Сергей Куняев - Николай Клюев

• Название: Николай Клюев
• Автор: Сергей Куняев
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-235-03725-0

Николай Клюев — одна из сложнейших и таинственнейших фигур русской и мировой поэзии, подлинное величие которого по-настоящему осознаётся лишь в наши дни. Религиозная и мифологическая основа его поэтического мира, непростые узлы его ещё во многом не прояснённой биографии, сложные и драматичные отношения с современниками — Блоком, Есениным, Ивановым-Разумником, Брюсовым, его извилистая мировоззренческая эволюция — всё это стало предметом размышлений Сергея Куняева, автора наиболее полной на сегодняшний день биографической книги о поэте. Пребывание Клюева в Большой Истории, его значение для современников и для отдалённых потомков раскрывается на фоне грандиозного мирового революционного катаклизма, включившего в себя катаклизмы религиозный, геополитический и мирочеловеческий.

знак информационной продукции 16+

---

Я убеждён, что Православная наша церковь своими „уставными чтениями“ из отцов церкви, где собственность подчас называлась, не обинуясь, кражей, своими прологами, житиями святых, содержанием своих богослужебных текстов, наконец, „духовными стихами“, которые распевались около храмов нищими и составляли народный пересказ этого церковнокнижного учения, всем этим церковь в значительной степени участвовала в выработке… антибуржуазного идеала, свойственного русскому народу. Допустим, что церковное учение падало уже на готовую почву или что русская, по-западному некультурная, душа уже и сама по себе склонна была к такому идеалу и только выбирала из церковной проповеди наиболее себе сродное, конгениальное… Вот почему и утверждаю, что примириться с коммунизмом как учением только экономическим (совершенно отметая его религиозное учение) для Православной нашей церкви значило бы только возвратиться к своему забытому прошлому, забытому официально, но всё ещё живому и в подлинно церковной книжности, и в глубине сознания православно-верующего народа. Примириться с коммунизмом государственным, прибавим в заключение, для церкви тем легче, что он, отрицая (практически лишь в известных пределах, хотя это и временно) частную собственность, не только оставляет собственность государственную или общенародную, но и карает всякое недозволенное пользование тем, что лично мне не принадлежит. Заповедь „не укради“ остаётся основным положением и советского уголовного кодекса. Христианство же заинтересовано не тем, чтобы обеспечить христианину право на владение его собственностью, а тем, чтобы предостеречь его от покушений на чужую собственность…»

Эта проповедь нестяжательства, тем более актуальная и по сей день, не могла не быть близка Клюеву, который ещё в первый год революции услышал «Нила Сорского глас», отрицающий и мир, построенный на неправедно нажитом, и то «религиозное учение» мира нового, что оправдывает кощунства над святынями.

А ведь с самого начала революции проповедь нестяжательства шла с кощунством рука об руку. И разрешить эту дилемму не представлялось возможным.

* * *

Первого марта 1920 года, ещё до конференции вытегорских коммунистов, губернский отдел народного образования вынес следующее решение: «Признать желательным издание в 3000 экземпляров избранных сочинений Н. Клюева в размере до 60 страниц для распространения среди школ губернии. Поручить т. Леонтьеву составить смету и выяснить возможность для печатания книги в Петрозаводске. По получению сметы направить её в Наркомпрос для утверждения».

И по губернским школам пошла книга уже беспартийного поэта — «Неувядаемый цвет» (название было взято из «Истории Выговской пустыни» Ивана Филиппова). В состав её вошли старые стихи — цикл «Песни из Заонежья» и «маленькие» эпические поэмы, также созданные ещё до революции.

Новая же книга «Львиный хлеб», включившая стихотворения, созданные в последние два года и сложившаяся к концу 1921-го — гениальный прорыв в будущее: провидение судеб России, определение магистрального пути её грядущего развития.

В процессе её создания открывался совершенно новый способ творческого мышления, рождался новый творческий метод, недоступный другим художникам слова ни тогда, ни тем более в настоящее время. Клюев открывал возможность движения внутри самого слова — именно внутреннего движения слова посредством «образо-созвучия», что позволило раскрыть внутри слова движение смыслов. И лишь горькая улыбка могла промелькнуть на его губах, когда он читал в «Известиях» характеристику своей поэзии, как «мало ценной», потому что поэт якобы «в неизмеримо большей степени является певцом былой статики, чем поступательной динамики мирового размаха». Ответ на подобную инвективу мог быть лишь один: «Невнятно „Известиям“ дымкой овинной повитое Слово, как сфинкса лицо»… «Россия — Сфинкс» — вспоминается Блок. Но у Клюева сама грядущая Россия, смотрящая сфинксом в лица современников и потомков из его строк, отождествляется со Словом поэта.

«Львиный хлеб — это, в конце концов — судьба Запада и Востока.

