Евгений Белянкин - Садыя

• Название: Садыя
• Автор: Евгений Белянкин
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1969

В свое время журнал «Молодой коммунист» писал о романе «Садыя», как о романе, полном поисков и трудовых дерзаний нефтяников Альметьевска, а героиню его — секретаря горкома Садыю Бадыгову — журнал назвал прямой наследницей сейфуллинской коммунарки.

---

Садыя была неумолима. Партконференция — одно, суд — другое. Истина очевидна, и каких-то ходов, которые могли бы повлиять на ее судьбу, она не хотела.

Как всегда, она оставалась Бадыговой, работником партии, выполняющим свой долг.

Но Садыя в эти дни изменилась: очень большое нервное напряжение. Как-то осунулась, похудела: резче выдавались скулы, в глазах проглядывала жестокость, усталость. Даже сама заметила, что платье слишком свободно свисало с худеньких плеч. И хотя она шутила, смеялась, близкие, кто хорошо знали ее, понимали: Садые тяжело. Не по-женски тяжелую ношу несла на своих плечах.

Бледно-розовый румянец на ее щеках заставлял качать головой тетю Дашу:

— Окаянная, на ногах еле держится, а все тянется к работе; так и заболеть недолго. Ни свет ни заря — на ногах. И сын, и там… На кого сирот-то оставит?

Но не заболела Садыя, выстояла. Хоть и худая, да душа-то честная, а в жизни главное — душу сохранить.

Недаром, умирая, мать сказала ей: «Вот, дочка, будь такой, как отец. Хоть и погиб безвременно — только бы жить ему, — но в жизни был всегда ко всем одинаковый. Добрый без слабости и справедливый без суровости».

Вот она, жизнь…

После городской партийной конференции Садыя уезжала в область — на областную. Марат поправился, гулял уже, мог бы в постели и не лежать, но тем не менее ему так нравилось, когда мать, отогнув простыню, припадет рядом и, прижав его голову к себе, скажет ласково-ласково:

— Маратик мой, кутенок…

Тогда он может задавать ей любые вопросы:

— Мама, правда трудно жить с мачехой? Они часто не любят, эгоистичны… А вот с отчимом…

И тогда Садыя понимала, откуда это. Дашина работа. Тетя Даша обо всем в жизни говорит с ребятами как с равными, как с людьми, уже познавшими жизнь. И напрасно убеждать ее, что еще рановато, не надо так.

— Они и так больше тебя все знают, — отмахивалась та, серчая, — ты думаешь, ребята плохие оттого, что с ними родители обо всем говорят? Эх, милая.

Может, она и права. Марат весь загорается, глаза добрые, ласковые и просящие — какая душа!

— Мама, ты на нас не смотри. Я ведь тоже люблю Илью Мокеевича. Он очень правильный.

Вздохнула Садыя, сама не зная почему:

— Брось глупости, Марат. Это совсем не твоего ума дело.

Уезжая в Казань, Садыя не могла забыть слова сына: он очень правильный, Илья Мокеевич.

Она вспомнила Илью. Большое открытое лицо с мягкой сеткой морщинок под глазами, широкие брови, из-под которых лучился добрый, насмешливый взгляд. Илья… Почему в жизни все так? Она же прекрасно видит, как изменились отношения ребят к Илье. Невольно на память пришел тот день, когда впервые пригласила на чай Панкратова. И жалела… Как у волчонка, обидчиво горели глаза Славика. Она читала в глазах мальчика отчужденность, и ей было страшно даже подумать, что Илья мог бы войти в ее дом. Но Илья сумел растопить этот лед, он оказался тем, в кого она всей душой верила и в кого тетя Даша поверила, — человеком большого чувства.

Значит, в жизни существует эта правда. Есть люди, которые могут заменить отца, которые могут принести в семью счастье, не оскорбив того, что было.

Садыя старалась сама себе сопротивляться, но она понимала, что от прежнего взгляда на ее отношения с Панкратовым мало что осталось.

Когда ей раньше рассказывали о том, что кто-то женился и взял жену с детьми или какая-то знакомая вышла замуж «на детей», она всегда с горечью думала о детях: как они? Будет ли для них в новой семье счастье? И порой осуждала тех, кто, не подумав о детях, быстро решал семейные вопросы. Конечно, Садыя знала, что были хорошие и плохие семьи, что иногда и родной отец не лучше неродного и своя мать как чужая. Все равно свои дети останутся своими, чужие — чужими. Но жизнь, сама жизнь опровергала сомнения… Садыя знала одного бурового мастера, неродные дети которого долгое время добивались права носить его фамилию и отчество. Она помогла ребятам и ей очень захотелось увидеть этого бурового мастера. Он самый обыкновенный, на вид невзрачный, но подкупали его веселые глаза. Именно тогда Садыя вспомнила о Панкратове с его неподдельной душевностью. Разве он хуже?

И вот Илья Мокеевич стал для ребят своим. С какой гордостью они говорили о нем, как ждали.

И Садыя впервые за все время неожиданно для себя подумала:

«Если бы у нас сложилась семья, то я прежде всего мечтаю о дружбе для всех нас. Но создать такую семью трудно; и в то же время я знаю, что создать такую семью можно. И все будет зависеть от меня. Есть ли у меня те качества, которые могли бы обеспечить при всех неудачах в семье любовь, общее понимание, хороший дух? А главное — не создавать ни мелких, ни больших конфликтов. Хорошая жена и мать — это не та женщина, которая любит обострять или умеет обострять, а та, которая всегда умеет в самых трудных условиях улаживать…»

Мысль была настолько реальная, что Садыя приободрилась.

— Ты как-то помолодела, — встретил ее в обкоме Столяров. — А то я стал беспокоиться: в последнее время ты на себя не похожа. Мы стали подумывать насчет твоего отдыха. Не хочешь сама, так решением обкома, вот так…

— Работа не красит.

— Как видишь, красит. От хорошей работы человек молодеет даже. И ты похорошела.

— Кирилл Степанович, одни комплименты. Не пришлось бы жестко спать!

И оба засмеялись.

До областной партконференции оставался один день. В обкоме, как всегда перед таким важным событием, было оживленно. Общая озабоченность не передавалась секретарю обкома. Он по-прежнему спокоен.

— Ну что ж, давай, Бадыгова, подведем твои итоги… — как всегда, с улыбкой сказал Столяров.

— Ну что ж, давай.

Довольный, Кирилл Степанович прошелся по кабинету.

— Город живет, существует. Я его представляю сверху как почти готовую паутинку, которую ткет паук… рабочий паук. Эти черные расходящиеся линии, крепящие паутину, — улицы… а на сером фоне — точки: больницы, школы, клубы…

И загнул палец.

— Что ж, паук, выходит, я? — обиженно спросила Садыя.

— Ты.

И он загнул второй палец.

— Мы вырастили дотошного паука в хорошем смысле слова.

— Доработалась.

А он загнул третий палец.

— Освоили эффективную площадь. И нефть полилась рекой.

Подумав, улыбнулся. Лицо его просветлело:

— А нефтеперегонный завод?

И опять загнул палец. Засмеялся — одной руки не хватило. И загнул шестой палец.

— Теперь мы можем брать любого человека с нефти и ставить на самые трудные участки.

— Я против. — Садыя встала. — Мы воспитывать, перековывать, а обком с легкой улыбочкой брать.

— Я и сам этому не рад, — засмеялся Столяров, поняв шутливую иронию Садыи. — Местнические нотки появились? Сейчас, может быть, и не будем брать, а через полгодика — точно.

— На новостройки с удовольствием, для этого мы их готовили, учили, а вот если к вам сюда, в центр, будем драться.

— Здесь, очевидно, договоримся.

Столяров был доволен: сделано немало. И, поднимая руку с загнутыми пальцами, он не то шутя, не то серьезно заметил:

— А это на будущее… — И показал на отогнутые пальцы. — Как говорится: фундамент есть, стены поставили, а крышу покроем.

В Казани Садыя всегда выкраивала время для осмотра города и воспоминаний. Все она знала, помнила с девичества. Ходить по знакомым улицам и местам ей доставляло удивительное наслаждение. В Кремле, в том месте за стеной, где спуск идет к Казанке и памятнику русским воинам, она могла быть целый день. Просто так. Стоять, смотреть вдаль, ни о чем не думая. Справа по мосту трамвайные звонки, гудки автомашин, слева — тишина, синева Казанки, а на противоположном берегу новый город — Ленинский район. Затем она шла на Чернышевскую. Улица начиналась от Кремля — прямая, чистая, утопающая в зелени. Особенно на ней красиво весной. Никакого движения. Редкие автомашины не мешают юношескому половодью; стайками или просто парами подростки, заполнив всю улицу, движутся двумя потоками навстречу друг другу — красивые, цветущие, опьяненные весной и первой любовью. Садыя любила эти вечера, полные юношеской страсти, запаха лип и радости, которой наполнялась ее душа.

В осенние месяцы картина менялась. На улице было менее интересно, но и в этих, порой дождливых, порой сухих, с ветром, вечерах она находила свое удовлетворение.

…Из обкома, от Столярова, Садыя пошла в Совет Министров. В кремлевском садике ее нагнал автомобиль.

— Бадыгова, подвезти? — открыв дверцу, высунулся Мухин.

— Я хочу пройтись.

— Помечтать? Скучно. Стены, камень — запах старья. Вот там, — Мухин с хитрецой показал в сторону Волги, — там красота… Но и там скучно.

— Мы люди провинциальные, — съязвила Садыя. — Мы умеем в старье находить приятное, для нас запах истории что-то значит… И здесь мне нравится, и на Волге очень нравится.