Ибрагим Аль-Куни - Бесы пустыни

• Название: Бесы пустыни
• Автор: Ибрагим Аль-Куни
• Издательство: Библос консалтинг
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-91501-018-4

Роман «Бесы пустыни» (название оригинала «Аль-Маджус») — одно из самых известных произведений ливийского писателя Ибрагима аль-Куни, лауреата многочисленных арабских и международных литературных премий.

В романе представлена эпическая картина жизни людей Сахары — Великой пустыни, где переплелись древние сказания, мудрые изречения далёких предков, устремления ныне живущих, из которых одни ищут Бога, а другие одержимы низменными страстями и вечной погоней за золотом и властью. Это книга о попытках вернуть потерянный рай через создание земного города счастья.

---

— Я не говорил, что все истинные пророки-ясновидцы не могут любить. Я лишь сказал, что глупостей они не совершают…

— Значит, не думаешь, что мужчина, если влюбится, непременно глупость совершит, любой мужчина, будь он и ясновидец?

— Любой мужчина — точно. Но не ясновидец!

— Не остается мне ничего, кроме как склониться в признательности перед тобой за такое высокое мнение о нашем племени. Значит, не следует мне попадать в трудное положение с любовью, если хотел бы я откреститься от глупостей и обрести доверие нашего вождя.

— Чтобы обрести мое доверие совсем не обязательно сторониться любви.

— Ну, а если доложу я тебе убедительно, что всякая влюбленность непременно заканчивается совершением какой-нибудь глупости, что ты на это скажешь?

Вождь поставил чайный сосуд вновь на остывающие угли и неуверенно произнес:

— Признаюсь, это — жестокое убеждение.

— Верно, жестокое. Но оно — истина. Думаю, не ошибусь, если скажу, что это наше убеждение внушает нам сама жизнь сахарцев, включая и личный опыт самого вождя Адды.

Шейх взглянул на собеседника в изумлении, но обнаружил, что глаза прорицателя все так же спрятаны за тканью лисама. Хитро плетет. Идкиран поступает так, прибегая к уловке: видеть реакцию собеседника на его слова и сделать выражение своих глаз для него недоступным: просто товарищеская беседа, никакого тебе стеснения.

Вождь на это не сказал ничего.

А гость снова вернулся к разговору о принцессе:

— Признаюсь, я поехал за ней следом не только в угоду Аманаю…

Тут он опять умолк, и вождь продолжал ожидать дальнейшего признания, но прорицатель ушел в сторону:

— Но именно ради блага земли, чтобы избавить Томбукту от коварства пыли. Отвечая на тайный старинный зов, который обратили к нам предки в годы изгнания из джунглей. Об этой тайне знают только изгнанники. Ты вкусил изгнание, и это дает мне право не стесняться и говорить тебе все про этот загадочный зов. Когда живешь вдали, единой надеждой встретиться вновь со своей любимой, которую зовут родина, ты чувствуешь, что обязан исполнить некий обет перед ней — долг сокровенный и священный. Может, это зов первозачатья? Или это святое желание оплатить стоимость пригоршни праха, которую дыхание творца всего сущего сделало вообще бесценной? В чем смысл жизни живущего, как не в том, чтобы оплатить долг, который Создатель вручил в руки земле — той, которую попирает ногами живущий ежедневно и ежечасно? Этот зов превращает трусов в героев, которые бесстрашно бросают себя на гибель, на самопожертвование, он заставляет людей обнаженной грудью противостоять врагу, отдать долг земле, оросить ее пять своей кровью.

Посетитель жадно, по-мальчишески погрузил обе ладони в песок, затем медленно вытащил их. Шейх наблюдал за ним — за тем, как он вновь погрузил их в землю, и на его предплечьях рельефно проступили следы язв старой оспы. Голосом тихим, отрешенным, словно земля сняла с него все напряжение, гость заговорил:

— Несомненно, ты слышал о конфликте Аная с его братом. А ты знаешь, почему эта лисица осмелилась похитить девушку, несмотря на давнюю свою ссору с братом? Вы не знаете этого хитреца. Как ты посвятил свою жизнь Сахаре, так он, хитрый лис, полностью подчинил торговле. Это такое явление, которым отличаются все постоянно занимающиеся своим ремеслом торговцы. У этого дьявольского занятия — своя тайна, оно постепенно заманивает, соблазняет и превращает прибыль в цель. Игра захватывает человека целиком, живую душу из него изымает, и он забывает начисто, что ему надо жить дальше, а не спекулировать доходами-расходами на рынках Гадамеса, Тамангэста или Томбукту. Анай — из той породы людей, которые душу заложат и продадутся заживо этой затее. Ударил он в грудь брата своего султана и взвалил себе на плечи дело избавления девушки от злого рока, но вовсе не потому, что герой или благородный какой, задумал дело славное совершить, как понял преданный им Ураг, а потому что заключил выгодную сделку.

Он спрятал кисть правой руки в песок по запястье. Наворотил вокруг нее другой рукой холмик. Шейху он в этот момент показался чистым ребенком. Спустя немного он продолжал в том же духе:

— Он из Томбукту не смог улизнуть, пока не научился в полном объеме ремеслу купли-продажи и не выманил у Урага несколько поставок золотого песка, чтобы славу себе составить на вялых рынках Центральной Сахары. Я не знаю, как он сумел вас надуть такой детской хитростью. Древнейшая уловка в Сахаре. К ней все захватчики в прошлые века прибегали, чтобы утвердиться на нашем великодушном континенте. Да она ничуть не хуже той будет, которую до него шейх братства Аль-Кадирийя использовал. Всякий авантюрист находит в себе смелость подобраться к бедному вождю племени, испросить его разрешения разместиться по соседству да разделить с ним милость воды питьевой из колодца. И тут вождь, заслуживший во всей Сахаре славу самого способного, кто посох держал и всегда придерживался середины, не найдет тут никакого подвоха, особенно, когда местечка-то просят махонькое — с буйволиную шкуру, с коровью, с баранью, вообще — пространство малое, невесть со что размером. И не вообразит несчастный шейх, что шкуру-то эту, да и землю вместе с ней, могут резать тонкие пальчики красавицы, искусной в плетении таких тонких нитей шелковых, что в сказочную гадюку превратятся, а она всю Сахару проглотит. Откуда же вождю знать этот секрет, если он всю жизнь свою старался прожить без крайностей — ни тебе выше великих, ни ниже подлых, будто середина и есть единственное благо обетованное?

— Ты что речь ведешь, будто все уже кончилось! — прервал его вождь.

Чужеземец рассмеялся громким пронзительным смехом, смеялся долго, запрокинув голову назад. В лунном свете в глазах его засверкали слезы. Наконец он с собой справился, перевел дух и возбужденно заметил:

— Ты все еще сомневаешься, шейх ты наш достославный? Будто ты не видишь, что запрет-то с тайны давно снят, и объявлено со всей наглостью, что сделки он на вашей равнине творит в обмен на запретный металл?! Ты что, ослеп, не видишь, что он и колодцем завладел, и мужами, способными носить оружие да женщин таскать, на проклятый металл обменивать, а тебя вон, одного оставил, наедине со стариками твоими именитыми? Ты что, не видишь, что один остался?

За всеми этими вопросами последовало новое, дерзкое покашливание. Вождь выпрямил позу, поправил полоски лисама на лице и повел защитную речь:

— Да позволит мне почтенный мой прорицатель предложить ему не бросаться так вскачь, да извинит мне, если позволю сказать, что я не соразмерностью руководствовался, когда решал поделить воду с посланцами кочевников, однако, и это мое искреннее признание, исключительно из боязни перед законом нашей Сахары. В этом вся причина. Древний наш закон, обозначенный в преданиях Анги, предписывает жителям Сахары не скупиться на воду — даже врагу. Ты забыл о том предупреждении в Аире? Если враждебная сторона не отказалась принять из твоих рук и испить воду жизни и открыто заявила о своей враждебности и мести, то возмездие и расплата в борьбе не падут на великодушную сторону, которая милостиво поделилась своей долей небесной жидкости, но постигнут они всю Сахару целиком. И награда, и наказание в таком положении — полностью за ней. Ты должен быть в курсе всех премудростей нашего континента в неотвратимом наказании всех своенравных и подлых грешников, когда наступает решающий миг, и в руках у нее оказывается самое страшное оружие: жажда! Я боюсь, что благородный прорицатель слишком завысил свое обо мне мнение, когда описал мое умение держать посох за середину. Не отрицаю: это — честь. Только на честь не осмелится претендовать тот, кто прожил в Сахаре жизнь человека рискового, переходящего пределы, вроде меня. Я не хотел бы забивать тебе голову всякими подробностями этого моего опыта, но, если хочешь, справедливость требует, даже понуждает меня сообщить тебе один секрет: именно обязанность вождя заставила меня избрать такой способ поведения, не потому, что неспособен отказать страннику в приюте или поделить каплю воды с изжаждавшимся руководствуясь каким-то корыстным соображением на будущее. Тут все дело, говоря языком Сахары, — повиноваться слепо простейшему закону. Ты не согласишься, будешь спорить со мной о результате, но я тебе возражу и скажу, что результат не входит в расчет доброго поступка, который никак не меряется прибылью и убытком.

Он поднял взгляд на своего гостя, желая посмотреть ему в глаза. Улыбнулся горько и добавил:

— Прости мне суровость мою, но я нисколько не поколеблюсь в твердом желании раскрыть тебе все до конца. Что тебя в эту игру втянуло, я имею в виду игру Аная, так это то, что ты тоже в принцессу влюбился, как уже это случилось с тремя четвертями всех мужей, всадников на нашей равнине, включая, впрочем, и дервиша. А поскольку всякий влюбленный есть существо несчастное и волей обделенное, он вечно ищет причину своей трагедии в самом ближайшем селении, в ближайшей же палатке этого кочевья, и к моему великому счастью соседней палаткой к последней пещере странствующего прорицателя оказалась палатка шейха Адды, который и оказал прием благородному страннику. Не думаю я, что у прелестных мифов, которых я с лихвой от всех вас недавно наслушался, есть какое-то отношение к жизни равнины.