Аркадий Савеличев - А. Разумовский: Ночной император

• Название: А. Разумовский: Ночной император
• Автор: Аркадий Савеличев
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-17-018874-9

Об одном из самых известных людей российской истории, фаворите императрицы Елизаветы Петровны, графе Алексее Григорьевиче Разумовском (1709–1771) рассказывает роман современного писателя А. Савеличева.

---

Присвистни и ты заранее, гоф-интендант, камергерством своим не обольщайся. Целый штат конюхов и кучеров, не говоря уже о тридцати шести основных лошадях. Чтобы масть к масти — вороные, буланые да соловые. Не говоря о лошадях обозных, попроще. Хотя тоже тройками поедут, и возки должны быть крытые, чтоб не заморозить всех этих фрейлин да горничных.

Елизавета выехала из Петербурга 23 февраля. Сани неслись днем и ночью, осыпая дьявольскими искрами молчаливые деревни, в которых, наверное, крестились: «Свят! Свят!..» Никто ж заранее не предупреждал. Единственное, впереди скакали гвардейцы, разметая на пути все непотребное. А под самыми мордами лошадей — факелоносцы, за такую дорогу осмоленные до преисподнего вида. Целые сани были загружены заготовленными факелами. Не шутка — такая длиннющая ночь!

Все же как ни светили, в одном городишке — Торжке, что ли? — громадные сани раскатило и снесло бок купеческой лавки, на беду укрепленной железными балками. Одного гвардейца, сидевшего с кучерами на козлах, балкой замертво в снег свалило, другому ноги переломало. Заминка вышла.

Елизавета спала на толстых пуховиках, ничего этого не слышала, но Алексей, скакавший следом и как раз чокавшийся со своим адъютантом, почувствовал неладное, кинул кубок:

— Беда, никак?..

Он выскочил из возка как сидел — в легком, подбитом куньим мехом кафтанчике. Следом за ним, громыхая шпагой и наспех засунутыми за пояс пистолями, бежал адъютант.

— Чего стоим?

Кучера молча оттаскивали со своего сиденья окровавленную железную балку.

— Лошади?..

— Целы, ваше сиятельство.

— Так чего стоим? Трогай!

Полумертвых гвардейцев побросали в набежавшие сзади хозяйственные сани, из конвоя новую пару посадили на козлы — и-и!..

— Пади-и!..

— Пади-и!..

Борейторы с двух сторон ударили в плети, кучера с двух пар вожжей вправили коренникам как следует удила — и бешеный бег продолжался.

Пока Алексей и его адъютант, увязая в придорожном снегу, возвращались к своему возку, пышущие искрами главные сани успели далеко ускакать. Уже своим, парой сидящим, кучерам:

— Догоняй!

У Алексея был шестерик, тоже лихой. К тому же прекрасно приспособленный для дальней приятельской дороги: возок обит по коже медвежьими шкурами — тепло. Медведей они с адъютантом завалили в окрестностях Гостилиц всего месяц назад — охотничий дух не успел выветриться. То было приятельское знакомство при новых должностях. Хотя, конечно, давние знакомцы… Адъютант-то — не кто иной, как Александр Сумароков. Алексей Разумовский, пред коронованием ко всему прочему возведенный еще и в звание обер-егермейстера, не без труда уговорил его. Хотя должность тоже была непростая: генеральс-адъютант. Но ведь старинная дворянская гордыня! Сейчас притирались помаленьку.

— Эк их, Александр Петрович! Оторвали от такого приятного разговора. Может, хватит чиниться?

— Как скажете, мой генерал.

— Так и скажу: нет генерала. Друг любезный! Ты ведь, Александр Петрович, из столбовых дворян. Не мне чета, простому казаку.

— Ну-у, Алексей Григорьевич! Не всегда же и мои предки были столбовыми. Не из казаков, так из дружинников выбивались. Стоит ли считаться родословными?

— Ты прав, пиит. А если я в чем не прав — не скрывай, говори.

— Не скрою: не рано ль застегнули карманы?

Алексей расхохотался:

— А все замятия виновата!

Он пощелкал пряжками больших кожаных карманов, в которых было все, что душеньке угодно.

— Дорога дальняя, кадет. Не царское это дело — в досужее время предков перебирать. Я рад, что ты, Сумарок, согласился быть моим адъютантом.

— И я рад, певчий, что ты остановил свой выбор на мне. Не обижает упоминание?

— Какая обида, кадет! Открывай очередной карман.

Кибитка была снабжена многими боковыми карманами.

Там и пистолеты, и закуска дорожная, и, само собой, не только венгерское, — по зимнему времени и водочка петровская кстати приходилась.

Шестерик стрелой летел вслед за государевыми санями. Вихри, снег, дорожная круговерть. А за медвежьими стенками возка тепло и даже уютно. Свечи, конечно, колебались, но не гасли. Передние тяжелые сани хорошо проминали дорогу. Загодя были отправлены и многие хозяйственные обозы, вдобавок еще намедни проскакали фурьеры с наказом на всех ямах: «Смотри-и, морда!» Само собой, если где и переметало, так уминали дорогу местными санями. Славно неслись в Первопрестольную! Ничто не мешало дружеской беседе генерал-лейтенанта со своим генеральс-адъютантом.

