Алексей Кожевников - Том 3. Воздушный десант

• Название: Том 3. Воздушный десант
• Автор: Алексей Кожевников
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1978

В третий том Собрания сочинений Алексея Кожевникова вошел роман «Воздушный десант» о боевых буднях и ратном подвиге десантников в Великой Отечественной войне, о беспримерной героической борьбе советского народа с фашистскими захватчиками на временно оккупированной территории, о верности и любви к Родине.

---

— Сперва омет надо разведать, — шепчет Сорокин и выразительно оглядывает нашу тройку, пожимает плечами.

Все понятно и без слов: с нашего самолета прыгнуло двадцать человек, а нашлось только трое. Где же прочие? Раньше нашего ушли на сборный пункт? Вряд ли. Приземлились они, как и мы, где-то здесь. Место никому не знакомо. Сигнальные ракеты штаба отсюда не видны. Ребята все первачи. Скорей всего, прячутся где-нибудь, ждут, когда их разыщут. Омет надо обязательно разведать.

— Можно налегке? — спрашиваю я.

— Да.

Оставляю при себе только автомат, пистолет, финку, фонарик, заползаю в придорожную канаву и жду, когда поредеют на дороге машины. Сорокин залег несколько позади, в бурьяне, он будет страховать меня. Машины идут реже, чем днем, но желтоватый свет фар на дороге не потухает. Боюсь, что в ожидании можно пролежать всю ночь, и перебегаю при свете фар. Тотчас же невдалеке с бегущей машины начинает работать пулемет, а Сорокин посылает в него автоматную очередь. Я ползу, бешено работая локтями и коленками. Мне важно поскорей пересечь световой коридор, который прорубают в темноте фары, а дальше, в сумраке не очень лунной ночи, могу сбавить прыти. Машина прибавляет газу и уносится с диким грохотом. Перестрелка затихает.

Подобравшись к омету, прислушиваюсь. Ни звука, ни шороха. Обхожу кругом. Никого. Лезу на омет. Там спит человек, немножко притрушенный соломой. Из-под нее выбились темная непокрытая голова и широко раскинутые руки.

Немец? Десантник? Мирный житель? Вынимаю пистолет. Нет, это не подходит: если придется применить — будет шум. Прячу пистолет, достаю финку и фонарик, осторожно подбираюсь к спящему, даю свет прямо в лицо.

Дрыхнет мой дружок Федька Шаронов. Снял автомат, шинельную скатку, вещмешок и развалился, непутевый, как в деревне, на покосе.

Свет фонаря не берет его, и начинаю будить другими способами. Дергаю за руку — спит. Щекочу за ушами — спит. Ерошу неукладимый шпын — помычал и продолжает спать. Жалко будить и пугать, но что поделаешь, служба требует. Зажал ему ладонью рот и нос, и Федька наконец очнулся. Сел, покрутил головой, будто вытряхивая из нее что-то, и мотнулся ко мне.

— Витька, ты?

— Я.

— Жив?

— Жив.

— Как это?

— Так.

— Неужели ты?

— Да вот я.

— Не верю. Ну-ка, протру зенки, — и трет пальцами глаза.

Мы так рады, что не замечаем, какую бессмыслицу плетем. Она ползет сама собой.

— Как это ты… откуда? — продолжает Федька.

— Проверяю, кто чем занят.

— Н-но-о?! Уже проверяешь? — В голосе Федьки недоверие и усмешка. — А я думал, от меня бегаешь. Четвертые сутки гоняюсь за тобой.

Теперь уже я говорю:

— Н-но-о?!..

Прячу фонарик и финку. Потом мы с Федькой крепко стискиваем друг друга и долго молча сидим так. Никакое слово не может выразить нашей радости. Сидеть бы вечно не отрываясь.

— Смело, храбро спишь, — шепчу я, отстраняясь от Федьки.

— Чем смелей, чем дерзей, тем надежней.

— Так можно проспать все на свете. И голову.

— Не проспал ведь.

— В другой раз можешь и проспать.

— А если я трое суток не прикладывался, — отшептывается он. — Стал засыпать на ходу.

— Сколько отхватал здесь?

— Лег утром, на рассвете. — Федька глядит на часы. — Пятнадцать часов.

— Толково.

— А тут короче нельзя, не выйдет. Постель-то какая, — хлопает руками по соломе. — Вишь, как пружинит. И какой простор, можно уложить роту. А я один наслаждался. Попробуй усни, и ты отхватаешь не меньше моего.

— Некогда, нас ждут Сорокины.

— Вдвоем?

— Да, вместе.

Спрашиваю Федьку, как приземлился он, где шатался трое суток. Мы ложимся рядом, головами в ту сторону, откуда будет сигналить Сорокин. До сигнала нет смысла бросать омет, здесь мягко, уютно, безопасно и пахнет, будто из русской печки, свежим, теплым хлебом.

Парашют помчал Федьку прямехонько, прицельно на какое-то черное пятно. Федька порадовался: «Слава богу, не в пожар!» Сначала пятно показалось ему клочком вспаханного поля, затем, когда снизился, разглядел, что оно живое, волнуется, вроде овечьей отары, и наконец увидел ясно: люди, какой-то огороженный и охраняемый часовыми лагерь. Вот подсудобил дружок парашют! У Федьки сами собой зашевелились волосы, словно начали перебазировку с головы на другое место. Вот наградил дьявол: сразу в лагерь, за колючую проволоку!

