Чарльз Сноу - Коридоры власти

• Название: Коридоры власти
• Автор: Чарльз Сноу
• Издательство: АСТ: Астрель
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-072215-0, 978-5-271-35785-5

Самый известный роман цикла «Чужаки и братья».

Драматическая история человека, наивно полагавшего, что, даже достигнув высших сфер власти, можно сохранить честь и порядочность. Роджер Квейф — один из самых молодых и самых амбициозных политиков послевоенной Британии. Поначалу кажется, что судьба благоволит ему и его ждет блестящее будущее в парламенте. Но однажды все меняется. Квейф понимает — его несогласие с сильными мира сего может стоить ему слишком дорого, а ради успешной карьеры придется многим пожертвовать.

«Коридоры власти» — роман, название которого стало нарицательным, а его сюжет нередко повторяется в реальной жизни до сих пор!

---

Кейв застыл, но не оттого, что испугался вспышки — он таких вспышек немало перевидал, — а от изумления. Твердым, спокойным голосом он заметил:

— А должны были сказать.

— Да неужели! Раз вы так считаете, значит, пора вам узнать поподробнее об окружающем мире. — Роджер обернулся ко мне: — Вы делаете вид, будто знаете, что такое политика! Ну так я заодно и вас просвещу. Говорю вам: я был нем как рыба. Мне осточертело каждый свой шаг разжевывать. Вот она, политика, о которой вы говорите, вы все. Ни один мой аргумент картины бы не изменил. Ни на йоту. Ни на штришок. Такой уж это народ: стояли на своем ура-патриотизме, стоят и стоять будут, хоть камни с неба. Да, я их слушал. И молчал. Да, я пошел на уступки, причем куда более непростительные, чем вы предполагаете. И вы требуете объяснений? Ни один мой аргумент картины бы не изменил. Повторяю: ни на йоту. Ни на штришок. Хотя нет, на штришок, пожалуй, изменил бы. На мелкий такой, незаметненький штришочек. Просто один новичок лишился бы доверия. Пустяки, не правда ли? Я уже рисковал, причем неоправданно. Вы оба были свидетелями.

Роджер имел в виду защиту Сэммикинса. Тон был враждебный, будто Роджер возмущался глупостью третьего лица, и не только глупостью.

— Если я хочу добиться того, на что замахнулся, игры в благородство для меня непозволительны. Второй раз мне рисковать нельзя — шансы выполнить свой долг и так снизились вполовину.

Он щелкнул пальцами, менее ненавязчиво, чем обычно.

— Если я не смогу сделать то, во что мы все верим, больше никто и не возьмется. И ради этой цели я пойду на многие жертвы, для которых у вас обоих слишком деликатное воспитание. Я не стану делать бесполезных заявлений. Считайте меня приспособленцем, оппортунистом, если вам угодно. Я все снесу. Кроме одного: не вздумайте, вы оба, учить меня, когда проявлять благородство. Плевать, благородным я кажусь или подлым, лишь бы дело двигалось. Я на одном фронте бьюсь. Это трудно. Ни один из ваших аргументов не заставит меня биться сразу на двух фронтах, на трех фронтах и так далее. Даже не рассчитывайте.

Роджер выдохся.

— Вы правы, это трудно, — заговорил Монти Кейв. — Несколько проще находить причины для бездействия — конечно, когда это выгодно. Вы так не считаете?

От гнева Роджера не осталось и следа.

— Если бы я без нужды нарывался на неприятности, какая была бы вам от меня польза — вам и нашему делу?

Человек действия, как и лорд Луфкин, Роджер нехарактерно опирается на собственный опыт. Впрочем, после этого заявления мне подумалось, что Роджер говорит подобно прочим людям действия, прочим политикам, с которыми я знаком. Всех их, политиков — что в масштабе колледжа, что в масштабе страны (к первым относится мой друг Артур Браун, ко вторым — Роджер), — отличает дар отключать сомнения, понимать, когда требуется самокритика. Дар неромантический, однако его отсутствие (как обнаруживают, к своему горю, натуры более тонкие, вроде Фрэнсиса Гетлиффа) не только осложняет жизнь, но и чревато провалом целого проекта.

Глава 6 Предлог для разговора

Суэц остался в прошлом. Монти Кейв вместе с двумя другими парламентскими секретарями ушел из правительства. Все еще имели место званые ужины, для отказа от которых негласно рекомендовалось находить благовидные предлоги. А вот для отказа от слушания речи лорда Гилби в палате лордов мне такой предлог найти не удалось.

Драматизмом и не пахло. Человек сорок сидели развалившись на красных скамьях, под сенью витражей, в лихорадящем блеске позолоты. То ли дело палата общин со скамьями спокойного зеленого цвета. Меня Роджер пригласил, иначе я бы не пошел. Представитель правительства вещал об оборонной программе постсуэцкого периода, злоупотреблял общими местами, тянул резину — впрочем, по мнению Дугласа Осболдистона, обоснованно тянул. Оппозиция выразила обеспокоенность. Престарелый пэр намекал на задействование верблюдов. Пэр не столь престарелый говорил о базах. Наконец с задней скамьи поднялся Гилби. Выглядел он плохо, куда хуже, чем чувствовал себя. Э, подумал я, да ведь он соперничает с Питтом-старшим. Я не знал, на что он способен. Защищая официальную линию, Гилби всегда проявлял постыдную некомпетентность и косноязычие и из года в год позорил нас. Теперь, когда у него у самого «наболело», стал неожиданно красноречив и, верно, казался своим ровесникам органичным, как актер старой школы в роли бескорыстного адвоката.

