Сергей Андреев-Кривич - Может собственных платонов...

• Название: Может собственных платонов...
• Автор: Сергей Андреев-Кривич
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1963

Поэт и физик, химик и астроном, металлург и специалист по горному делу, историк и филолог — его имя в ряду великих людей.

Жизненный путь Михаила Васильевича Ломоносова начинался в петровскую эпохy.

Понимая великое значение для России наук, преемник в этом Петра, Ломоносов звал своих соотечественников к научному подвигу, он хотел, чтобы они показали что

Может собственных Платонов

И быстрых разумом Невтонов

Российская земля рождать.

Михаил Васильевич Ломоносов. Великий деятель русского просвещения. А ведь он — просто сын архангельского крестьянина-помора. А потом — академик, великий ученый, знаменитый поэт; его именем гордится наша страна. Как же все это случилось?

Как смог Михайло Ломоносов у себя на родине добиться тех знаний, которые и дали ему возможность получить в дальнейшем образование, открывшее его славный путь в науку? До девятнадцати лет Ломоносов оставался у себя на родине, потом ушел в Москву. Почему ушел, почему навсегда, почему тайно покинул отчий дом?

Надо вникнуть в раннюю ломоносовскую биографию, чтобы суметь получить ответы на эти вопросы, которые неизбежно взволнуют каждого, кто захочет постигнуть все значение того, что совершено одним из величайших русских людей. Необыкновенным было уже начало жизненного пути Ломоносова.

…Живет на Севере юноша, отважный, настойчивый. И только будущее покажет: Гениальный. И в жизни его происходят удивительные, неожиданные и опасные события. Об этом и рассказывается в повести С. А. Андреева-Кривича, посвященной юности Ломоносова.

---

Быстро вставший Михайлин собеседник почтительно склонил голову.

Перед Михайлой Ломоносовым стоял главарь раскола знаменитый своей ученостью и умом Андрей Денисов, устроитель и глава Выговской пустыни, князь Мышецкий.

Твердым, хотя немного глуховатым голосом, Андрей Денисов сказал:

— Слышал я, о чем вы тут говорили. Ты к нам как будто с сомнением еще пришел. Так вот запомни: от сомнения до веры один всего шаг. Оно тебе поможет путь найти, а тем, что в нем надежды-то немного, тем оно наставляет душу ко успокоению, его заставляет искать. А успокоение в вере истинной. Сомнением твоим вера твоя и укрепится. Ты тайно у нас?

— Тайно.

Денисов задумался.

— Приди-ка ко мне вечером.

Когда Михайло пришел к Денисову, тот, окинув его взглядом, опять повторил:

— Тайно.

А потом, улыбаясь, спросил:

— А веру истинную ты, значит, пока испытуешь?

— От сомненья до веры один всего шаг…

Денисов рассмеялся:

— Молод ты старика-то ловить на слове… Вот что теперь скажу. Слышал, как ты рассуждал. Таких, как ты, у нас, поди, и не найдется. А правду нашу большую надо нести. Я да Семен уже стары. О будущем дела нашего подумать надо. Вот и ищем мы, приглядываемся, кто бы после нас принял. Кое-кого приглядели. Ты толков… Может, тоже потом нам на смену придешь. А для того учиться тебе надо. Большим учением. Вот слушай. Никониане против нас спорят. Вон к нам присылали тому несколько лет из Петербурга ученого иеромонаха Неофита — спорить. Да не получилось дела у него — ни с чем и отъехал. Порушили мы все, что он говорил. Про «Поморские ответы» наши слыхал?

Михайло ответил, что слыхал.

— Ну вот. И в наше учение надо вникать, и в никонианское. Чтобы вернее его отвергнуть. Теперь и подхожу к тому, что сказать тебе хотел. Я сам, никонианином да купцом прикинувшись, два года в Киеве, в Киево-Могилянской академии учился. Всю их премудрость постиг. И тебе бы тоже туда, а может, в Москву. Там есть Славяно-греко-латинская академия. Поможем тебе поступить или в Киевскую академию или в Московскую. Уж устроим. Ну, таким случаем можно: никониане на деньги падки. А ежели отец не отпустит, можно и тайно от него. Я-то в молодых летах из дому от отца тайно ушел, веру истинную познав и о ней ревнуя. Да. Никониане хитры, а их перехитрить.

В конце января 1726 года Михайло был уже дома. Когда Михайло уходил из Выговской пустыни, ему дали несколько книг. Спрятав хорошенько эти книги, Михайло читал их тайком. Вот одна из этих книг, самая заветная. На первом листе написано: «Книга». Ее написал Аввакум.

Выговцы преуспевают в житейском деле. Что же говорит эта книга, которую они раскрывают с трепетом?

Беседа пятая — о внешней мудрости. Бегут строчки. «Платон и Пифагор, — читает Михайло, — Аристотель и Диоген, Иппократ и Галин: вси сии мудри быша и во ад угодиша». Бегут строчки. Вот еще о Платоне и Пифагоре: «Память их с шумом погибе». Михайло уже знал, кто это такие. Ему рассказали. Ученые, философы. Значит, что? То, что он видел на Выге, все это остановится где-то перед наукой, не приняв ее, прокляв. Остановится — где? Какой черты не перейдет?

Своему рассуждению о внешней мудрости Аввакум предпослал выписку, которая начинается словами: «Погублю премудрость премудрых и разума разумных отвергуся».

Почему следует погубить мудрость мудрых и отказаться от того, чего достигнет разум разумных? Откуда Аввакум взял эти грозящие слова? Тут не сказано. Михайло припоминает. Он это читал. Где?

Михайло читал «Книгу», как и раньше, тайно. Никого поблизости не было. Однако когда он припомнил, откуда взяты Аввакумом эти слова, он невольно огляделся вокруг.

Библия!

Глава 5. НИКОЛЬСКАЯ ГАРЬ

Тайная встреча Михайлы Ломоносова с Максимом Нечаевым произошла так.

Василий Дорофеевич Ломоносов перевозил однажды хлебный груз, принадлежавший Василию Нечаеву, богатому крестьянину из деревни Гаврилиха Важского уезда Озерецкой волости. После Василия дела принял сын его Максим. Вот этот Максим Нечаев и остановился в Мишанинской, возвращаясь из Архангельска домой. Он хотел порядиться с Василием Дорофеевичем о перевозке хлеба. Договорились они быстро.

…Уже вечерело. Миновав деревенскую улицу, Михайло вышел за околицу и пошел по дороге, ведшей в соседнюю деревню. В том месте, где дорога, сделав изгиб, входит в заросль кустарника, из-за кустов вышел навстречу Михайле Максим Нечаев.

Михайло отшатнулся.

— Давно уж тебя поджидаю. Продрог даже. Морозец к вечеру приударил.

Что нужно этому человеку? Приходил к отцу, рядился, назвался Максимом Нечаевым, сыном Василия. А теперь вот тайком в поле его поджидает. Михайло стоял выжидающе.

— Не удивляйся. С нашими в Татурове говорил. О тебе все рассказали.

А, вот что! Старообрядец.

— Так вот, слушай. Времени у меня мало. Да и встретится вдруг кто невзначай. Не нужно, чтобы вместе нас видели. Потому прямо о деле. Я не только торгую хлебом. У нас, неподалеку от Гаврилихи, еще мой отец заложил скит. В нем вместе со старцем Исаакием Петровым, каргопольцем, в праведной вере я наставляю. Вот и хочу сказать тебе. Как наступит следующая зима, приходи к нам. Повидаешь. Говорили наши о тебе. Тут и весь мой разговор. Спешить надо. Опять говорю: как бы нас не увидели. Поглядишь у нас, как живем, чтобы жизнь будущую заслужить. Ну, и не только в этом дело. Знаю, о чем Андрей Денисов с тобой говорил. Был там я. Денег у меня немало. Всю пустынь своим хлебом кормлю. Ежели ты пойдешь куда, помогу. Понял?

Окончив разговор, Нечаев быстрым шагом пошел к Мишанинской. Там его ждали уже снаряженные в путь сани.

В лесу Раменье в пятнадцати верстах от деревни Гаврилиха, на отшибе, отделясь от сел и деревень, стал огородившийся частоколом скит — Никольская пустынь, где учили справедливости и наставляли старой вере умудренные в ней старец Исаакий Петров и Максим Нечаев.

В Никольской пустыни в хорошо срубленных и толково поставленных кельях в ту пору жило уже около восьмидесяти человек — мужчины, женщины, дети. Это был большей частью бедный люд. Здесь они были сыты, обуты, одеты. В эту пустынь и должен был зимой прийти Ломоносов.

Проходило лето. Подходил август 1726 года. Близился тот день, когда в Никольской пустыни произошли события, взволновавшие весь Север, вызвавшие переполох в Петербурге и Москве.

…Уже когда упали сумерки, в огороженный высоким частоколом двор Никольской пустыни с быстрого хода ворвался конный гонец. Сорвавшись с тяжело водившего боками взмыленного коня, гонец без промедления и доклада бросился прямо в келью к Исаакию. Выслушав прискакавшего из Гаврилихи, Исаакий поспешно отправился к Максиму Нечаеву.

Встревоженные скитники с беспокойством поглядывали на келью, в которой совещались Исаакий и Максим.

К Никольской пустыни подступал большой воинский отряд.

На раскольничий скит уже давно косился обретавшийся на воеводстве в Шенкурске майор Михаил Иванович Чернявский. И когда до него дошли вести, что из деревни Гаврилиха в Никольскую пустынь ушло еще несколько семей, он решил не откладывать больше дела.

Снарядив воинскую команду, Чернявский отправился в путь.

По путаным лесным тропам, взяв в Гаврилихе понятых, шенкурский воевода ранним утром подступал к тревожно насторожившейся пустыни.

Исаакий и Максим, посовещавшись между собой вчера, уже все решили. И потому безо всякого ответа отдали обратно посланцу Чернявского письмо, в котором воевода требовал сдачи всех раскольников.

Солдаты обложили пустынь.

Вновь Чернявский потребовал сдачи. Ему ответом было только молитвенное пение собравшихся в часовне пустынножителей.

Исаакий и Максим приступили к совершению страшного обряда. Раскольники стояли рядами, на коленях, в белых чистых рубахах. Оба учителя прошли между ними и наложили на каждого, не обойдя ни одного человека, ни взрослого, ни малолетнего, бумажные венцы, на которых чернилами был означен праведный осьмиконечный крест.

Проходя по рядам и благословляя ставших на свою последнюю молитву, Исаакий и Максим повторяли:

— Мы за старую веру в часовне сгорим все, и в сих венцах станем все пред Христа.

— Сгорим все до единого человека! — неслось под своды часовни.

Но — что это? Где-то в стороне раздалось рыдание. Когда подошли вероучители, один из стоявших на коленях задыхающимся голосом шептал:

— Огонь… Страшно…

— Не страшись, — тихо ответил Исаакий. — Как сожжемся мы, так нам на том свете не будет муки, а будет нам царство небесное. Что говорит учитель наш и страдалец Аввакум? Вот что говорит. — И Исакий стал пересказывать то место из Аввакумова письма к Симеону, где Аввакум пишет: «Боишися пещи той? Дерзай, плюнь на нея, небось! До пещи той страх-от, а егда в нея вошел, тогда и забыл вся. Егда же загорится, а ты и увидишь Христа и ангельския силы с ним: емлют души те от телес, да и приносят ко Христу, а он, надежа, благословляет и силу ей подает божественную… яко восперенна туды же со ангелы летает, равно яко птичка попорхивает. Рада, из темницы той вылетела! Темница горит в пещи, а душа, яко бисер и яко злато чисто, взимается со ангелы выспрь, в славу богу и отцу…»