Наталья Смирнова - Москва Нуар. Город исковерканных утопий

• Название: Москва Нуар. Город исковерканных утопий
• Автор: Наталья Смирнова
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-53618-4, 978-5-699-37227-0

Под одной обложкой в антологии «Москва Нуар» собраны рассказы самых ярких современных российских писателей о Москве — не такой, как мы ее знаем, состоящей из дорожных пробок, смога, гламура и вечной толкотни, а о Городе тайн и загадок, Городе, имеющем душу. Узнать его можно, только открыв ему свое сердце нараспашку.

Каждый из авторов антологии хорошо известен читающей публике и любим, у каждого — свой неповторимый стиль и безграничная фантазия.

Антология «Москва Нуар» — это объемный и неожиданный портрет Большого Города, написанный крупными и смелыми мазками, привлекательный и шокирующий одновременно, но всегда яркий и интересный.

Этот Город можно не любить, но не гордиться им невозможно.

---

Следом за довольно шустрым, но ни разу не обернувшимся Кореневым Феликс пересек площадь, дошел до угла вокзала — и тут сообразил, что урод направляется в метро. Он сразу наддал, сокращая дистанцию — но только в людном вестибюле станции, только видя, как выродок пристраивается в очередь к турникету, вспомнил, что у него нет карточки. Матернувшись про себя, оглянулся на кассы — безнадежная толчея… Подумал: перепрыгну турникет — и тут же уперся взглядом в патрульных ментов. Черт…

Коренев прошел к эскалатору — Феликсу, кстати, показалось, что сам он никакой карточки не доставал… Феликс втерся в толпу у турникетов. Он отчетливо видел, как скрывается под землей Коренев. По пояс, по шею. Пропал…

Бесцеремонно прижавшись сзади к какой-то широченной бабке — та что-то возмущенно квакнула — он проскочил турникет. Расталкивая всех, бросился к эскалатору, ожидая увидеть сыплющегося по ступенькам Коренева.

Спуск на «Киевской» длиннющий — но козла почему-то нигде видно не было. Ни бегущего, ни стоящего. Что за?.. Феликс шарил и шарил взглядом, не обращая внимания на взрыкиванья тех, кому он загораживал, дорогу.

Нету… Нету…

Вот так… Ловко. Сука…

Потоптавшись еще с минуту, несколько раз глубоко вдохнув-выдохнув, Феликс побрел наружу.

Собственно, ничего такого не произошло. Он знал, кого искать, и он, слава богу, знал, как искать — всю жизнь этим занимался… Он, конечно, и мысли не допускал, что не найдет выродка снова. Ко всему прочему, Феликсу и впрямь ведь всегда везло…

Двигаясь к стоянке, где он оставил машину, Феликс дошел до улицы. Дождался паузы в автопотоке, шагнул на проезжую часть. В кармане заерзало, запиликало, Феликс замешкался на секунду, выцарапывая телефон… Костя из ЗИЦа… Феликс успел нажать соединение и даже повернуть голову на яростный тормозной вопль — а вот удара почему-то так и не почувствовал.

— Ало, Феликс? Ало!.. Ало-о?.. — но после короткого резкого шума в трубке завякали короткие гудки. Сорвалось. Ладно, перезвонит…

Костя отключился и снова уставился на монитор. Однако обломись, полковник. Тот Павел Коренев, которого искал питерский, помер — как следовало из справки, найденной наконец Костей — еще тринадцать месяцев назад. В Склифе, в реанимации. Черепно-мозговая, отек мозга. Его нашли в сквере у площади Европы — избитого, без лопатника и телефона. Место там, насколько Костя помнил, правда неприятное — вечно алкаши отираются.

Глупая смерть…

2007

Сергей Кузнецов Московские реинкарнации Лубянка

Никита засыпает, держа меня за руку.

У него красивая кисть. Сильные пальцы, овальные гладкие ногти, выступающие сухожилия. Светлые волоски, почти незаметные, но жесткие на ощупь.

Он спит, держа меня за руку, а я никак не могу уснуть.

Мне страшно засыпать. Будто входишь в холодную воду, медленно погружаешься, ныряешь с головой, не знаешь, что увидишь на дне.

Тем крымским летом я ныряла одна, Никита смотрел с берега. Только потом сознался: боится плавать.

Я не боялась ничего. Мне было двадцать восемь лет. Никогда прежде я не была так красива, как тем летом.

И никогда уже не буду.

Время выжало меня, будто стираное белье, кинуло на просушку, будто мятую тряпку. Когда-то я думала, время не щадит никого, но теперь знаю: это не так.

Время меняет всех, но мужчинам идет легкая седина, неторопливость походки, основательность фигуры. Во всяком случае — Никите. А до других, если честно, мне давно нет дела. Его руки почти не меняются. Разве что семь лет назад появилось обручальное кольцо.

Моя кожа тускнеет, сохнет, покрывается мелкой рыбачьей сетью, в ней пойманными рыбами бьются прожитые годы. Волосы выпадают, и по утрам я смотрю на подушку, борясь с соблазном пересчитать волосинки.

Однажды не удержалась. Теперь я знаю: двести пятьдесят три волоса — это почти горсть.

Я боюсь облысеть. Боюсь, через несколько лет исчезнет грудь, живот прилипнет к позвоночнику, глаза провалятся. Иногда я кажусь себе живым мертвецом.

Девять лет назад я не боялась ничего. Теперь я не могу заснуть от страха.

А Никита — ничего не боится. За эти годы он стал совсем бесстрашным. Махнемся не глядя? — как говорили у нас в детском саду.

Я не хотела идти в детский сад. Тогда я еще боялась. Мне казалось, что мама однажды не заберет меня, оставит там навсегда. Только потом я узнала, откуда этот страх — эхо детдомовского младенчества, первых месяцев моей жизни.

Мама сама рассказала. Понимаешь, иногда дети по ошибке рождаются не у своих родителей. И те могут отдать их в такое специальное место, где настоящие родители их находят. Как мы тебя.

Мне было шесть лет, я не знала, откуда берутся дети. Наверное, думала про аиста, который может перепутать свертки, или про магазин, где после долгой очереди можно купить ребенка — и по ошибке могут продать не того.

Когда мне было десять, папа объяснил: древние индусы верили в перерождение душ. Я считаю, что ты — та девочка, которую мама так и не смогла родить.

Я знала, что детей вынимают из живота, но не очень понимала — как это можно не суметь родить?

Я уже не верила в аиста и в магазин тоже не верила, но в перерождение душ поверила сразу. И продолжаю верить. Я верю, что одна и та же душа путешествует из тела в тело, не обращая внимания на историческое время, иногда по многу раз рождаясь в одном и том же столетии, чудом не встречая себя саму в предыдущем (последующем?) обличье.

Я верю в это. Точнее — знаю. И поэтому я лежу без сна, сжимая Никитину руку. Я боюсь уснуть.

В полупрозрачном вязком пространстве между явью и сном возвращаются мои прошлые жизни. Мужчины, женщины, дети. Они заполняют меня так, что внутри уже нет места для меня самой.

Я сжимаюсь в клубок, пытаюсь вытолкнуть из себя прошлое — оно было моим, не было моим, возможно, не было вообще.

Неудивительно, что я худею: наверное, мне кажется, что когда я совсем иссохну, призраки отправятся искать себе другое вместилище.

Но, может, еще раньше я свыкнусь с ними. В конце концов — это мои прошлые жизни. Я их уже узнаю? Старуха вертится перед зеркалом, мужчина смотрит на реку, девушка обхватывает руками беременный живот, мужчина нажимает курок, солдат выдергивает чеку гранаты, голый мужчина готовит завтрак, девочка смотрит на Черное море, мужчина опускается на колени перед любовником.

Они кричат, смеются, плачут, стонут, вздыхают… иногда мне хочется распахнуться им навстречу, обнять их, сказать: входите, вот она я, ваш ненадежный приют, ваше будущее, реинкарнация, перерождение. Не плачьте, все ведь сложилось хорошо, посмотрите на меня, я гораздо счастливее вас: у меня все прекрасно, любящий муж, дом, машина, хозяйство, полная чаша. Меня не били на допросах, моих друзей не убивали, радиация не разъедала мою плоть, я не ждала ареста. Я не думаю о деньгах, не думаю о выживании, не думаю, где буду завтра спать и что буду есть. Я вообще не помню, когда я последний раз была голодна.

Но бесплотные призраки колышутся в толще сна, клубятся в сумрачных углах огромной квартиры. Они уже прожили свою жизнь, они уже не успели, не сбылись, не допили горькую воду земного бытия, не доели полынный хлеб посмертного изгнания. Они всегда голодны.

Они едят меня изнутри. Моя жизнь — пища для тех, кем я была когда-то. Они вгрызаются в мою плоть — и каждый месяц наружу выливается кровь, свидетельствуя: пир продолжается, призраки не насытились, они все еще несчастны.

Каждый месяц, согласно фазам луны, плюс-минус день я получаю одно и то же письмо.

Там написано: у тебя опять не будет ребенка.

* * *

Засыпая, мы держимся за руки. Коля мой, Коля-Николай. Я хочу спать, повернувшись к тебе лицом, но с каждым месяцем это все труднее. Можно, наверное, считать, что мы спим втроем, правда? Всего два месяца осталось — и родится наш зайчик. Интересно, мальчик будет или девочка? Старухи в деревне всегда угадывали — по походке, по форме живота, по другим приметам.

Вот уже, почитай, пять лет прошло, а я все не могу привыкнуть, что Березовки моей больше нет. Правда, внучатый племянник старого Георгича написал в прошлом месяце — дескать, на ее месте собираются построить совхоз. Не знаю даже… вроде хорошо. Снова коровы замычат, куры будут бегать, как будто войны и не было. Ну а так посмотришь — все же такая жуть случилась, как людям там жить?

Я Коле рассказала, а он говорит: а что мы в квартире погибшего солдата живем, тебе ничего? Так, мол, и должно быть. На место умерших бойцов приходят новые. Только бойцов у нас в Березовке не было. Лушка-дура спрятала двух партизан — и все. Нина смотрит на улицу — там двухэтажные деревянные дома, инвалид на скамейке разговаривает с двумя бабами. Из соседского окна доносится патефон.