Россия примет Восток, потому что она сама Восток, но не будет уже для Европы щитом.

Вот это обретение родиной-Русью своей изначальной родины — Востока и есть Львиный хлеб».

Так объяснял Клюев смысл словосочетания, положенного в название новой книги, Николаю Архипову.

Очевидная отсылка к блоковским «Скифам» становится не столь очевидной, если мы обратимся к стихам 1919–1921 годов, где символический «Восток» будет складываться из многих смысловых наслоений.

Клюев всё более и более осознавал свою творческую сверхзадачу как преодоление пропасти, разверзшейся в XVII столетии и всё углубляющейся и увеличивающейся из века в век…

Революция подарила надежду на преодоление раскола, но с каждым днём эту же надежду губила, ибо во всей повседневности, в каждом прожитом часе ощущалось и осмысливалось наступление железной западной пяты, губящей естество и красоту русской жизни.

«Дом, разделившийся в себе, не устоит…» Дом раскалывался изнутри, и соединять рушащиеся стены приходилось железной скрепой, не щадящей ни людей, ни цветов, ни рощ.

Лев — символ воскрешения Христа. Львиный хлеб — тело Христово, знак Святого причастия. Он же — символ мучеников-христиан, бросаемых на арену на съедение львам под восторженные крики римской черни.

Вспыхнет сердце — костёр привратный,
Озаряя Терновый лик…
Римский век багряно-булатный
Гладиаторский множит крик.
……………………………
Нет иглы для низки и нити
Победительных чистых риз…
О, распните меня, распните,
Как Петра, головою вниз!

«Головою вниз» распять себя испрашивал апостол Пётр, ибо знал, что недостоин распинаться, как его Учитель, — трижды отрёкся он от Христа во дворце Каиафы, слыша вокруг себя крики — «И ты был с Ним»… И свою вину — пусть невольную — не может избыть Клюев, благословлявший революцию как возрождение Святой Руси, воплотившейся в огненном лике и Христовых ранах — и обернувшейся «железной пятой»…

«Неославянофильской книгой» назовёт через много лет «Львиный хлеб» Борис Филиппов. Точнее было бы назвать эту книгу «евразийской», но и это определение не исчерпает её смысла. Кажется на первый взгляд, что соединение России и Востока, России и Африки, России и Запада (даже!) в ней созвучно самой идее мировой революции — пусть в клюевском «духовном» восприятии. «От Бухар до лопского чума полыхает кумачный май…»; «Там, Бомбеем и Ладогой веющий, притаился мамин платок…»; «Прозвенеть тальянкой в Сиаме, подивить трепаком Каир, в расписном бизоньем вигваме новоладожский править пир…»; «И стихом в родном самоваре закипает озеро Чад…» Подобные строки можно приводить до бесконечности. Но они мало что объяснят вне контекста движущихся клюевских смыслов. А смыслы эти раскрываются одновременно с раскрытием прошлых эпох Вечной Руси («Как и при Рюрике, ныне много полюдных дорог: в Индию, в сказку, в ковригу (горестен гусельный кус!), помнит татарское иго в красном углу Деисус»), обращённой в будущее.

Это идеальное начертание грядущей земной гармонии скорректировал в «Философии общего дела» Николай Фёдоров: «Магометанский Восток, окружённый со всех сторон христианами, вступая в храм, оставит оружие; и дальний Восток, освобождённый от антихристианского давления, вступит в единение с принявшими на себя долг воскрешения, и вместо нирваны разделит с ними этот долг. Тогда можно будет сказать, что литургия оглашенных уже кончилась, оглашенные сделались верными, третья часть литургии, литургия верных, начинается, т. е. наступает третий день воскрешения. Необходимо заметить, что и об отношениях всех народов к друг другу вообще, и о наших отношениях ко всем другим народам в особенности, можно также сказать, что причины, нас разделяющие, мелки и ничтожны, причины же, которые должны вести к нашему соединению, велики и глубоки…»

И кажется поначалу, что Клюев, прозревая грядущее, вторит этим заветным словам своего любимого философа:

Выстроит Садко Избу соборную,
Подружит Верхарна с Кривополеновой
И обрядит Ливерпуль, Каабу узорную
В каргопольскую рубаху с пряжкой эбеновой!

Лишне говорить, что не в наряде суть. В соответствии наряда и нутра. Но то, что происходит у Клюева, помещается далеко за рамками обычного земного восприятия.

Чу! За божницею рыкают львы,
В старой бадье разыгрались киты…
Ждите обвала — утёсной молвы,
Каменных песен из бездн красоты!

То, что сохранила в человеческой памяти древняя мифология, оживает на наших глазах — и львы библейские, и киты, что держали веками землю на своих спинах. Что до «утёсной молвы», то она лишь предвестие всесветного переворота.