Зинаида Чиркова - Граф Никита Панин

• Название: Граф Никита Панин
• Автор: Зинаида Чиркова
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-17-012010-9

О жизни одного из крупнейших российских государственных деятелей XVIII в. Никиты Ивановича Панина (1718–1783) рассказывает новый роман З. К. Чирковой.

---

Никита Иванович приметил старую развалюху Александра Ивановича Шувалова[2] и усмехнулся про себя: «Богатейший на России человек, начальник тайной канцелярии, одно имя которого нагоняло страх, а вот поди ж ты, всегда жалуется на плохие достатки, экономит на каждой копейке, даже жену и дочь одевает не по меркам теперешней моды, а велит юбки шить на два аршина уже, чем полагается. И одет не славно, и жену и дочь содержит в большой строгости». Никита Иванович не понимал этого — неужто человек с собой в могилу возьмет все свое богатство. По Никите Ивановичу — есть, так трать, ешь, пей, веселись, живи в свое удовольствие, нет — что ж, затяни потуже пояс.

Никита Иванович никогда не был богачом. Отец его умер, едва ему минуло восемнадцать, и перед смертью строго наказал: «Теперь ты старшой в семье, за всеми приглядывай, всем путь-дорогу определи, девок замуж выдай, брату помогай». И Никита Иванович свято соблюдал отцовский завет. И не было у него зависти ни к роскошным особнякам — он всегда нанимал квартиру, ни к роскошным нарядам — а уж знать как только не рядилась в золотые камзолы! Правда, всегда был чист и опрятен, один и тот же камзол, расшитый золотом, надевал на все приемы и люто ругал камердинера Федота, если хоть один волосок выбивался из его пышного парика о трех локонах.

Санки Панина с трудом уместились в ряду карет. Федотка спрыгнул с запяток, поспешно распахнул дверцу и опустил подножку. Никита Иванович неспешно сошел по крохотным ступенькам, махнул рукой Федоту, чтобы тот следовал за ним снять шубу и обмахнуть камзол, поднялся на высокое парадное крыльцо, по пути важно раскланиваясь со знакомыми, и вступил в переднюю залу, где толпилось уже так много народа, что продвигаться было почти невозможно. Никита Иванович скинул на руки Федоту шубу, поправил перед громадным зеркалом парик, оглядел себя и остался доволен. Ни показного блеска, ни гигантских перстней, ни больших лент с наградами и орденами, но статен, высок, светел лицом. И дрогнул в душе. Увидит, сейчас увидит он ту, по которой столько лет сохло его сердце. Но виду не показал и неспешно двинулся в парадный зал…

Зал сверкал. Тысячи свечей в громадных канделябрах так и горели на расшитых золотом мундирах, играли в бриллиантах и рубинах, отсверкивали в голых плечах декольтированных дам, переливались в их тяжеленных ожерельях и серьгах, подвешенных по моде этих лет на одно ухо, в драгоценных камнях браслетов и диадем, золотили парики и искусно взбитые прически, украшенные павлиньими перьями, живыми розами, затейливыми корабликами.

Никита Иванович оглядывал зал, раскланивался с теми, кого знал, и с интересом присматривался к незнакомым. Негромкая музыка оркестра из итальянских музыкантов создавала волнующую подкладку говора, шума, смеха, огромной толпы разряженных придворных.

Внезапно, словно по команде, гомон стих, музыка умолкла, а перед высоченными, изукрашенными тонкими листами золота резными дверями появился церемониймейстер с большим золотым посохом и, трижды стукнув тяжелой палкой о пол, громогласно объявил:

— Ее императорское величество Елизавета Петровна…

Он громко произнес все титулы императрицы, владетельницы и правительницы необъятной страны, и придворные как зачарованные слушали этот набор золоченых титулов, втайне желая, чтобы хоть один из них достался на их долю.

Двери, искрясь при свете свечей, медленно растворились, и в их блистающем проеме появилась она, давняя любовь и томительная тревога Никиты Ивановича, Как и всегда при ее появлении, вздрогнуло его сердце и теплая волна восхищения, ужаса и трепета прокатилась по всему его статному телу. Он и сам не понимал, почему этот трепет в его сердце зажигает именно она, женщина, девятью годами старше его, уже немолодая тридцативосьмилетняя красавица. Он старался выискать в ней черты, которые портили ее ослепительную кожу, этот легкий румянец на щеках, что пробивался и сквозь пудру и румяна, ее сияющие голубые глаза. Да, нос толстоват и коротковат, да еще и приплюснут, да и рот слишком мал, губы тонковаты, но, когда ее лицо озаряется улыбкой и становятся видны жемчужно-белые ровные зубы, когда она обращает ослепительный взор на кого-либо, сердце так и подтаивает и хочется встать перед ней на колени и целовать округлые полные руки, и любоваться точеными ножками, когда они затянуты в лосины мужского костюма, в которые она так любит рядиться, и облиты серебром туфелек на большом каблуке, которые и теперь выглядывают из-под края ее пышных, с огромными фижмами юбок. Он снова и снова вспоминал ту великую ночь, когда он впервые разглядел ее всю, от самой макушки до маленьких розовых пяток, когда в экстазе и умилении целовал самые потаенные места ее прекрасного тела, когда счастье и радость переполняли его и он молчал от избытка чувств…

Сегодня она вся была — торжество и сияние. Великолепное голубое парадное платье, роба, как шутливо она называла свои выходные платья, все было заткано золотыми цветами, огромное ожерелье из сверкающей свежестью неба бирюзы почти закрывало всю ее грудь, а пальцы были унизаны все той же бирюзой. Это был ее камень, ее талисман, ее бирюза, которая приносила ей и покой, и радость, и удачу. Одного не принесла бирюза — мужа. Она так и осталась в девушках, в старых девах, усмехался Панин, хоть и делила свою постель то с тем, то с другим из очаровавших ее придворных. И она давала им не только богатство, крепостных и громадные поместья — она дарила настоящую любовь, навсегда привязывающую к ней. Она умела это делать, это было в ее живой, остроумной и нежной натуре…

Никита Иванович смотрел на царицу, и взгляд его, обрати кто-нибудь на него сейчас внимание, поражал тоской и любовью. Но никому и в голову не приходило посмотреть на Никиту Ивановича — все молча и благоговейно впивались взглядами в удивительную красавицу, русскую царицу, никогда не носившую париков по придворной моде, потому что волосы ее были того знаменитого рыжеватого оттенка, что блестели, как золотые, и собранные в затейливую прическу с маленькой короной, искусно задрапированной в них, озаряли ее лицо блеском.

Она приостановилась на мгновение в дверях, быстрым и хозяйским взглядом окинула парадную залу, едва не зажмурившись от сияния золота и драгоценных камней, высоко вскинула голову и властно и громко начала свою речь на выходе.

И тут только все заметили, что по сторонам огромных фижм держала она за тонкие худые ручки двух девочек. Только тут увидели все их нарядные платьица, русые у одной, и черные, как вороново крыло, распущенные волосы у другой, а те, что протеснились назад, — и маленькие белые крылышки за их спинами. Так было принято — пока девушка не стала совершеннолетней, она носила за спиной маленькие белоснежные крылышки как символ чистоты и невинности. И только в день совершеннолетия крылышки обрезали, и девочка становилась женщиной… Такой вот обычай.

Но Никита Иванович и теперь не заметил девочек, он стоял и смотрел на Елизавету, и ничего ему не нужно было, только стоять и смотреть на нее. Она затмила собою все…

— Сегодня я хочу представить вам, господа, — раздался звучный, чистый голос Елизаветы, — новых жительниц нашего дворца. Это Маша и Анна Вейдель. Их отец героически погиб у Рейна, мать умерла по дороге сюда, и Небесная царица обещала двум этим сироткам свое покровительство. Так неужели же я, земная царица, окажусь недостойна милости царицы Небесной? Я, земная царица, должна выполнить обет Пресвятой Матери Богородицы — я стану этим двум сиротам вместо матери.

Она остановилась на мгновение, передохнула. В зале стояла мертвая тишина. Придворные замерли в изумлении.

— Жалую их во фрейлины императорского двора, а на новоселье дарю хлеб-соль…

С этими словами она сняла бирюзовое ожерелье, усыпанное по краям бриллиантами, и бросила его на поднос, услужливо подставленный степенным слугой в белых перчатках и белых чулках…

Шум и гомон поднялся в зале. Придворные окружили царицу, бросали на поднос драгоценности и деньги. Никита Иванович наблюдал за этой шумной толпой, стремящейся не столько одарить сироток, сколько обратить внимание императрицы.

Когда толпа несколько рассеялась, и он подошел к детям. Он знал об этой церемонии уже давно, Елизавета не утерпела и рассказала ему, какой сюрприз она хочет преподнести своим придворным, и потому приготовил хлеб-соль на свой лад. Еще в пору жительства в Пернове, где отец его был комендантом, он подбирал на берегу моря выброшенные волной желтые камешки смолы, иногда с вкрапленными в них застывшими мушками. Камень был недорогой, его собирали жители прибрежных районов и выделывали разные безделушки. Такой вот янтарный крестик изготовил и сам Никита Иванович. Яркая янтарная смола заплавила и сохранила почти в полной неприкосновенности попавшую на нее мушку, и она оказалась в самом центре крестика. Тонкая золотая цепочка поддерживала крест, и этот подарок, изготовленный своими руками, он подарил матери, а когда она умерла, хранил его в память о ней. Такую же брошь из янтаря он сделал в то время. Он многое умел своими руками. И вот теперь эти подарки пойдут бедным девочкам.