Зинаида Чиркова - Граф Никита Панин

• Название: Граф Никита Панин
• Автор: Зинаида Чиркова
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-17-012010-9

О жизни одного из крупнейших российских государственных деятелей XVIII в. Никиты Ивановича Панина (1718–1783) рассказывает новый роман З. К. Чирковой.

---

— В нашей компании прибавление!

— Какое прибавление? — спросил Куракин.

— А вот этот, что идет слева от меня, и притом, кажется, довольно громко.

Князь приостановился, вгляделся и ответил, что никого не видит.

— Да вот же! В плаще, слева, между мной и стеной!

Куракин странно на меня посмотрел и ответил:

— Ваше высочество, вы идете вплотную со стеной дома, там ни для кого нет места!

Я протянул руку и в самом деле коснулся рукой камня. Но притом я явственно различал незнакомца и слышал грохот его шагов. Я стал пристально на него смотреть: его глаза сверкали из-под шляпы завораживающим нечеловеческим блеском, и я не мог отвести от них взгляда.

— Куракин, — сказал я, — не могу изъяснить, но это очень странно.

Я дрожал все сильнее и чувствовал, как стынет кровь в жилах. Вдруг незнакомец позвал меня глухим и печальным голосом:

— Павел!

— Чего тебе надобно?

— Павел! — повторил незнакомец, однако голосом несравненно более мягким, но все же тем же печальным тоном. Я молчал. Он опять позвал меня по имени и вдруг остановился на месте. Я тоже остановился, как будто наткнулся на невидимую преграду.

— Павел! Бедный Павел! Бедный царевич! — сказал призрак.

Я обернулся к Куракину:

— Ты слышишь?

— Ничего, государь, не слышу!

А я слышал. Голос его и сейчас чудится мне. Я превозмог себя и опять спросил:

— Что тебе надобно? Кто ты таков?

— Бедный Павел! Кто я таков? Я часть той силы… кто хочет тебе добра. Чего мне надобно? Прими мой совет: не привязывайся сердцем ни к чему земному, ты недолгий гость в этом мире, ты скоро покинешь его. Если хочешь спокойной смерти, живи честно и справедливо, по совести. Помни, что угрызения совести — самое страшное наказание для великих душ…

Он опять кинулся вперед, пронзив меня все тем же всепроникающим взглядом из-под шляпы. Я последовал за ним, движимый неведомой силой. Он молчал, я тоже молчал. Куракин и слуги шли за мной. По каким улицам мы проходили, я не понимал и впоследствии вспомнить не мог.

Никита Иванович молча пошевелился в кресле.

— И таким образом, — продолжал Павел с печальной улыбкой на устах, — мы шли не менее часа, оказались перед зданием Сената. Призрак остановился:

— Прощай, Павел. Ты меня еще увидишь. Здесь, на этом месте…

Шляпа его сама собою приподнялась, и открылся лоб. Я отпрянул в изумлении — передо мной стоял мой прадед Петр Великий. Прежде, чем я пришел в себя, он исчез бесследно…

Теперь на этом месте — монумент. Центральная гранитная скала в основании, на ней — Петр на коне, и вдаль простерта его рука. Я никогда и никому не рассказывал о своей встрече с прадедом и никому не показывал этого места. Куракин уверяет меня, что я заснул во время прогулки. А мне страшно. Эта сцена так и стоит передо мной. Иногда кажется, что я все время так и стою там, на площади перед Сенатом. Я вернулся во дворец с обмороженным боком, в полном изнеможении и едва отогрелся…

Никита Иванович поник головой и ничего не отвечал наследнику. Его мучило, что до сих пор он не знал этого, и переполняло сочувствие к Павлу.

— Государь, — тихо начал он, — все это вам терзает душу, а сегодняшняя сцена разбудила снова ваше воображение… Я так думаю, что вы не видели Петра, но душа сама подсказывает вам, что делать на этом свете — жить честно и справедливо, следовать во всем великому прадеду. А ваши страхи — следствие сильных и больших разочарований. Будьте мужественны. У вас — прелестная жена, у вас — великое будущее, у вас будет все — слава, власть, деньги. Не бойтесь мрачных предчувствий. Беды проходят, радости остаются с нами…

Павел взглянул на своего воспитателя и едва ли не отца. Как ему нужны были эти сильные слова сильного мужчины, способного поддержать его в трудную минуту…

Но он ничего не сказал Никите Ивановичу. А тот думал, в каких мрачных красках рисует этот блистательный отпрыск блистательного престола свое будущее, и сердце его сжималось от любви и боли. Ему так и хотелось сказать — бедный Павел!

До самого рассвета просидели они в креслах, думая каждый о своем, изредка поправляя на Наталье Алексеевне то одеяло, то сползающую на пол епанчу, наброшенную сверху…

Катастрофа, как увиделось им утром, была столь сильна, что даже вышедшее солнце не смягчало ее последствий. Часть Петербурга полностью разрушилась. В Эрмитаже ураганом и напором воды выбило все окна и двери, по Неве плыли обломки ста сорока судов, стоявших в гавани и разбитых в мелкие щепки. У себя внизу, в Манеже, Панин увидел целое озеро.

Целую неделю еще продолжали плыть по реке обломки, деревья, вывороченные с корнями, трупы утопленников.

Одна Екатерина не хотела мириться с грустным и растерянным видом своих приближенных.

Вот как она описывала эту катастрофу в письме одному из иностранных корреспондентов:

«В десять часов вечера началось с того, что ветер с шумом распахнул окно в моей спальне. Пошел дождь, а вслед за ним с неба посыпались всевозможные предметы: черепицы, железные листы, стекла, вода, град, снег. Я спала очень глубоко. В пять меня разбудил порыв ветра, я позвонила, и мне пришли сказать, что вода уже у моих дверей и просит позволения войти. Я сказала: «А, если так, то пошлите снять часовых, которые стоят в малых дворах, чтобы они не погибли, не допуская ее до меня». Мне захотелось видеть все ближе — я ушла в Эрмитаж. Он и Нева напоминали разрушение Иерусалима. Набережная, еще не достроенная, была покрыта трехмачтовыми торговыми судами. Я сказала: «Господи! Вот ярмарка перешла на новое место. Надо будет, чтобы граф Миних, сын фельдмаршала и директор таможен, открыл таможню там, где стоял прежде театр Эрмитажа…»

Она шутила и смеялась — то ли чтобы уберечься от заразы уныния, то ли чтобы скрыть от Европы великие разрушения в Петербурге…

Как бы там ни было, она в тот же вечер устроила малый прием в Эрмитаже, чтобы забыть все горести вчерашнего дня.

Наскоро вставили стекла в малой зале Эрмитажа, убрали осколки и обломки, занесенные ветром, расставили большой стол, накрытый на двадцать персон, почистили кресла и стулья, занесенные песком и илом, разложили карты на ломберных столиках, и к приходу гостей все сияло блеском. Большая люстра горела яркими свечами, лампы, развешанные в простенках, давали гораздо больше света, чем в обычные дни, золотились чаши и кувшины на столе, сверкали хрустальные вазы и приборы, разложенные у каждого места. Как будто и не было столь необычной катастрофы, как будто не плавали еще в лужах внизу дворца рыбы, как будто и не приходилось пробираться в эту залу сквозь наваленные обломки деревьев и кучи песка и ила.

Панин и великий князь с Натальей Алексеевной пришли одни из последних. На этих малых приемах императрица обычно садилась обедать или ужинать только с самыми близкими людьми, только с членами императорской фамилии, и Панин чрезвычайно удивился, получив именно сегодня такое приглашение.

Однако он не подал виду, вытащил свой старый, уже изъеденный молью, но все еще блистающий золотом и вышивкой камзол, натянул светлые чулки, а туфли взял по тогдашней моде.

Он понимал характер императрицы, понимал, что ей необходимо отвлечься, но и не предполагал, что обед после катастрофы пройдет столь весело и живо.

Императрица смеялась, не переставая, рассказывала, как ее разбудила вода, и вскакивала, чтобы показать, как она склонилась перед ее величеством стихией. Ее веселость не была, пожалуй, напускной, просто это была реакция истерическая.

Потихоньку играл оркестр — Диц со своей скрипкой, Дальфини с виолончелью, Кардон с арфой. В зале кое-где сорвались Правила, полагающиеся для такого приема. Короткие записи на стенах запрещали вставать перед императрицей, даже если бы она подошла к гостю и разговаривала с ним стоя. На другой стене висел билетик, в коем запрещалось быть в мрачном расположении духа. Правила запрещали также оскорблять друг друга, говорить о чем-либо дурно.

Таблички с этими инструкциями висели по всем стенам — вместе со шляпами и шпагами надо было оставлять в передней распри и ссоры, оставаться правдивыми, не лгать и не говорить всякий вздор.

Уже на своем посту стоял и казначей с кружкой для бедных. На этот раз впервые такая роль была доверена секретарю Екатерины Безбородко. В копилку бросали штрафы — нелепости в десять копеек запрещались в присутствии Екатерины.

Стол был отменный. Правда, обычно на этих приемах не ели, в большинстве случаев вечера были посвящены спектаклям или концертам, после которых всякому гостю разрешалось заниматься чем угодно. Но в этот раз Екатерина, с утра ничего не евшая и не пившая, кроме кофе, решила порадовать вкусной едой — почти все поварни во дворце были затоплены, провизии не оказалось, и обед был как нельзя кстати…