вчера и вовсе в школе не был.