Чарльз Сноу - Коридоры власти

• Название: Коридоры власти
• Автор: Чарльз Сноу
• Издательство: АСТ: Астрель
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-072215-0, 978-5-271-35785-5

Самый известный роман цикла «Чужаки и братья».

Драматическая история человека, наивно полагавшего, что, даже достигнув высших сфер власти, можно сохранить честь и порядочность. Роджер Квейф — один из самых молодых и самых амбициозных политиков послевоенной Британии. Поначалу кажется, что судьба благоволит ему и его ждет блестящее будущее в парламенте. Но однажды все меняется. Квейф понимает — его несогласие с сильными мира сего может стоить ему слишком дорого, а ради успешной карьеры придется многим пожертвовать.

«Коридоры власти» — роман, название которого стало нарицательным, а его сюжет нередко повторяется в реальной жизни до сих пор!

---

— Но я вернусь! И очень скоро! Мое дело не погибнет. Может, я сам его завершу.

А я-то думал, он иллюзии питает! Ничего подобного: Роджер прекрасно сознавал, что его ждет. Не упомянул ни о жене, ни об Эллен: дескать, где уж мне рассчитывать на поддержку, после того что я сделал. Отметил — как факт объективной реальности, как одну из сторон ситуации, — что остается один. Без связей, без влиятельных друзей. Даже без денег. Начнет сначала.

— Это будет трудно. Если бы я до сих пор никаких шагов не предпринимал, было бы легче. — И улыбнулся с вызовом. — По-моему, мои шансы приближаются к нулю. А вы какого мнения, Льюис?

Я не поддался желанию утешить, отмел личную дружбу.

— Насчет нуля вы правы.

— Все равно кто-нибудь этого добьется. Нам бы только времени побольше да везенья, да еще сдвиги в общественном сознании не помешают. Тогда — получится.

Он говорил о политических процессах с бесстрастностью диагноста — точно так же, как в бытность свою на пике власти, когда и премьер, и Коллингвуд открыто поддерживали его. Вот интересно, кто бы лучше справился, а? Можно ли было избежать ошибок, им допущенных? А я — я ведь тоже ошибался; с этим как быть? Что, если бы мы не проворонили Броджински? Какова вообще роль отдельной личности? Явно куда меньше, чем хотелось бы. Мы подмазали; не наша вина, что поехать не получилось. Исторический момент был неподходящий — тут кого ни выдвини, одни бессмысленные телодвижения будут.

Роджер не хотел утешений. Ему даже мое мнение было не нужно. Он говорил будто наедине с собой. Сейчас, говорил он, при нынешних настроениях, за рамки никого не пустят. Дернешься — уничтожат. Не будешь дергаться — зачем тогда вообще лез в политику?

Бесплодных попыток не бывает. Я, говорил Роджер, уже изменил ситуацию. Первым делом надо добраться до власти (я вспомнил, какие обстоятельства сопутствовали этой фразе). Вторым, продолжал Роджер, — на что-нибудь эту власть употребить. Мое дело будет продолжено. Может, мной самим, может — нет; не знаю.

Рубленые фразы, никаких лексических излишеств — стиль человека прямого. В чем, в чем, а в прямоте сторонний наблюдатель Роджера бы не заподозрил. Ибо Роджер не из тех, кто боится запачкаться. Соблазнов у него было достаточно, страстей — тоже; он поддавался, шел на поводу; он переступал через себя — но только ради дела. Под употреблением власти «на что-нибудь» он разумел, что желает оправдать собственное существование, убедиться, что приносит пользу. Оправдание нужно было ему и в другом, глубинном смысле. Вера в действия казалась Роджеру наиболее подходящим субститутом иной веры. К этой мысли он не сразу пришел. Вопреки компромиссам и жестокости — а может, отчасти из-за них, — Роджер верил в то, что делал. Окружающие могли сколько угодно подозревать его в корыстных мотивах, но именно в них он повинен не был; просто знал это за собой и так жил.

Ирония же в том, что, не будь наши подозрения ошибочны, Роджер действительно сделал бы завидную политическую карьеру. А пожалуй, и реальную пользу принес бы — с поправкой на исторический период, конечно.

Было почти восемь часов. Вдруг в Роджере точно рычаг переключили. Он пнул ножку стола и распорядился:

— Вот прочтите-ка это.

Письмо, на которое он указывал, во все время разговора лежало на столе. Начиналось оно с обращения «Многоуважаемый господин премьер-министр», написанного Роджером от руки, с характерным сильным нажимом; основной текст письма был отпечатан на машинке. Хорошее такое письмо. Никаких упреков, никаких обид, даже намеков на обиды. Он, Роджер, считает себя глубоко польщенным, что ему довелось работать с господином премьер-министром. Он сожалеет о том, что предложенный им политический курс вызвал такое количество разногласий, а также о том, что он, Роджер, неосмотрительно выпятил отдельные аспекты этого политического курса, чем спровоцировал недовольство своих коллег, в результате чего как политический курс, так и сам Роджер стали для правительства нежелательны. Он, Роджер, по-прежнему полагает избранный им политический курс правильным. Если бы по зрелом размышлении он нашел его неправильным, это свидетельствовало бы о том, что курс был ошибочен изначально, и, следовательно, он, Роджер, несерьезно подошел к делу. Что далеко от истины. А поскольку он не готов поступиться своими убеждениями, образ действия для него теперь один; он надеется, что господин премьер-министр отнесется с пониманием к его решению. Он, Роджер, хочет быть полезным господину премьер-министру и правительству в качестве депутата без правительственного поста.

На сем машинописный текст заканчивался. Рукой Роджера, на середине третьей страницы, почерком по-прежнему твердым, было приписано: «Искренне Ваш, Роджер Квейф».

Не успел я поднять взгляд от письма, Роджер выпалил:

— Ну что, годится?

— Хорошо написано, — констатировал я.

— Ее примут. — Роджер говорил о принятии отставки.

— Конечно, — согласился я.

— С несколько преувеличенной поспешностью. — Мы смотрели друг другу в глаза. — Ну так я при вас письмецо и отправлю.

Рядом с телефонами стоял красный министерский портфель. Из брючного кармана Роджер извлек связку ключей и отпер его. Движения были церемонны, он наслаждался этой привилегией. Немногие более Роджера смаковали свободу обращения с министерским портфелем, а также самое право носить в брючном кармане ключ от этого портфеля. Даже сейчас Роджер тешился этой свободой и этим правом — осязаемыми атрибутами власти.

Он аккуратно поместил письмо в портфель, запер замок. Нажал на кнопку звонка. Через несколько секунд дверь отворилась. На пороге стоял личный секретарь Роджера, за последнюю неделю окончательно сбившийся с ног.

— Будьте добры, проследите, чтобы эта корреспонденция была доставлена премьер-министру, — будничным, деловитым тоном распорядился Роджер.

Личный секретарь, на вид лет тридцати и из тех, что буквально взлетают по карьерной лестнице, с привычной учтивостью принял портфель. Если он и задавался вопросом, не в последний ли раз берется доставлять корреспонденцию Роджера и кто будет его новый босс, то и виду не подал; он с самым будничным видом поднял портфель и закрыл за собой дверь.

Роджер улыбнулся.

— А ведь я мог и передумать. Неудачная была бы шутка.

Он устал говорить, устал держать лицо. Для следующего рывка ему понадобилось усилие почти титаническое.

— Мне очень неловко, что у некоторых наших друзей из-за меня проблемы. — И теплота, и участие в голосе были довольно неуклюжие: Роджер дошел до предела. Вымучил: — Простите и вы, Льюис. Вам тоже досталось.

— Чепуха.

— Простите.

Больше он не напрягался. Обмяк в кресле и ждал, когда я догадаюсь уйти. Уже в дверях до меня донеслось:

— Мы с вами какое-то время не увидимся. Я уезжаю.

Глава 11 Еще один выбор

Собственный мой выбор был ясен. Мы с Маргарет решили все в полчаса и практически в один голос и по этому поводу откупорили бутылочку. Нам казалось, завтра начинается отпуск, чемоданы собраны и снабжены бирками, такси заказано на девять утра, в порту ждет круизный лайнер.

Я выдержал три дня. За это время была принята отставка Роджера и объявлено имя его преемника. Ни первое, ни второе не вызвало удивления ни в прессе, ни в Уайтхолле, ни в клубах — все словно еще несколько месяцев назад морально подготовились. Я выдержал три дня, затем попросил Гектора Роуза о личной встрече.

Утро, четверть одиннадцатого. В Сент-Джеймс-парке тает туман. У Роуза на столе гиацинты, запах вызывает в памяти встречи иного характера и обеды с мигренозным послевкусием.

Я обошелся без прелюдий.

— Мне пора менять место работы.

Роуз в ответ кардинально поменял выражение лица.

— Вы имеете в виду…

— Я имею в виду, что больше не могу быть полезен в данном конкретном учреждении.

— Со своей стороны, — завел Роуз, — я нахожу, что вы, любезный Льюис, несколько преувеличиваете.

— Вам не хуже моего известно: меня ассоциируют — и будут ассоциировать — исключительно с этими дебатами.

— Замечу, — Роуз скрестил на груди руки, — что до известной степени вы, к несчастью, правы.

— Не до известной степени, а на сто процентов.

— Однако на вашем месте я бы не делал трагедии из данного обстоятельства.

— Трагедии никто не делает. Я констатирую факт. Подолгу службы мне приходится иметь дело с людьми, нам обоим хорошо известными. В их глазах я поставил не на ту лошадь. Причем открыто. Данная деталь не имела бы значения, если бы лошадь выиграла забег.

Роуз чуть искривил губы. Повеяло арктическим холодом.

— Все просто, — продолжал я. — Теперь я с этими людьми толку не добьюсь. Значит, пора уходить.

Повисла пауза. Роуз гипнотизировал меня блеклыми своими глазами. Наконец заговорил, с профессиональной быстротой подбирая слова: