Кодзиро Сэридзава - Книга о Человеке

• Название: Книга о Человеке
• Автор: Кодзиро Сэридзава
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-389-00139-8

Почитаемый во всем мире японский классик Кодзиро Сэридзава родился в 1896 году в рыбацкой деревне. Отец с матерью, фанатичные приверженцы религиозного учения Тэнри, бросили ребенка в раннем детстве. Человек непреклонной воли, Сэридзава преодолел все выпавшие на его долю испытания, поступил в Токийский университет, затем учился во Франции. Заболев в Париже туберкулезом и борясь со смертью, он осознал и сформулировал свое предназначение в литературе — «выразить в словах неизреченную волю Бога». Его роман «Умереть в Париже» выдвигался на соискание Нобелевской премии. В 1965 году Сэридзава сменил Ясунари Кавабату на посту председателя японского ПЕН-клуба.

«Книга о Человеке», следуя за «Книгой о Боге», продолжает знаменитую трилогию Кодзиро Сэридзавы, созданную им в последние годы жизни. В центре «Книги о Человеке», построенной на событиях как реальных, так и мистических, — размышления о том, как надо жить, чтобы отвечать своему божественному предназначению.

---

Сразу налево неподалеку виднеется рощица храма Мисюку, но за десять лет там ни разу не устраивали религиозного праздника. Или в условиях американской оккупации это не разрешалось? Непосредственно за рощей — здание младшей школы, в которую ходила моя четвертая дочь. Меня выбрали главой родительского комитета, и моим первым делом было просить в районной управе, чтобы как можно быстрее вставили стекла в окнах нового школьного здания, построенного на месте сгоревшего. Я четырежды ходил в управу и просил отвечающих за это чиновников, мне говорили, что скоро все будет сделано, но дни проходили, а стекол в окнах все не было, наступили холода, и, занимаясь, школьники мерзли.

От членов родительского комитета в мой адрес раздавались упреки за то, что я, будучи главой комитета, не подарил чиновникам саке. Саке можно было достать на черном рынке, но я не хотел этого делать, поэтому, наконец собравшись с духом, я посетил главу управы и вновь настоятельно попросил его о стеклах, предупредив, что намереваюсь написать в газету о наших трудностях. Глава управы уговорил меня подождать со статьей, мол, стекла скоро вставят, и в самом деле, через три дня все окна школы были застеклены. И смех и грех!

В качестве председателя родительского комитета я в принудительном порядке должен был посещать лекции американцев, читавшиеся в зале управы, — «О демократии», «Задачи родительских комитетов», «Народное образование» и т. д. Все это звучало очень красиво, но сколько же раз приходилось выслушивать поучения о вещах, совершенно неприемлемых в тогдашней Японии!

Когда дочь окончила школу, я вздохнул с облегчением, что наконец-то смогу освободиться от обязанностей председателя родительского комитета, но мне сообщили, что устав комитета изменился и я еще два года обязан нести эту обузу.

В самом деле, несчастливые десять лет! — вздохнул я, глядя на небо. Я и небо-то здесь, в Мисюку, вижу впервые! — посмеивался я над собой. Да и сам этот район — при всей моей любви к пешим прогулкам, я по нему толком и не ходил, почти ничего в памяти не осталось…

— Поздравляю! — вдруг послышался крик.

Вздрогнув, я повернулся в ту сторону, откуда он исходил, туда, где под холмом были огороды, которые пересекала дорога. Там стоял «дедушка Судзуки» и махал мне рукой. Это был крестьянин лет семидесяти, каждый день он приходил на огород с противоположного берега речушки, протекавшей вблизи. Моя жена с его разрешения каждый день выбрасывала мусор в углу его огорода, называла его «дедушкой» и водила с ним дружбу.

— Слышал, вы вскорости переезжаете в новый дом. Поздравляю! В мире теперь все пойдет на лад. Но вы уж нас не забывайте, заходите!

— Спасибо!

— Если что-то надо пособить во время переезда, не стесняйтесь, скажите.

Молча поклонившись, я отошел от окна, повалился навзничь на постель, разбросав руки в стороны, и глубоко вздохнул. Лежа на спине, я мог видеть в открытое окно небесную синеву…

И вновь я задумался об этом несчастливом десятилетии. Почти все японцы были рады, что окончилась долгая, тяжелая война и воцарился мир, но чтобы освободиться от последствий войны, надо было еще избавиться от всевозможных притеснений, как со стороны оккупационных властей, так и от своих, доморощенных чинуш, откуда проистекали все беды, все несчастья… В эти десять лет и я не был исключением…

И вдруг я вскочил, точно в меня ударила молния.

Я вообразил себя несчастным потому, что, запершись в темной каморке, день и ночь, точно батрак, возделывал пером рукопись… Да, так и есть. Я, изволите видеть, писатель! Горько улыбнувшись, я вновь откинулся на постель и задумался.

