Алексей Кожевников - Том 3. Воздушный десант

• Название: Том 3. Воздушный десант
• Автор: Алексей Кожевников
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1978

В третий том Собрания сочинений Алексея Кожевникова вошел роман «Воздушный десант» о боевых буднях и ратном подвиге десантников в Великой Отечественной войне, о беспримерной героической борьбе советского народа с фашистскими захватчиками на временно оккупированной территории, о верности и любви к Родине.

---

— Мы с вами прямехонько под расстрел бредем. У немца за всякое ослушанье пуля не то виселица. И все ж таки есть верные, честные, храбрые люди, они и ждут вас, и принимают, и помогают. Но скрытно. И подходить к ним надо тоже скрытно, умело, не во всякую минуту: не все ведь такие ждучие, как я.

Десантник приходит, когда ему надо, когда ему удобно, во всякое время, а для мирного жителя это часто бывает невпопад. Когда стукнется незнакомый человек, хозяину такая загадка, такая забота. И без того ад в оккупации, а тут еще: кто стучит, кто он?

Иной и отмахнется: шукай дальше. И его нельзя винить шибко: он ведь не звал, а десантник сам набрел и навлек, может, на целую семью смертельную опасность.

Алена еще подается ко мне и шепчет уже в самое ухо, шепчет с горьким укором:

— Вчера докатилось к нам: в соседней деревне один ваш хлопец набежал на двух стариков и пристал: «Дайте воды». Они ему: «Сгинь! Кругом немцы». А хлопец: «Не уйду без воды». Пришлось давать. А тут, на грех, подвернулись немцы, стариков схватили — и в гестапу за ковшик воды этому хлопцу. Что, не мог этот хлопец потерпеть?

Теперь я уверен, что стариков схватили из-за меня.

— Ну, скажите: мог, не мог потерпеть? — настаивает Алена. — Вы такой же хлопец.

Вспоминаю ту мою жажду и говорю:

— Пожалуй, мог.

Я спрашиваю:

— Ты недовольна чем-то?

— А чему радоваться? — Она быстро встает и начинает нетерпеливо, с крутыми поворотами, похаживать около меня, определенно давая понять, чтобы я не мешкал.

Полтыквы засунул в себя, другую половину — в мешок. Идем по узенькой тропе гуськом: двоих в ряд она не вмещает. Я постарался сделать так, чтобы Алена оказалась впереди. Она поняла это и сказала раздраженно, насмешливо:

— Невозможный вы человек!

Война, нельзя по-другому.

— Так и скажите. Совсем не надо хитрить, топтаться, подталкивать, — упрекает она.

Умолкаем: разговаривать в голос опасно, перешептываться, идя гуськом, — не слышно. Подражая какой-то птице, Алена тихонько насвистывает. Меня беспорядочно атакуют всякие думы. Часто слышу: «Война все спишет». У многих это стало лозунгом, флагом, убежищем. Укрываясь этим, они творят черт-те что. А спишет ли? И если даже спишет, все равно преступное останется преступным, подлое подлым, глупость глупостью, халатность халатностью. Справедливей другое: война ничего не списывает и не смягчает, наоборот, в войну, когда везде смерть, боль, горе, всякое преступление становится преступней, подлость — подлей, неосторожность, халатность, глупость оборачиваются бедой, гибелью. Права Алена: воевать надо с умом, с рассуждением.

Вспоминаю встречи с местным населением. И тут Алена в чем-то права. Нельзя всех крестить одинаково. И тот, кто накормил-напоил десантника, а потом сказал: «Уходи», и тот, кто ничего не дал, но предупредил об опасности, — уже не только враги, но и друзья.

Тропа расширяется. Идем рядом. Спрашиваю Алену, почему в деревнях не видно молодых, все только старые, малые да убогие. Она рассказывает, что много молодых мужиков ушло с нашими, когда отступали, многие подались в партизаны, а кого заскребли немцы и угнали в Германию. Молодых баб и девок тоже гонят в Германию, бегут они и к партизанам, а кто в деревне живет, старается не попадать навстречу фрицам.

Тропа разделяется на две, одна сворачивает на большую дорогу, другая — в обход села. На развилке проводница останавливается и говорит:

— Вот пришли. Дальше вам надо ни тропой, ни дорогой. Туда. — Алена машет рукой в даль полей, залитых неярким, седовато-голубым лунным сиянием. — Справа держите вон ту колокольню, а слева чуточку погодя будет ветряк. Все время режьте промежду них. Дальше увидите лес. Народ шепчет: они там.

— Спасибо. Большое вам спасибо!

— Мне можно домой?

— Да, можно.

Не имея ничего другого, дарю ей шинель: мне пока довольно и одной десантской куртки.

— Это хорошо, я ведь вправду чужая здесь, беженка. Бегаючи, все поисшмыгала да порастеряла.

Она плотно запахивается в шинель, как бы с намерением никогда не расставаться с нею.

Попрощались, можно расходиться, но продолжаем стоять. Мне хорошо, как с другом, как с сестрой, легко и говорить, легко и молчать; видимо, и ей тоже хорошо. Но уходить все-таки надо, и я еще раз подаю руку. Молодайка вдруг говорит:

— А дальше с вами не можно? — И вся загорается новой думой: — Ванюшка мой ко мне идет, а я к нему пойду — скорее встретимся. Я тоже советская, колхозным бригадиром работала, в кармане похвальный лист ношу. А здесь мне какая доля — немцы угонят. Так можно? Я и на квартиру вертаться не буду. Пускай хозяйка мои тряпки берет.

— А сестра?

— Никакой сестры нету, одна отговорка. Вы простите меня, я со страху обманула вас. Вы знаете, как струхнула? Ну, думаю, все зубы сама себе выкрошу. Лязгают — нет удержу. Я дальняя, беженка, сюда прибежала за своим Ванюшкой.

Она совсем мало пожила с ним. Еще не успел пройти свадебный хмель, как началась война и Ванюшку потребовали в армию. Проводила его на станцию, помахала платочком, когда увозили в поезде, а через день сама выпросилась в другой, тоже воинский, эшелон и поехала вслед за мужем. Один раз ей посчастливило: Ванюшкин поезд почему-то задержали среди поля, Алена обогнала его на своем и определенно видела Ванюшку. Видела, правда, недолго, пока их вагоны мелькнули один против другого. И поскольку это было нежданно, доже не успела ни покричать, ни помахать ему, кричала и махала уже пассажирам других вагонов. Но ведь это все равно что ему: они все одинаковы с ним, солдаты.

Вскоре Алену высадили как незаконно проезжающую в воинском эшелоне. Она осталась на станции ждать, когда будет проходить Ванюшкин состав. Но здесь не повезло ей: Ванюшка проскочил незаметно. Алена долго не могла примириться с этим, продолжала жить на станции и провожать все составы к востоку.

Настало время, когда движение на восток прекратилось, потом станцию заняли немцы. Алена наконец поверила, что Ванюшка где-то впереди ее. Фронт двигался в глубину России, и Алена двигалась за ним. Где попросит Христовым именем, где побатрачит недолго — и снова вперед, за фронтом. Она хотела перебраться через него на русскую сторону, к Ванюшке. Но это не удавалось. Около Москвы немцы получили пинка и покатились обратно. Покатилась обратно и Алена. Здесь, у Днепра, получилась задержка на целое лето.

— Возьмите! — настаивает она. — Шинель уже на мне. Полсолдата есть. Сапоги отнимем у немца, и будет полный солдат. Мой Ванюшка сюда идет, я к нему пойду — скорее сойдемся. Как хорошо получится!

Она нравится мне: вся такая душевная, приветливая, чистая, ясная, будто из тех мирных мест, которые не знали ни войны, ни оккупации. Неплохо иметь такого спутника. Но приходится сказать:

— Со мной нельзя. Никак. — А в утешение: — И не надо тебе никуда уходить. Наша армия уже у Днепра и скоро будет здесь. Скоро Ванюшка сам придет.

— Вы можете поискать его, поспрашивать? Сам он и здесь будет — навряд меня найдет, он может и не подумать, что я тут. Спрашивайте Ивана Петровича Березку. Он трактористом был и воюет, скорей всего, на танке. И сами приходите! Славным кавуном угощу.

Она колеблется: брать или не брать шинель? И охота взять: «Буду как Ванюшка», — и боязно: «Увидит хозяйка, спросит: «Где взяла? С кем гуляла?» Она, может, и не донесет немцам, а все ж спокойней, когда не к чему придраться. А увидят другие, вредные, — и шинель обернется в мою погибель. Зачем я на себе свою смерть понесу?!»

Снимает шинель, подает мне:

— Без шинели жила и впредь проживу. Вот как припущусь бегом. Хозяйка, пожалуй, думает: «На свиданки ушла Алена». Шибко подвели вы меня.

Начинаю извиняться. Она перебивает:

— Не надо, я не сержусь. Зато вы лучше пошукайте моего Ванюшку.

Обещаю шукать изо всех сил, что называется, и днем с огнем, а найду — растолковать ему, как идти к ней.

— Так не забудьте: справа у вас — колокольня, слева ищите ветряк! — напоминает Алена.

Колокольня за деревней, на высоком взгорке. Храмы всегда строили на высотках, ближе к небу, к богу. Давняя, сильная тяга у человека в высоту. Сейчас многие перестали верить в бога, но и безбожники все равно тянутся в небо — строят самолеты, дирижабли, ракеты, серьезно готовятся к полетам на Луну, Марс и дальше. Небо и без бога притягательно для человека.

Алена рассказывает, что на этой колокольне недавно произошла страшная история. Один из наших десантников угодил прямехонько на нее, запутался в лямках и повис на кресте. Немцы пробовали взять его живым, кричали: «Сдавайся!» А десантник побросал в них все гранаты, расстрелял все пули, двумя последними убил себя.

Прощаемся еще раз. Алена сразу с места улетает бегом, как на состязаниях.

Иду. Взгляд словно прикован к колокольне, а ноги бредут туда сами собой. Ну что ж, можно и завернуть на минутку: крюк невелик, и ничего опасного там нет. Пустырь с заброшенными могильными холмиками, с упавшими оградами, заваленный битым кирпичом. По развалинам видно, что был обширный каменный храм, обнесенный красивой железной оградой. Теперь от храма уцелела одна колокольня с облупившимися стенами, с дырявым, проржавевшим куполом, с черным, облезшим крестом. Сквозь купол проросли молодые березки.