— Выступить перед людьми, которые не понаслышке знают о службе в британской армии, для меня огромная честь. Я безмерно благодарен за эту почетнейшую привилегию, — своим высоким, пронизывающим, как ветер на плацу, голосом сообщил лорд Гилби прочим лордам. — Однако известно: человек, не способный более воевать, не имеет и права носить военную форму. — Лорд Гилби медленно опустил ладонь на сердце. — Как я страдал в эти дни, что по состоянию здоровья не могу отправиться на защиту Короны. Наш премьер-министр — безупречный, как все премьер-министры в истории Соединенного Королевства, благослови Господь и первого, и второе — справедливо счел, что применение нами силы необходимо для сохранения мира, а также нашего неотчуждаемого права на Суэц; и тогда-то я высоко поднял голову и взглянул миру в лицо, чего не считал себя вправе делать последние десять лет. Целых несколько дней всякий истинный английский джентльмен мог прямо смотреть миру в лицо. Неужели, милорды, это в последний раз? Неужели у английского джентльмена больше никогда не будет такой привилегии — смотреть миру в лицо?

Лорд Гилби, по обыкновению, переигрывал. По обыкновению же, он переигрывал искренне.

Однако, несмотря на искренность и впечатление от речи, Гилби был совсем не так прост. Речь была погребальной песнью его Англии, но Гилби сумел поквитаться ею с теми, кто дал ему пинка. Отнюдь не умный, Гилби отличался сметкой и хитростью. Он сообразил, что парламентские противники государственной политики в Суэце — это и его личные враги. Слухи об антисуэцких взглядах Роджера циркулировали по клубам; Гилби сделал вывод, что Роджер — главный интриган, он-то его и сместил. Как всякий тщеславный и упрямый человек, Гилби не знал слова «прощение». И в этот раз не собирался прощать. Выступая как почтенный государственный деятель, он без имен и фамилий выразил сомнения относительно безопасности Британии, прошелся насчет «интеллектуальных аферистов», из-за которых мы будем обречены прогибаться. С галереи мне передали конверт. «Нож в спину» — вот что на нем значилось. Писал мой знакомый.

Гилби закруглялся:

— Милорды, я ничего не желал бы с таким жаром, как уверить вас в том, что государственная безопасность находится в надежнейших руках. Я никогда не жаловался на бессонницу. В последние ночи — горькие ночи — я не смыкаю глаз. Я лежу и думаю, вернется ли к нашей родине былая мощь. Иначе нам не будет спасения. Не важно, во что нам обойдется безопасность. Пусть мы будем перебиваться с хлеба на воду — наша страна должна иметь силы для защиты. Большинство из нас, здесь присутствующих, уже зрят закат жизни. Что же нам терять? Нам нечего терять. Мы будем счастливы, мы спокойно отойдем в мир иной, если в нас укоренится уверенность в том, что наша родина надежно защищена.

И снова Гилби опустил ладонь на больное свое сердце. Уселся, достал из жилетного кармана коробочку с таблетками. Слышались возгласы «Правильно!», «Верно!» и даже «Браво!». Гилби проглотил таблетку, закрыл глаза. Так и сидел — глаза закрыты, ладонь на сердце — минут пять. Затем, поклонившись лорд-канцлеру, оперся на поспешно предложенную руку и пошел к дверям.

Мой отчет о спектакле Роджер воспринял спокойнее, чем прочие дурные вести.

— Если дойдет до игры без правил, — заметил Роджер, — нам против аристократов не выстоять. Заклюют. Видели бы вы, Льюис, родственников моей жены. Сущие гарпии. Меня сдерживает мораль среднего класса, будь она неладна.

Говорил он спокойно. Мы оба знали: враги, что в качестве частных лиц, что в качестве политических группировок, теперь обретут четкие очертания. Крайне правые, сказал Роджер, во всяком обществе вроде нашего или американского по определению раз в десять сильнее крайне левых. Роджеру доводилось их наблюдать. Гилби — только первая ласточка; скоро и другие зачирикают.

Так и вышло. Через несколько дней слова Роджера были подтверждены его женой. Каро заглянула к нам якобы проведать. Как и ее родственники, она поддерживала государственную политику относительно Суэца. За ужином на Лорд-Норт-стрит она совершенно однозначно высказалась на эту тему, в то время как Роджер по большей части отмалчивался. Я так и не понял, заранее они договорились или понимали друг друга настолько хорошо, что в договоренности не было нужды. Идеальный тактический ход для Роджера — подобное высказывание жены из рода Сеймуров. Впрочем, совесть Каро была чиста: пусть она старалась для карьеры мужа, пусть они сговорились — Каро выражала свои собственные взгляды. И вообще, притворство не в их стиле. Каро смотрела мне в лицо дерзким, девчоночьим своим взглядом; я кипел, но не сомневался в ее правдивости. Ее просуэцкие настроения по силе соперничали с просуэцкими настроениями лорда Гилби и имели под собой ту же почву. Более того: Каро утверждала, что избиратели Роджера, включая впечатляющий процент бедняков, эти настроения разделяют.