В эти десять лет я, находясь в расцвете творческих сил, писал безо всяких усилий. Среди опубликованных произведений ни одно не получило плохой критики. Оставшийся незамеченным в Японии, роман «Умереть в Париже» был издан в Париже во французском переводе, удостоился высокой оценки критиков, в Бельгии вышел в массовом издании, в Швейцарии — в дорогом, даже в Польше перевели, кроме того, на французский был переведен «Потомок самурая». На гонорары от этих книг моя третья дочь получает музыкальное образование в Париже. В конце концов, в европейских странах меня осыпали наградами, которых я ни разу не удостаивался в Японии, и, что особенно лестно, Французская академия присудила мне Большую премию дружбы… Вряд ли будет бахвальством сказать, что это и есть писательское счастье.

И я воскликнул, словно желая развеять хмурые мысли:

— Я не батрак! Я прекрасный писатель!

Этот крик услышала снизу жена, поднялась по лестнице, из коридора заглянула через щель в перегородке и сказала:

— Ты меня напугал. Во сне, что ли, вопишь? Спать днем — верный способ простудиться!

— Я не спал, — сказал я, приподнимаясь с кровати. — Я перестал быть литературным поденщиком. Ты тоже больше не жена крестьянина. Отныне ты будешь женой писателя!.. Вот что я решил.

— Я и так счастлива, — рассмеялась жена, спускаясь по лестнице.

Глава третья

В конце февраля 1957 года, как и было запланировано, завершилось строительство моего нынешнего дома на месте прежнего, сгоревшего, в Восточном Накано, и я смог наконец выехать из дома, который снимал в Мисюку.

Жена Н., проектировавшего мое новое жилье, дочь профессора медицины, с которым я во время своего пребывания в Париже почти год поддерживал дружеские отношения, только-только начала работать в Токио дизайнером по интерьерам и взяла на себя труд подобрать и закупить для нас мебель, чем сильно нас выручила, но сам переезд обещал быть весьма тяжелым и хлопотным. Наша семья на тот момент состояла из меня, моей жены и четвертой дочери, ученицы третьего класса школы верхней ступени. Едва мы начали приготовления к переезду, жена вдруг сказала с грустью в голосе:

— Этот Ёсабуро, с тех пор как решилось его устройство на службу, у нас и носа не кажет, а в университете сейчас, кажется, каникулы, может, он мог бы нам помочь… Позвонить, что ли, ему?

— Возможно, у него сейчас выпускные экзамены… К тому же не настолько мы с ним близки, чтобы просить о помощи при переезде.

Так я ответил, но при этом подумал, что сын того Тигра, хоть и проучился в Токийском университете, не блещет ни красноречием, ни манерами, сразу видно — выходец из рыбацкой деревни, поэтому, несмотря на то что его взяли в банк М., в будущем ему придется несладко, надо бы за ним присмотреть. Как бы там ни было, меня несколько удивляло, что в последнее время он перестал у нас появляться.

Возвращаясь к переезду — женщина, которая до войны долгое время служила у нас домработницей, а сейчас работала в Акабанэ (от пожаров она не пострадала и жила в полном достатке), пришла за два дня до переезда и помогала в течение нескольких дней, чем оказала жене неоценимую услугу. И все равно, намаявшись за два дня переезда, жена в новом доме тотчас повалилась на кровать и даже не стала ничего есть.

Прошло пять дней после переезда, и в конце концов у нас троих наладилась обычная семейная жизнь.

Младшая дочь училась в третьем классе женского колледжа и была рада тому, что из нового дома удобнее ходить на учебу. За год до того, как она пошла в школу, по условиям военного времени мы отказались от прислуги, и она привыкла все свои дела делать сама, а кроме того, постоянно помогала матери по хозяйству.

Моя жена радовалась, что благодаря этому она может жить без чужой помощи в соответствии со своим идеалом жены крестьянина. Что касается непривычных бытовых устройств в новом доме, дочь, расспросив мастеров о премудростях их эксплуатации, подробно записала и повсюду развесила инструкции, да еще всякий раз вежливо объясняла матери, как ими пользоваться. И жена была счастлива, что может в полной мере наслаждаться достижениями цивилизации.

Мой кабинет располагался на втором этаже, в комнате, выходящей на юг, здесь все уже было обставлено — кровать, обогреватель, мебель, книжные полки, и главное — большой письменный стол, на котором вольготно могли разместиться рукописи и справочники. Поскольку я влез в долги при строительстве нового дома, мне предстояло вести жизнь, еще больше напоминающую жизнь батрака, и вкалывать еще усерднее, чем в моей комнатушке в Мисюку.

Мы прожили в новом доме две недели, когда однажды, ближе к вечеру, зазвонил внутренний телефон, и жена сказала:

— Пришел Ёсабуро, ждет в саду.

Надеясь немного передохнуть, я спустился в сад.

За время войны сад совсем одичал, и после нашего переезда его восстановлением занимались садовники, отец и сын, служившие здесь еще до войны, Лично мне было совсем не до устройства сада, но садовник, работавший здесь с двадцатых годов, с того времени, как тесть построил здесь выездной дом, незадолго до переезда посетил меня в Мисюку и попросил, чтобы ему поручили благоустройство сада в новом доме. Я объяснил ему, что с моими затратами на новый дом и долгами мне сейчас не до сада, но старик продолжал настаивать, говоря, что из благодарности к прежнему хозяину (моему тестю) хочет посадить дубки вместо погибших при пожаре в качестве изгороди по четырем сторонам усадьбы.