Федька снижался, а пятно как бы клубилось, люди шарахались из стороны в сторону. Вот стукнулся о землю — ему освободили маленькую площадочку, — а парашют накрыл кого-то. Все, может быть не одна тысяча людей, хлынули к Федьке. Раздался крик. Сперва в один голос: «Братцы! Товарищи! Свобода-а!»… Потом в несколько голосов: «Братцы-ы! Товарищи! К ворота-ам! Наши пришли, наши! К ворота-ам! Свобода-а!»

И дальше уже не разберешь ни слова, ни звука, все слилось в огромное, бесконечное «о-о-о!».

Людская масса плотно сомкнулась и, как одно тело, поползла к воротам, перед ними вспучилась валом, растерзала часового, сорвала воротины, пробила широкий пролом в заборе, смяла проволочные заграждения и вырвалась на неогороженное поле. Удивительно, какая сила появилась у людей. При одном звуке: «Наши пришли, свобода» — и какая сила! Попутно толпа вынесла и Федьку. Он, кажется, и ногой не шевельнул и даже кричать: «Наши пришли! Свобода!» — толком не мог: так стиснули его. Вынесли, как на блюдечке.

Впереди, сзади, справа и слева бежали, падали, вскакивали и снова бежали люди. Некоторые, упав, оставались лежать. Еще гудело «о-о-о», но уже подголоском, а громче был топот ног. Федька тоже бежал, падал, вскакивал…

Пачками взлетали осветительные ракеты. Непомерный свет делает то же, что и плотная темь, — он ослепляет, дурит человеку голову, путает расстояния, время, при нем и все крепкое, стоячее кажется зыбким, бегучим. При непомерном свете так же легко заблудиться, как в темноте. Федька бежал, словно подгоняемый кнутом, но куда, зачем — не думал, бежал дико, одурело.

Но вот сбоку резанул треск пулемета, словно чиркнули по мозгам, и у Федьки зажглась злая, но умная мысль: «А ты куда несешься? Жить надоело?»

— Падай, чумной болван, падай! Ползи! — скомандовал он сам себе.

Заполз в первую же полевую борозду и поплотней прилип к земле, чтобы не торчать своим десантским горбом над равниной. Последние убежавшие из лагеря протопали мимо.

«Пускай бегут, — подумал Федька, — мне с ними не дорога. У меня своя задача».

Топот затих. Поле опустело, но ракеты продолжали освещать его, и пулеметы проверяли боем пядь за пядью. Оглядевшись наскоро, Федька пополз в ту сторону, где при свете ракет показывалось что-то плотное и рыжее, похожее на заросли кустарника. Полевая борозда уткнулась в свежий, еще липкий земляной вал. За ним была глубокая пустая траншея. И дальше — целое поле, искромсанное траншеями, искрещенное земляными валами, которые издали мерещились ему стеной кустарника.

Спрятавшись за вал, Федька начал выжидать сигнальную ракету с нашего сборного пункта. Ракет летело до шута всяких, и отгадать свою было невозможно.

Тем временем немцы очухались, вокруг лагеря начали рыскать мотоциклисты и конники. Федька решил перейти на другой край поля, но треклятое было так перекопано, что он оказался как рыба в сети. Пробродил до рассвета, а кругом все валы да траншеи. И к траншеям уже шли люди.

«Вот так я, вот так герой: немец не успел дорыть окопчики, а я уже здесь, уже занял», — невесело пошутил Федька над собой, потом с борта траншеи спустил на дно груду красноватого суглинка — получилась вполне правдоподобная осыпь — и зарылся в нее.

Ясно слышался скырк лопат, когда в земле попадалась галька. Слышался русский и немецкий говор. Из него Федька понял, что в лагере было мирное население, принудительно согнанное немцами на постройку укреплений. Что парашютист, спустившийся в лагерь, еще не пойман. Но ему определенно не миновать виселицы: не мог он убежать далеко. И так весь день: скырк лопат, разговор о виселице, топот многих ног. По земле топот раздается очень далеко, и Федьке все казалось, что идут к нему, уже совсем близко. Пора открывать огонь, не сдаваться же без боя!

За день валов и траншей прибавилось. Федька проплутал среди них еще ночь. В чистое поле выбрался уже посветлу и залег среди неубранной кукурузы. Убежище ненадежное: рядом — деревня и большая дорога. В деревне — крики, брань, какой-то переполох. По дороге носятся немецкие машины. Иногда они почему-то останавливаются, слышно — спрыгивают люди, хлопают дверцы кабин. А Федьке думается: вот пойдут прочесывать кукурузу! Целый день не выпускал он из рук автомата и вертелся на брюхе волчком, то головой к деревне, то к дороге.

Когда стемнело, пополз к деревне, решил найти своего, русского человека, попросить у него воды и узнать про Таганский лес. За кукурузным полем лежала узенькая полоса огородов, дальше стояли длинной улицей избы. В улице полным-полно машин и немцев. Во всех избах свет. Он ярко заливал и улицу. Из труб валил дым. Ясно, что в деревне остановилась большая воинская часть.