Жан-Жак Руссо - Новая Элоиза, или Письма двух любовников

• Название: Новая Элоиза, или Письма двух любовников
• Автор: Жан-Жак Руссо
• Жанр: Зарубежные любовные романы

«Новая Элоиза, или Письма двух любовников» – самый известный роман французского мыслителя и прозаика Жан-Жака Руссо (франц. Jean-Jacque Rousseau, 1712-1778). *** Это сентиментальная история в письмах о любви прекрасной Юлии д’Этанж к своему учителю Сен-Пре. Мировую известность автору принесли произведения «Рассуждение о начале и основании неравенства между людьми, Сочиненное г. Ж. Ж. Руссо», «Руссовы письма о ботанике», «Семь писем к разным лицам о воспитании», «Философические уединенные прогулки Жан Жака Руссо, или Последняя его исповедь, писанная им самим», «Человек, будь человечен», «Общественный договор», пьеса «Пигмалион» и стихотворение «Fortune, de qui la main couronne». Жан-Жак Руссо прославился как выдающийся деятель эпохи Просвещения и человек широкого кругозора. Его сочинения по философии, ботанике и музыке глубоко ценятся современниками во Франции и во всем мире.

---

Душа чистая и непорочная, достойная супруга, и мать беспримерная, ты живешь ныне в селении славы и блаженства; ты живешь, а я преданная раскаяниям и отчаянию, лишенная на всегда твоих попечений, твоих советов, твоих нежных ласк, я умерла уже для благополучия, для спокойствия, для невинности! Я ничего более не чувствую, как твою утрату; я ничего кроме стыда моего не вижу; жизнь моя не что иное, как только мука и печаль. О мать, нежная мать моя; увы, я больше тебя мертва!

Боже мой! какой восторг заблуждает несчастную, и заставляет забывать, на что я решилась? Перед кем я проливаю мои слезы и стенания? Перед тем жестоким, который их причинил? С тем, кто творец несчастий моей жизни, я смею их оплакивать? Так, так, бесчеловечный, разделяй мучения, которые ты меня терпеть заставил. От тебя пронзила я грудь матери, стени от мук нанесенных мне тобою, и чувствуй со мной ужас отцеубийства, которого ты был виновник. Чьим глазам я смею показаться, быв столь презренна? Кому открою мою низость, в удовлетворение моих угрызений? Кто другой, кроме сообщника в моем преступлении, может так знать их? Самая несносная казнь моя быть обвиняемой только своим сердцем, и видеть, что приписывают еще добродетельным чувствованиям порочные слезы, которые нестерпимое раскаяние извлекает. Я видела, я видела с трепетом, как ядовитая скорбь отравляла последние дни огорченной моей матери и ускоряла ее смертью. Тщетно жалость ее ко мне удерживала признаться; тщетно хотела она приписывать умножение своей болезни произведшей ее причине; напрасно Клера старалась подтверждать тоже. Ничто не могло обмануть моего сердца терзаемого тоской: и к вечному мученью моему, я не истреблю до гроба ужасной мысли, что я сократила жизнь той, которой я должна своею.

О ты, которого небо наслало в своем гневе, чтоб сделать меня ненастною и виновною, прими в последний раз в свои недра слезы, коих ты творец. Я не прихожу более как прежде, разделять с тобой горести, которые нам были общи; прими вздохи последнего прощанья, которые вырываются против моей воли. Все уже свершилось; власть любви исчезла в душе, преданной единому отчаянию: я посвящаю остаток дней моих на то, чтоб оплакивать достойнейшую мать; я принесу ей в жертву те чувствования, которые стоили ей жизни; я буду весьма благополучна, когда сей победой могу загладить все то, что они заставили ее терпеть. Ах! если бессмертный дух ее может проникнуть в глубину моего сердца, он увидит, что жертва мною ему приносимая, не во все его не достойна. Разделяй усилие, которое ты сделал мне необходимым. Если еще в тебе осталось некоторое почтение к памяти сколь сладкого, столь и вредного союза, им я тебя заклинаю убегать меня навсегда, не писать ко мне более, не ожесточать моих угрызений, и дать мне позабыть, буде то можно, что мы были друг для друга. Да глаза мои тебя больше не увидят; да не услышу я больше твоего имени; да воспоминание о тебе не возмутит моего сердца. Я смею говорить еще именем любви, которая не должна уже существовать: к толиким причинам к сокрушению не прибавь еще, чтоб я увидела презренными последние ее просьбы. Прости же в последний раз, единственный и любезный… Ах, безрассудная!.. Прости навеки.

Письмо VI К ГОСПОЖЕ Д’ОРБЕ

Наконец завеса уже разодрана; сие долгое мечтание исчезло; погасла сия сладкая надежда; мне не остается ничего в пищу от вечного пламени, как воспоминание горестное и приятное, которое подкрепляет мою жизнь, и питает мучения тщетным чувствованием благополучия, которого уже более нет.

Правда ли, что я вкушал высочайшее блаженство? То ли я существо, которое было некогда счастливым? Кто может чувствовать то, что я терплю, не для того ли и рожден, чтоб терпеть вечно? Кто мог наслаждаться благом, какого я лишился, может ли тот еще жить, его лишившись? И чувства столь противные могут ли рождаться в том же сердце? Дни утех и славы, нет, вы были не для смертного! Вы были столь приятны, что не должно было вам в забвении исчезнуть. Сладкий восторг поглощал все ваше продолжение, и собирал как вечность в одну точку. Не было для меня ни прошедшего, ни будущего: я наслаждался вдруг тысячи веков утехами, которые, увы! как молния сокрылись! Сия вечность благополучия была только одно мгновение моей жизни. Бремя возвратило опять свою медленность в минуты моего отчаяния, и скука измеряет продолжительными годами несчастные остатки дней моих.

А к совершению того, чтоб они были мне несносны, чем больше угнетают меня печали, тем более все то, что было мне любезно, кажется, меня оставляет. Может быть, что ты еще меня любишь, но другие попечения тебя отводят, другие должности занимают.

Мои жалобы, которые ты прежде слушала с участием, стали теперь нескромны. Юлия, Юлия сама теряет мужество и меня оставляет. Горестные угрызения выгнали любовь. Все для меня переменилось; мое одно лишь сердце всегда то же, и мой рок тем ужаснее.

Но нужно ли, что я есть и чем быть должен? Юлия страждет, время ли о себе думать? Ах! ее скорби ожесточают мои муки. Так, я лучше бы желал, чтоб она перестала меня любить и была благополучна… перестать меня любить!.. надеется ль она?.. Никогда, никогда. Напрасно мне запрещает она себя видеть и к себе писать. Не избавляя себя мучения, увы! она отнимает у себя утешителя! Потеря нежной матери должно ль ее лишить еще нежнейшего друга? Чает ли она облегчить свои муки, их умножая? О любовь! или можно на твой счет отмстить природу?

Нет, нет; тщетно хочет она меня забыть. Может ли нежное ее сердце от моего отделиться? Не удержу ли я его против ее воли? Позабываются ли такие чувства, какие мы ощущали? И возможно ль их воспоминать, еще не ощущая? Любовь торжествующая сделала несчастие ее жизни; а любовь побежденная сделает ее еще больше жалости достойною. Она будет провождать дни свои в тоске, мучась вдруг тщетными сожалениями и тщетными желаньями, не мочь никогда удовольствовать ни любви, ни добродетели.

Не думай, однако ж, чтоб жалея о ее заблуждениях, я их не чтил. После толиких жертв, поздно уже не повиноваться. Когда она повелевает, то сего довольно; она не услышит больше о моем имени. Суди, ужасен ли мой рок! Самая жестокость моего отчаяния не в том, чтоб от нее отказаться. Ах! в ее сердце лютейшие мои болезни, и я более терзаюсь ее несчастьем, нежели собственным. Ты, которую она больше всех любит, и ты одна, по мне, которая достойно любить ее умеешь; Клера, дражайшая Клера, ты единое добро, какое ей остается. Оно столь драгоценно, что может лишение всех других сделать ей сносным. Замени ей и те утешения, кои у нее отняты, и те, коих она сама себя лишает; пусть божественное дружество займет вдруг у нее место нежности материной и любовника, и приятности всех чувств, долженствовавших составлять ее благополучие. Пусть она им наслаждается, буде возможно, за какую бы то цену ни было; пусть возвратит тишину и спокойствие, которые я у нее похитил; я меньше буду чувствовать мучения, кои она мне оставила. Когда я стал уже ничто в собственных глазах моих, когда мой жребий влачишь жизнь, а для нее умереть, то пусть она считает, что меня уж больше нет: я согласен, если сия мысль сделает ее спокойнее. Да возвратит она с тобою первые свои добродетели, первое свое благополучие! Да будет она опять всем тем чрез твои старания, чем без меня была!

Увы! она была дочь, а теперь не имеет больше матери! Вот урон, который ничем не наградим, и о котором никогда нельзя утешиться, если им можно укорять себя. Колеблемая совесть ее требует от нее нежной и любезной ее матери, и в такой жестокой скорби ужасные угрызения присоединяются к ее горестям. О Юлия! сие ненавистное чувство должно ли быть тебе известно? Ты, которая была свидетелем болезни и последних минут сей несчастной матери, я тебя прошу, тебя заклинаю, скажи вине, что я должен о том думать. Терзай сердце мое, если я виновен. Ежели печаль от наших проступков свела ее в гроб, то мы два чудовища недостойные жизни; и помышлять об узах толь зловредных, как и видеть свете, есть уже преступление. Нет, я смею думать, что столь чистый пламень не мог произвести толико гнусных действий. Любовь внушала нам несравненно благороднее чувства, чтоб возможно было из них произойти злодеяниям душ бесчеловечных. Небо, небо! будешь ли ты неправосудно? И та, которая жертвовала своим благополучием творцам дней своих, заслуживает ли, что стоила мне жизни?

Письмо VII ОТВЕТ

Как можно уменьшить к тебе любовь, вседневно умножая почтение? Как могу я истребить прежние мои к тебе чувства, когда ты всякой день заслуживаешь новые? Нет, мой любезной и достойной друг, все то, что мы были друг для друга с первой нашей молодости, мы будем и во весь остаток нашей жизни; и ежели взаимная наша привязанность не умножается, то потому что уже более умножиться не может. Вся разность в том, что я тебя любила как брата, а теперь люблю как сына; ибо хотя мы обе тебя моложе, и при том твои ученицы, однако я тебя несколько и нашим учеником считаю. Научая нас мыслить, ты научился от нас быть чувствителен; и чтоб ни говорил твой философ английский, а сии наставления одно другого стоят: ежели рассудок составляет человека, то чувствование его руководствует.