— Сказать ли тебе, Александр Петрович, чем я сразил государыню?

— Да уж скажи, Алексей Григорьевич, раз у нас все на таком доверии.

— Видать, в худую минуту я торкнулся в дверь матушки Елизаветы. Говорю: так и так, позволите взять адъютанта? Как же генералу без адъютанта! Чести мало, уважения никакого. «Правда твоя, — отвечает матушка, — я уже присмотрела тебе сотоварища. Бочку вдвоем выдуете!» — «Да зачем же бочку, — с некоторой даже обидой возражаю. — Вполне нормальный выпивоха. Вирши к тому же пишет». — «Вирши? — оторвалась матушка от зеркала, на меня с подозрением взирает. — Не Сумароков ли?..» — «Угадала, матушка, — говорю, — он самый». — «А раз он, так и не бывать! Сказывают, слишком вольно пишет теперь, ишь его!..» — «Ясно, — напираю, — кто сказывает?» — «Кто? Пыхто! Леший его бери, Сумарокова… да дьявол в придачу!..» Ты, конечно, друг любезный, не слыхивал, как она в гневе ругается? Наука! Обучил ее тому не кто иной, как истопник Чулков. Знаешь, что начинается, когда печи задымят? У-у, святых выноси! Ну, думаешь, сейчас Чулкову — голову на плаху… Ан нет. Отведет ретивую душеньку — да и ласково так: «Ва-асенька!» А я вперся, когда печи как раз дымили. Ясно, получил это: не бывать! И что ж, ты думаешь, я делаю?..

— Ручку целуешь, что ж еще.

— Верно, ручку. Но к ручке-то и рукавчик пристегиваю.

— Какой рукавчик?..

— Забыл, кадетик? Да тот самый, что я по дурости хохлацкой у тебя оторвал. Так-то складно под царскую ручку об этом рукавчике, не в первый уж раз рассказываю, что матушка гребенку об зеркало шваркнула — и в хохот, в хохот, Александр Петрович! У нее ж быстро гнев на милость меняется. «Да ты, — сквозь такой благой смех говорит, — и второй рукав у него оторвешь!» — «Оторву, матушка, — отвечаю, — если чем тебя огорчит. К примеру, плохие вирши сочинит». Вот, Александр Петрович! Придется тебе писать эту, как ее?..

— Оду.

— Пускай — оду. На восшествие?..

— Да в самый бы раз… если напишется!

— Но-но, Александр Петрович. Должно написаться. Ты уж меня не подводи. Да и рукавчик свой пожалей, ведь она припомнит…

— Уж это без сомнения… Так чтоб рукавчик не отрывался?

— Тем паче, с головой-то!

— Ну, где наше не пропадало, Алексей Григорьевич…

— Не пропадет, Александр Петрович…

И беседушка дорожная продолжалась. Запасец под медвежьими шкурами был изрядный. Левые карманы возка венгерским пенились на ухабах, а правые — водочкой петровской. Вперемежку-то оно даже очень ничего.

26 февраля, в пятом часу пополудни, царские сани остановились в селе Всесвятском, в семи верстах от Москвы. Камергер Разумовский, следовавший последние версты вплотную, выскочил из своего возка уже в парадном камзоле, при шпаге. За ним, чуть поодаль, церемонно выступал адъютант. Но не могла же государыня сразу выйти из своего домка. Ее одевали и причесывали, бросая сквозь хрустальные оконца гневные взгляды. Алексей на морозном февральском ветру нетерпеливо переступал с ноги на ногу. Адъютант стыл так же, как и обмерзшие гвардейцы лейб-кампании, спешившиеся у крыльца старого царского дворца. Факелы, обступившие сани, бросали на снег золоченые тени. Елизавете предстояло сделать из саней всего несколько шагов, но на это ушло не менее получаса. Наконец горничные и фрейлины угомонились, дверь домка распахнулась, и Елизавета, обутая в меховые сапожки, в собольей шубе и жаркой муфте, ступила на снег. Гвардейцы выхватили шпаги в почетном приветствии, то же сделал и адъютант Сумароков. Один камергер Разумовский не утруждал себя приветствием, да и не смог бы при всем желании, — руки были заняты. Он подхватил Елизавету под кунью муфту, покрепче другой рукой придержал и свел со ступеньки саней на ступеньку крыльца.

— Уже приехали? — наигранно удивилась Елизавета.

— Приехали, ваше величество, — поспешил заверить ее предупредительный камергер, на людях не допускавший и тени фамильярности. — Ваши покои убраны как должно и натоплены…

— Как, без моего истопника? — изволила пошутить Елизавета.

Истопник Чулков уже бежал вперед со словами:

— Я счас сам все проверю, я счас!..

В прихожей камергер передал Елизавету с рук на руки фрейлинам и горничным и только деликатно спросил: