Федор Кнорре - «Баклан»

• Название: «Баклан»
• Автор: Федор Кнорре
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1976

Известный советский писатель Федор Федорович Кнорре — талантливый мастер прозы. Его всегда и прежде всего отличает интерес к проблемам морально-этическим, к сложной психологии человека.

Острый сюжет, присущий большинству его произведений, помогает писателю глубоко раскрывать внутренний мир наших современников, гуманный строй их чувств и мыслей. Мягкий юмор и лиризм сочетаются в его повестях и рассказах с эмоциональной напряженностью. Интересны сложные, самобытные характеры его героев и их, подчас очень непростые, судьбы и взаимоотношения.

Рассказ из сборника «Весенняя Путёвка» Советский Писатель. Москва 1976 г.

СОДЕРЖАНИЕ

ПОВЕСТИ

ВЕСЕННЯЯ ПУТЕВКА — 7

КАМЕННЫЙ ВЕНОК — 63

ШОРОХ СУХИХ ЛИСТЬЕВ — 250

РОДНАЯ КРОВЬ — 314

РАССКАЗЫ

ЖЕНА ПОЛКОВНИКА — 359

НОЧНОЙ ЗВОНОК — 398

ОЛИМПИЯ — 430

ПРОДАЕТСЯ ДЕТСКАЯ КОЛЯСКА — 444

ХОБОТОК И ЛЕНОРА — 464

СОЛЕНЫЙ ПЕС — 483

АКВАРЕЛЬНЫЙ ПОРТРЕТ — 508

МАТЬ — 526

ШЕСТЬ ПРОЦЕНТОВ — 539

УТРО — 555

КОРАБЛЕВСКАЯ ТЕТКА — 584

«БАКЛАН» — 599

ПОКУПАТЕЛИ — 615

ОДИН РАЗ В МЕСЯЦ — 626

---

— А зачем тут мальчишки в кабаке? — крикнул Васька. — Это разве мальчишкам место?

— Мальчик со мной, — сказал дедушка.

Васька сделал вид, что только что его разглядел, и крикнул:

— A-а, это ты с рюмочкой по столам ходишь?

— Ты глупый!.. — сказал дедушка. — Груб и глуп… Вот ты кто… — Губы у него так тряслись от обиды, что он неясно стал выговаривать. Мы пошли поскорей к выходу.

— Давай, давай отсюдова со своим поводырем! — с торжеством говорил нам вслед Васька. — Нечего по столам ходить!

— Что ж ты, на нас обижаешься, а на старом постороннем человеке зло срываешь? — насмешливо, врастяжку спросил Ваську матрос, когда мы уже были в дверях.

Больше мы ничего не слышали. На улице стало темнеть, море по-прежнему шумело, и ветер налетал и толкал нас, точно со злости.

— Пускай ты герой, а все-таки свинья! — сказал дедушка.

Около мола мы увидели большой черный буксир. На палубе шла какая-то работа. За его корпусом, у воды, виднелось яркое пятно электрического света. Мы подошли поближе и увидели, что это прожектор светит на воду, туда, где плавает привязанный канатами полузатопленный маленький баркас. Он бессильно мотался вместе с волнами. Было похоже, что он захлебывается. Это и был «Баклан».

Мы не стали долго смотреть и молча пошли домой.

— Что ж, каждой вещи свой срок, — немного погодя сказал дед. — И всему на свете свой срок…

Дома он сел на неудобную табуретку у темного окна. Все смотрел в темноту и томился. Даже слегка покачивался из стороны в сторону. Тоска его одолевала.

Несколько раз он заговаривал о том, что хорошо бы наши пришли поскорей, а когда я его расспрашивал, как он себя чувствует, он сознался, что неважно, и объяснял, что это, наверное, от котлет. Жир какой-нибудь кладут туда, а мы избалованы на домашнем питании, вот и получается тяжесть на желудке, так что даже на сердце отдает.

— Ясно дело, котлеты. Когда что-нибудь рубленое, никогда не знаешь, чего туда напихали, не разбери-поймешь!..

Мы припомнили все котлеты, какие мы в жизни ели в разных столовых, и всех их поругали. Нам стало немного вроде легче на душе, когда мы все свалили на котлеты.

Дед попросил меня почитать Станюковича вслух.

В том месте, на котором мы остановились прошлый раз, корабль как раз подходил к Гонолулу, и наступала ночь. Дедушка прилег на постель и, закрыв глаза, стал слушать, а я читал про то, какая там была тишина, нарушаемая только гулом океана из-за барьерного рифа, как слышались гортанные звуки песни с невидимых шлюпок, сновавших по рейду в виде огоньков, и как сыпались с весел алмазные брызги насыщенной фосфором воды, про миллионы ярких звезд и про красавицу звезду Южного Креста, как она лила свой нежный свет и какая в воздухе стояла прохладная нега тропической ночи… И тут вдруг я заметил, что дедушка, отвернувшись лицом к стене, тихонько плачет.

Я сконфузился и замолчал, потому что никогда не видел, чтоб дедушка плакал. Я даже не знал, что он это умеет.

— Ты слушай-ка дальше, дед, — говорил я, стараясь ничего не замечать. — Как этот парень съехал на набережную со своего корабля, а там под зелеными навесами из листьев, освещенными цветными фонариками, темнокожие туземки в живописных одеждах продают разные фрукты… Брось ты, дед, расстраиваться…

— Обидно, — слабо выговорил дед. — Так мне обидно…

Ветер тряс окна у нас в комнатке, и море сердито шумело в темноте.

— Все мне обидно вдруг стало… Ведь я этих Гавайских островов не увижу никогда. И огонька… Пожалуйста, мне про них больше не читай.

Я стал говорить деду, чтоб он плюнул на это дело, стоит ли обижаться, тем более на какого-то пьяницу. Про Гавайские острова он уже позабыл говорить, а я дальше ничего не мог придумать и только долбил: «брось расстраиваться» да «брось расстраиваться»…

Дедушка перестал вздыхать и тихо заговорил:

— Ты пойми, тут какое дело, Володька… Вот я проделал всю работу моей жизни. Закончил и сложил руки. Пускай работа моя была малозаметная. Пожалуйста, я спорить не стану… А душа-то ведь вся в ней осталась? А?.. Вот в чем дело… Который человек работает во имя ОТК, а мы ведь как во спасение жизни каждую гайку нарезали. Который это до первого поворота, а мы ведь каждый болтик затягивали, чтоб на двадцать лет. И тут вся наша гордость и совесть… В общем, ты, главное, поскорее ложись, Володя, давай спать… Я уже успокоился. Я сам сознаю, что я комичный старичок, да другой раз сделается немножко обидно… до того, знаешь, хоть ворот на себе рви. А ты спи, спи, Володенька… Будем отдыхать. Была жизнь, и прошла жизнь. Я вот чего-то бунтуюсь и не желаю признавать, а чего уж храбриться-то?.. Спи, спи и не приставай ко мне больше…

Наутро, когда я вышел умываться во двор, вчерашнего шторма не было и в помине. Ветер не свистел и не бесновался, как вчера, а только весело трепал флажки на мачтах и, балуясь, сгибал струйку воды в умывальнике и брызгал мне в лицо холодной водой.

Четыре одинаковых сейнера отдыхали рядом посреди залива, по очереди запуская на всю округу мексиканские пластинки с гитарами.

«Мга», как утюг, застыла у причала, а на том месте, где вчера еле виднелся из-под воды «Баклан», плескались маленькие волны.

Я достал сухой спирт и походный котелок и собрался кипятить чай между двух камней во дворе, но дедушка сказал, что это смешно, потому что у хозяйки топится плита. Я не стал с ним спорить. Что спорить и доказывать, когда у человека такое настроение, что ему на свете все не мило. На плите мы и дома могли готовить.

После завтрака дедушка отправил меня на разведку, узнать, не пришли ли наши ребята, и дал с собой карандашный огрызок и бумажку, чтоб я списал расписание автобусов в обе стороны. Похоже было, что он задумал возвращаться домой, чего доброго.

Буфетчица в столовой мне сказала, что туристы пришли еще вчера поздно вечером и сейчас в старом клубе. Я побежал туда и сразу увидел у крыльца двух наших девушек — Люсю и Женю, — они что-то стирали в одном корыте и помахали мне намыленными руками. Они рассказали, что председатель рыбачьего колхоза их устроил на ночь в пустой клуб, потому что ветер был сильный и палатки ставить не стоило. В столовую они пришли, оказывается, скоро после нашего ухода. Еще они расспрашивали, как здоровье дедушки, и я сказал, что ничего, только мы поели каких-то неудачных котлет и от них у дедушки была тяжесть.

В приказе по отряду на сегодня была объявлена стирка, мойка, починка и отдых. Так получилось главным образом из-за Кузи. Он, конечно, сразу оказался полностью в курсе всех местных дел, узнал какую-то историю с мотором и договорился с председателем, что ребята разберутся, что там к чему, — одним словом, Кузя сейчас уже по уши залез в этот самый мотор, и его теперь оттуда не вытащишь.

— А если он к завтрашнему дню не поспеет все закончить, это будет просто несчастье, ведь его с места тогда не сдвинуть, хоть без него уходи. Вечно, вечно этот Кузька во все чужие дела влезает с головой!

Это Женька мне говорила, и мне смешно было слушать. Кузина майка плавала у нее в корыте вся в мыльной пене. Уж кто-кто уйдет без Кузи, только не Женька. Что я, не замечаю, что ли!

Я встретил одного Лешку, с которым еще вчера немножко познакомился, и он повел меня туда, где работал Кузя с ребятами. По дороге он мне рассказал про «Мгу», какой это мощный океанский буксир, как он спасает в открытом море и тушит пожары своими водяными пушками.

— Ты «Баклана» вчера видел? — спросил Лешка. — Так вот, с буксира как подали шланг на «Баклана»! Толстенный, что слоновый хоботище. Ка-ак пустили мотор! Он как потянет этим хоботищем, так всю воду из баркаса фонтаном в залив выкинуло! Ахнуть не поспели, он сухой выше ватерлинии выскочил! Силища как у слона, да что я говорю, перед ним любой слон — все равно как моська!..

«Баклан» стоял у причала, где были мосточки. На досках была расстелена замасленная мешковина, и на ней разложены разные инструменты. Вика вытаскивал из жестянки с бензином замасленные части и протирал их концами и раскладывал аккуратно, будто на выставке.

Я окликнул Кузю, и немного погодя он высунулся из моторной каютки, перемазанный как черт.

— A-а, нашлись! — сказал он. — А как Степана Петровича здоровье?

— Ничего, отдохнул, только вот котлеты немножко подгадили. От них у него сделалась тяжесть.

— Это в столовой котлеты? — спросил Кузя. — Я в курсе дела, мне матросы говорили. Ты беги, скажи дедушке, чтоб он отдыхал, мы сегодня с места не двинемся, пусть отдыхает. А потом я к нему зайду. Где вы остановились-то?

Я показал ему на том берегу залива наш домик. На горке его было хорошо видно.

В это время к нам подошел какой-то здоровенный дядька. Лешка сказал, что это председатель. Он поздоровался и спросил:

— Ну как, что вы там обнаруживаете в двигателе, ребята?

— Ровно ничего, кроме подлости, — ответил Кузя.