Сергей Андреев-Кривич - Может собственных платонов...

• Название: Может собственных платонов...
• Автор: Сергей Андреев-Кривич
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1963

Поэт и физик, химик и астроном, металлург и специалист по горному делу, историк и филолог — его имя в ряду великих людей.

Жизненный путь Михаила Васильевича Ломоносова начинался в петровскую эпохy.

Понимая великое значение для России наук, преемник в этом Петра, Ломоносов звал своих соотечественников к научному подвигу, он хотел, чтобы они показали что

Может собственных Платонов

И быстрых разумом Невтонов

Российская земля рождать.

Михаил Васильевич Ломоносов. Великий деятель русского просвещения. А ведь он — просто сын архангельского крестьянина-помора. А потом — академик, великий ученый, знаменитый поэт; его именем гордится наша страна. Как же все это случилось?

Как смог Михайло Ломоносов у себя на родине добиться тех знаний, которые и дали ему возможность получить в дальнейшем образование, открывшее его славный путь в науку? До девятнадцати лет Ломоносов оставался у себя на родине, потом ушел в Москву. Почему ушел, почему навсегда, почему тайно покинул отчий дом?

Надо вникнуть в раннюю ломоносовскую биографию, чтобы суметь получить ответы на эти вопросы, которые неизбежно взволнуют каждого, кто захочет постигнуть все значение того, что совершено одним из величайших русских людей. Необыкновенным было уже начало жизненного пути Ломоносова.

…Живет на Севере юноша, отважный, настойчивый. И только будущее покажет: Гениальный. И в жизни его происходят удивительные, неожиданные и опасные события. Об этом и рассказывается в повести С. А. Андреева-Кривича, посвященной юности Ломоносова.

---

Вот об этом и думает сейчас молодой помор.

Опершись на планшир[14] локтями, Михайло смотрит на бегущую волну.

Как готовились в плавание, отец сказал ему: «Оглядывайся, Михайло, получше в дело всматривайся. Годик-другой — и женить тебя. Невесту тебе подберу. Лета мои уж такие, что подумать надо, кому хозяйство передавать. К жизни-то делом прирастаешь».

Отец прав. Делом.

Что еще говорил отец?

«Мы, Ломоносовы, вековечные здесь, в Двинской земле. Вон об Артемии Ломоносове, что при Грозном еще царе жил, по старым памятям знают у нас. Ну, а никогда в нашем ломоносовском роду того, чего достиг я, не бывало».

Хозяйство Василия Дорофеевича пошло от общего ломоносовского, во главе которого долгие годы стоял самый старший Ломоносов — Лука Леонтьевич. Но прошло время — отделился Василий Дорофеевич. Размежевали они старинный ломоносовский надел пахотной земли, поставил Василий Ломоносов свой дом и стал сам по себе, своим разумением, счастья и прибытка искать. Минул недолгий срок — пошло его хозяйство в гору. Состроил Василий Дорофеевич новоманерный гуккор. Большое по здешним достаткам дело. Глядят, бывало, на ладное ломоносовское судно куростровцы и похваливают: добрый корабль. А хозяин при этом довольно промолвит: «Помалу в труде достатка прибывает».

Вот стоит перед Михайлой его отец. Крепкорукий, смелый. Со всяким делом справится, не сдаст перед любой опасностью.

Однажды шли они по осеннему уже океану домой. К ночи стал крепчать ветер. С гребней волн рвало белую пену и стлало ее полосами. Убрали обычные паруса, подняли штормовые[15]. У румпеля[16] стоял Михайлин отец и двое еще помощников. Гуккор то взлетал высоко вверх, то рушился со всего маха вниз; корпус его гудел. Вдруг налетел шквал, ударил в паруса, судно опасно наклонилось. Василий Дорофеевич успел бросить в поставленный на гроте парус большой поморский нож, а затем, хватаясь за штормовой леер[17] и за такелаж[18], рискуя сорваться в море, быстро добрался до фока и бросил во второй штормовой парус топор. Прорезанные паруса силою ветра разодрало на части, гуккор выровнялся. Когда ветер поутих, поставили запасные штормовые паруса. Чуть ли не сутки метал океан «Чайку», и ни на минуту не отошел от руля отец, не пил. не ел, и спас и людей, и судно. «Чайку» уваливало ветром в сторону обрывистого мурманского берега. Все находившиеся на судне понимали, что это значит. Нанесет на берег — гибель. Хорошо запомнилось Михайле лицо отца в свете бившегося во все стороны фонаря, склоненное над маткой[19], мокрое от водяных брызг, серое, каменное. Только тогда снял отец с румпеля впившиеся в дерево руки, когда вогнал судно в узкое скалистое горло губы.

Что же: в жизни своей отец крепок. Но только ли в отцовской жизни мера?

Перед отплытием отец говорил еще: «Ныне я, сам знаешь, при особом еще занятии. В „Кольском китоловстве“[20] состою и к Груманту[21], на китовый бой хожу. В прошлом году, когда туда на корабле „Грото-Фишерей“ ходил, на всякое довелось наглядеться. Не без опасности дело. В этом году туда же на китобое „Вальфиш“ пойду. С кораблем всякое случается. „Грунланд-Фордер“, к примеру, помнишь?»

Об этом все хорошо знали. Несколько лет назад «Грунланд-Фордер», принадлежавший «Кольскому китоловству», разбился у Зимнего берега[22]. Все люди погибли.

«Ну, и с гарпуном около кита, знаешь, непросто. По морскому делу и с жизнью, и с смертью запросто. Ты же мне наследник. Ну, это так, про всякий случай. А вот что хочу тебе сказать: пора уже тебе к делу полностью поворачиваться, руки на него класть. Делу нашему ломоносовскому ход должен быть».

Припоминается Михайле и то, что говорил Лука Леонтьевич Ломоносов, которому Михайло приходился внучатым племянником.

Лука Ломоносов отличал Михайлу и не раз с ним беседовал. А рассказать ему было про что. И повидал немало и узнал он много, старый беломорский кормщик, водитель судов.

Много ходил по Двине, Белому морю и океану Лука Ломоносов, много он провел кораблей и у гряды опасных беломорских луд, и по костливым салмам[23], где того и гляди наткнешься на камни, и по бурной волне. Было ему что вспомнить. Хотя бы то, как вел он большой трехмачтовый корабль в тот год, когда после прошлогоднего поражения под Полтавой особенно злобились шведы. Из Архангельска в Колу. Тяжело груженный хлебом корабль. Доверили старому кормщику трудное и опасное дело. Не дойди судно до Колы — пропасть бы гарнизону тамошней крепости.

«…Откуда народ русский здесь на Двине, в Поморье, о край земли взялся? — рассказывал Лука Леонтьевич. — От Господина Великого Новгорода ранее всего объявился. Ветер-то, что с той стороны доходит, как у нас зовется? Шелоником Ивановичем. С реки Шелони, из новгородских земель, долетает. А в старинах[24] про что вспоминается? Про Новгород в них поется. Коим ветром заносило сюда во времена досельные? Шли сюда именитыe новгородские люди, а еще пробирались ватаги и тех, кто попроще, наш брат. Ну, боярам да купцам жизнь сладкой была и на старом месте. Потому — глянут они тут по сторонам, мошну принабьют, а там и домой и ну оттуда править да указывать. А наш брат здесь на землю и садился, облаживал себе жизнь. И случилось — возьмет да не поладит с боярами новгородскими и купцами. Шел сюда народ и сам собой. Залетал кто молодец-молодцом на жизнь повольнее. Кому у себя доли не хватало — тот тоже шел. А позднее и из других земель сюда прибивались. И на чем народ здешний замешан? На твердом духе, на своей воле, прямоте да крутом нраве. И голова должна была быть на плечах крепкая, чтобы все понять и в чем не оплошать. И во всяком уменье сдавать не должен был. А то, гляди, на старом месте раззоришь, а тут не совершишь. А здесь трудом поднимались. Само-то в рот по тутошним местам не падает. Кто в море пошел — поморами те прозвались. Вот так, Михайло, и сбился мужик наш. Глянь: глаз не прячет, смотрит прямо, в беде не сдаст, рука мозолистая и ухватистая, на работе лежит твердо, голова непоклонная».

Разговор этот между дедом Лукой и Михайлой случился, когда шли они все на гуккоре по Двине. Было это три года тому назад.

Дед Лука долго смотрит на Двину, на пробегающие по ней гребнистые волны.

«Большая Двина, река наша, вольная, — прерывает он молчание. — Вот слушай еще. В кое-то лето пала на землю на русскую беда. Татаровья ее воевали. Завоевали. Стоном стонала земля русская. Так вот, Михайло, та неволя татарская над нами не была. Избыли одну беду, другая поднялась. Право крепостное над мужиком. У нас же не бывало его. Может, спросишь — откуда про жизнь старую знаю? Про то каждый должен знать. От одного к одному идет, так и ведется. И ты запоминай. Около старших набирайся. Другим потом передашь. Не без роду, без племени. Вот, стало быть, мужик-то наш каков здешний. По воле больше своей ходит. К тому привычен. Вот и ты: по себе и бери. Поднимешь — твое. И обида сердце чтоб тебе не грызла. Бывает, Михайло, и так: счастье твое пройдет мимо тебя, рядом, а ты его не заметишь. Жить надо не начерно, а набело. Не думай, что живешь ты — и к жизни своей только еще примеряешься, а потом, примерясь, ловчее с ней справишься. Нет. Двух жизней на земле человеку не жить, потому в одной своей не ошибайся. А как свое не исполнится, душа в человеке навсегда надорванная остается. Каждому угадать себя надобно. Как жить после меня будешь, вспоминай, что старый говорил. Пригодится».

Прошло еще немного времени и когда ему перевалило уже за восемьдесят, умер дед Лука, самый старый Ломоносов, отходив свое по земле.

Идет на Архангельск «Чайка».

Вот уже с далеко видными монастырскими церквами показалась за придвинскими лесами Лявля. Недалек и Архангельск.

Ветер утих, паруса повисли на реях. Гуккор идет теперь по лесине, сдается по течению. Лесина, небольшая елка, спущенная с носа на веревке, плывет впереди судна; очень легкая, она держится на стреже[25], обозначая ее и предохраняя таким образом от опасности сесть на мель. Стоя у руля, Михайло ведет «Чайку» точно по лесине.

— Эй, помор, с пути не сбейся, — подойдя к сыну, говорит отец.

Это Василий Дорофеевич так, шутит. Он знает: не собьется Михайло, не посадит судна на мель. Понимает дело. В верные руки перейдет нажитое им, Василием Ломоносовым, добро.

— Что задумчив?

— Деда Луку вспомнил.

Михайло рассказал, что именно он вспомнил.

— Правильно говорил дед Лука. В одной своей не ошибайся. В жизни. Оно, деда Луки-то сказ, как раз к тому, о чем я с тобой говорил. Еще понятнее объясню. Припомни-ка, на каком таком судне, когда впервые ты на море пошел, мы все, дед Лука, я и ты, на Колу шли?

— На этой вот «Чайке», — не совсем понимая вопрос, отвечает Михайло.

— А чья эта «Чайка»?

— Твоя, тятя.

— А был ли у деда Луки когда такой корабль?

— Нет, не было. На чужих судах он больше кормщиком ходил. Никогда такого большого корабля у него не было.