Дэвид Митчелл - Простые смертные

• Название: Простые смертные
• Автор: Дэвид Митчелл
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-699-84454-8, 978-5-699-84452-4

«Простые смертные» – долгожданный роман от Дэвида Митчелла, каждая книга которого становится событием в мировой литературе. На страницах этого произведения Митчелл создал целый мир, погрузившись в который читатель, доверившись фантазии и воле автора, словно пройдет по лабиринту, где его ждет много интересного: неожиданные открытия, непредсказуемые сюжетные повороты, знакомство с колоритнейшими героями, многих из которых поклонники Митчелла знают по предыдущим романам.

Завязка истории – житейская ситуация: 1984 год, главная героиня, Холли Сайкс, убегает из дома, поссорившись с матерью. Но на этом реалистическая составляющая истории исчерпывается. Дальше с Холли произойдут события, которых с простыми смертными произойти не может.

---

Четвинд-Питт не менее гневно посмотрел на несчастную давилку и сказал:

– Должно быть, домоправительница купила это еще до нашего приезда.

Я совершенно точно пользовался чеснокодавилкой в прошлом году, но говорить об этом не стал. Просто вымыл руки и включил духовку, чего Четвинд-Питт до сих пор не сделал.

– Ладно, дай-ка лучше я. – Я выдавил чесночную кашицу в сливочное масло.

Все еще что-то ворча, довольный Четвинд-Питт тут же пристроил свой зад на кухонный стол и заявил:

– Работай, работай. По-моему, это незначительная компенсация за то, что ты вчера обдурил меня в пульку.

– Ничего, еще отыграешься. – Так, теперь поперчить, добавить нарезанной петрушки и размешать вилкой.

– Я вот все думаю: почему он это сделал?

– Ты о Джонни Пенхалигоне, я полагаю?

– Понимаешь, Лэм, ведь только с первого взгляда кажется, что все так просто…

Вилка замерла у меня в руке: взгляд у Руфуса был… обвиняющим? Вообще-то, у Жабы принят «кодекс омерта»[107], но ни один кодекс не может на сто процентов быть нерушимым.

– Продолжай. – Как это ни глупо, но я вдруг поймал себя на том, что шарю глазами по кухне в поисках орудия убийства. – Я очень внимательно тебя слушаю.

– Джонни Пенхалигон стал жертвой привилегий!

– Неплохо. – Моя вилка снова энергично задвигалась. – Во всяком случае, изысканно.

– Плебей – это тот, кто считает, что привилегии связаны исключительно с роскошью, множеством слуг, горничными, которые подносят тебе вкусные яства. А ведь на самом деле голубая кровь в наше время и в наш век – это серьезное проклятие. Во-первых, над тобой без конца грязно насмехаются, говоря, что в твоем имени слишком много слогов, а кроме того, лично на тебя возлагается вина за классовое неравенство, за уничтожение лесов Амазонии, за то, что цены на пиво все время ползут вверх, и за все остальное. Во-вторых, брак в аристократических семьях – сущее наказание: откуда мне знать, что моя будущая жена действительно меня любит, если на карту поставлены мои одиннадцать сотен акров земли в Букингемшире и титул леди Четвинд-Питт? В-третьих, на моем будущем висят тяжкие оковы в виде управления этим проклятым имением. Так что, если, например, ты захочешь стать брокером, или торговцем, или археологом, занимающимся раскопками в Антарктиде, или вздумаешь изучать вибрацию звука в невесомости, то твои родные скажут примерно так: «Если ты счастлив в своей профессии, то счастливы и мы, дорогой Хьюго». Ну, а мне в любом случае придется поддерживать на плаву своих арендаторов, жертвовать на благотворительные цели, кого-то спонсировать и с утра до ночи заседать в Палате лордов.

Я принялся вилкой запихивать чесночное масло в бороздки, сделанные в каравае хлеба.

– У меня просто сердце кровью обливается от твоих рассказов. Ты у нас какой по счету в очереди на престол? Шестьдесят третий?

– Шестьдесят четвертый. Ведь теперь родился еще этот, как бишь его… Но я говорю совершенно серьезно, Хьюго. И потом, я еще не закончил. Четвертое проклятие – это охота у нас в поместье. Я, черт побери, ненавижу биглей, а уж лошади… О, эти своенравные и чрезвычайно дорогостоящие средства передвижения, которые постоянно мочатся тебе на сапоги, а гонорар их ветеринарам исчисляется многими тысячами! И, наконец, пятое проклятье – это постоянная, черт бы ее побрал, тревога, даже ужас, что ты, именно ты, можешь все потерять, и тогда тебе придется начать все сначала, жить как простой смертный, как социальное ничтожество, как ты или Олли – только ради бога не обижайся! – и все время ползти вверх, только вверх, ибо таково единственно возможное для тебя направление. Но если с самого начала твое имя записано в «Книге Судного Дня»[108], как, например, у меня или у Джонни, то единственное направление для тебя – это вниз, к треклятому погосту. Такое ощущение, словно внутри подобных семейств из поколения в поколение передается толстенный пакет документов о банкротстве, а вовсе не приз победителя, и кто бы ни остался в живых, когда запас денег окончательно иссякнет, он, во-первых, обязан быть одним из Четвинд-Питтов, а во-вторых, знать, как собрать мебель, присланную из Аргоса.

Я завернул чесночный хлеб в фольгу и спросил:

– И ты предполагаешь, что этот букет проклятий и заставил Джонни направить свою машину с обрыва?

– Да, – сказал Руфус Четвинд-Питт. – И еще то, что ему некому было позвонить в самый черный час своей жизни. Некому довериться.

Я сунул противень в духовку и добавил жару.

31 декабря

По всей долине таяли сосульки; капли талой воды так и сверкали в косых лучах солнца. Дверь в «Ле Крок» была приоткрыта и подперта барным табуретом, а в самом баре суетилась Холли в мешковатых армейских штанах, белой майке и кепке-бейсболке цвета хаки, из-под которой торчали волосы, стянутые в «конский хвост». Пока я стоял на крыльце, с одной из сосулек мне накапало за воротник, противная холодная струйка поползла по шее и дальше между лопатками. Холли почувствовала мое присутствие, обернулась, и стоны пылесоса «Хувер» наконец затихли.

– Тук-тук-тук, – сказал я. – Можно?

Она узнала меня и тут же заявила:

– У нас еще закрыто. Приходите попозже – часов через девять.

– Неправильно. Вы должны были сказать: «Кто там?» Неужели с вами и пошутить нельзя?

– Нельзя. И дверь я вам не открою, Хьюго Лэм.

– Но она уже немного приоткрыта. И вот, смотрите, – я показал ей бумажные пакеты из кондитерской, – это завтрак. Гюнтер, конечно же, должен разрешить вам перекусить?

– Кое-кто из нас позавтракал еще два часа назад, выпендрежник.

– Когда учишься в Ричмондском колледже для мальчиков, тебя начинают дразнить, если ты недостаточно выпендриваешься. Там скромность считается преступлением. Так как вы насчет позднего завтрака?

– «Ле Крок» сам себя не вымоет.

– Разве Гюнтер и ваша напарница вам никогда не помогают?

– Гюнтер здесь хозяин. Моник наняли только для работы в баре. И они до ланча проваляются в постели, потому что сейчас заняты исключительно друг другом. Вообще-то, Гюнтер расстался со своей третьей женой всего несколько недель назад. Так что привилегия вывозить навоз из этого хлева целиком выпала на долю менеджера.

Я огляделся.

– И где же он, этот менеджер?

– Вы же на него смотрите, черт побери! Это я.

– Ого! Скажите, а если выпендрежник вымоет мужскую уборную, вы сделаете перерыв на двадцать минут?

Холли колебалась. Но какая-то часть ее души явно хотела сказать «да».

– Видите вон ту длинную штуковину? Она называется швабра. Беритесь за тонкий конец.

* * *

– Я же говорила, что это настоящий хлев!

Холли нажимала на ручки и клапаны хромированной кофеварки с таким видом, словно управляла машиной времени. Кофеварка шипела, плевалась и клокотала.

Я вымыл руки и снял со стола парочку барных табуретов.

– Это было одно из самых отвратительных заданий, какие мне когда-либо приходилось выполнять. Мужчины – просто свиньи. Вытрут задницу, швырнут комок туалетной бумаги мимо урны, да так и оставят там валяться. А в последней кабинке была целая лужа блевотины. Нет, это просто прелесть! Такое ощущение, словно блевотину там оставили специально, в качестве этакой «Полифиллы»[109].

– А вы отключите обоняние. Дышите ртом. – Холли принесла капучино. – И ведь все туалеты, которыми вы когда-либо пользовались, кто-то, безусловно, убирает. Если бы ваш отец владел не банком, а пабом, как в моем случае, то и вы вполне могли бы оказаться таким вот грязнулей. Ну вот, теперь вам будет о чем днем подумать.

Я вытащил из пакета круассан с миндалем, а остальные пакеты и свертки подвинул поближе к Холли.

– А почему вы не делаете уборку с вечера?

Холли отщипнула кусочек пирожного с абрикосами.

– У Гюнтера завсегдатаи зависают до трех утра и даже не думают проваливать. В три это еще хорошо. Вот попробуйте представить себе, каково это – убирать в таком хлеву, когда девять часов подряд без передышки подавала напитки?

Я признал правильность ее доводов и сказал:

– Но сейчас-то бар выглядит полностью готовым к битве, не так ли?

– Более или менее. Краны я протру позже и спиртное из погреба потом принесу тоже.

– А мне-то казалось, что в барах все делается само собой!

Холли закурила сигарету.

– В таком случае у меня попросту не было бы работы.

– А вы что, рассчитываете на, так сказать, долгосрочное гостеприимство подобного заведения?

Холли нахмурилась: это был нехороший знак.

– А вам-то что за дело?

– Я просто… Не знаю. Мне кажется, вы могли бы заниматься… да чем угодно!

Теперь в ее нахмуренных бровях читались одновременно и настороженность, и раздражение. Она постучала ногтем по сигарете, стряхивая пепел, и сказала: