Мигель Унамуно - Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

• Название: Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро
• Автор: Мигель Унамуно
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1973

В этой книге представлены произведения крупнейших писателей Испании конца XIX — первой половины XX века: Унамуно, Валье-Инклана, Барохи. Литературная критика — испанская и зарубежная — причисляет этих писателей к одному поколению: вместе с Асорином, Бенавенте, Маэсту и некоторыми другими они получили название "поколения 98-го года".

В настоящем томе воспроизводятся работы известного испанского художника Игнасио Сулоаги (1870–1945). Наблюдательный художник и реалист, И. Сулоага создал целую галерею испанских типов своей эпохи — эпохи, к которой относится действие публикуемых здесь романов.

Перевод с испанского А. Грибанова, Н. Томашевского, Н. Бутыриной, B. Виноградова.

Вступительная статья Г. Степанова.

Примечания С. Ереминой, Т. Коробкиной.

---

— Все правда.

— Женись, женись на любой из энного числа женщин, в которых ты влюблен, на той, которая подвернется. И не слишком раздумывай. Ты же видишь: я женился, не раздумывая; нас просто поженили.

— Я, знаешь, сейчас занимаюсь опытами по женской психологии.

— Единственный опыт по психологии Женщины — это брак. Не женившись, нельзя понять психологию женской души. Единственная лаборатория женской психологии, или гинекопсихологии, — это брак.

— Но ведь это же необратимо!

— Всякий настоящий опыт необратим. Кто желает проделать эксперимент, сохраняя возможность отступления, не сжигая кораблей, ничего толком не узнает. Не доверяй хирургу, если он не ампутировал какой-нибудь орган самому себе, и психиатру, если он сам не сумасшедший. В общем, хочешь познать психологию — женись.

— Выходит, что холостяки…

— У холостяков нет никакой психологии. У них только метафизика, то есть нечто по ту сторону физического, по ту сторону естественного.

— А что это значит?

— Почти то же самое, что происходит с тобой.

— Я впал в метафизику? Да ведь я, дорогой Виктор, стою вовсе не по ту сторону естественного, я и до него-то еще не дошел!

— Это одно и то же.

— Как одно и то же?

— По ту сторону естественного — то же самое, что по эту. Быть по ту сторону пространства означает то же самое, что быть по эту сторону его. Вот линия, — и он начертил ее на бумаге, — продолжи ее в обе стороны до бесконечности, и концы ее встретятся, пересекутся в бесконечности, где все встречается и все связано. Любая прямая — это кривая, отрезок окружности с бесконечным радиусом, и в бесконечности она замыкается. Значит, быть по ту или по эту сторону естественного — это одно и то же. Стало яснее?

— Нет, стало темнее, совсем темно.

— Ну, раз стало совсем темно, женись.

— Да, но столько сомнений одолевает меня!

— Тем лучше, маленький Гамлет, тем лучше. Ты сомневаешься — значит, ты мыслишь; ты мыслишь — значит, ты существуешь.{74}

— Да, сомневаться — значит мыслить.

— И мыслить — значит сомневаться, и только сомневаться. Верят, познают, воображают — не сомневаясь; ни вера, ни знание, ни воображение не предполагают сомнений, сомнения даже могут разрушить их, но мыслить без сомнений нельзя. Веру и знание, которые сами по себе статичные, спокойные, мертвые, сомнение превращает в мысль, которая динамична, беспокойна, жива.

— А воображение?

— Да, здесь возможно некоторое сомнение. Я испытываю сомнения, когда заставляю действовать или говорить героев моего румана; и даже потом я еще сомневаюсь, хорошо ли получилось и соответствует ли тот или иной поступок их натуре. Но я это преодолеваю. Да, да, воображение — тоже мысль, и сомнение с ним вполне совместимо.

Пока Аугусто и Виктор вели свой руманный разговор, я, автор этого румана, который ты, читатель, держишь сейчас в руках, загадочно усмехался, видя, как персонажи моего румана выступают в мою защиту, оправдывают меня и мои собственные приемы. Я говорил себе: «Бедняги совсем не понимают, что лишь пытаются оправдать то, что я с ними делаю! Когда человек ищет себе оправдание, он на самом деле оправдывает только бога. А я — бог для этих несчастных руманных человечков».

XXVI

Аугусто направился к Эухении с намерением провести психологический опыт, последний и решительный, хотя боялся, что она откажет ему. Он встретил ее на лестнице; она спускалась, чтобы выйти, а он подымался, чтобы войти.

— Вы к нам, дон Аугусто?

— Да, к вам. Но раз вы уходите, отложим на день, и я пойду домой.

— Почему же? Дома мой дядя.

— Но я хочу поговорить вовсе не с вашим дядей, а с вами. Отложим разговор до другого раза.

— Нет, нет, вернемся. Дела не надо откладывать.

— Но если ваш дядя дома…

— Так он же анархист! Мы не станем его звать.

И она заставила Аугусто пойти вместе с нею наверх. Бедняга, он шел к ней как экспериментатор, а теперь чувствовал себя подопытной лягушкой.

Когда они оказались одни в гостиной, Эухения, не снимая шляпы и плаща, спросила:

— Что же вы собирались сказать мне?

— Ну… ну… — лепетал бедный Аугусто, — ну…

— Да что «ну»?

— Я не могу успокоиться, Эухения, тысячу раз я возвращался к тому, о чем мы говорили в прошлый раз, и, несмотря на все, не могу с этим смириться. Нет, нет, я не могу с этим смириться!

— С чем же вы не можете смириться?

— С этим самым, Эухения, с этим самым!

— С чем «с этим»?

— С тем, что мы будем только друзьями.

— Только друзьями! Вам этого мало, дон Аугусто? Или вы хотите, чтобы мы не были друзьями?

— Нет, Эухения, не в том дело, не в том.

— А в чем же?

— Ради бога, не заставляйте меня страдать.

— Это зависит только от вас.

— Я не могу смириться, не могу!

— Чего же вы хотите?

— Чтобы мы были… мужем и женой!

— Хватит, с этим покончено!

— Чтобы покончить, надо сперва начать.

— Но вы же мне дали слово?

— Я не знал, что говорю.

— А эта Росарио?

— Ради бога, Эухения, не напоминай мне о ней! Не думай о Росарио!

Тогда Эухения сняла шляпу, положила ее на столик, уселась и затем медленно и торжественно сказала:

— Хорошо, Аугусто, раз уж ты, мужчина, считаешь для себя не обязательным держать слово, то и я, всего лишь женщина, тоже не обязана держать свое слово. Кроме того, я хочу избавить тебя от Росарио и всех ей подобных, которые могут тебя завлечь. Чего не смогли сделать ни благодарность за твое бескорыстие, ни отчаяние от разрыва с Маурисио, — ты видишь, как я с тобой откровенна, — то сделало сочувствие. Да, Аугусто, мне жаль тебя, очень жаль! — При этих словах она слегка похлопала правой рукой по его коленке.

— Эухения! — И он протянул руки, чтобы обнять ее.

— Осторожно! — воскликнула она, увертываясь от него. — Осторожно!

— Но в тот, в прошлый раз…

— Да, но тогда было другое дело!

«Я в роли лягушки», — подумал психолог-экспериментатор.

— Да, — продолжала Эухения, — мужчине, который всего-навсего друг, еще можно разрешить известные вольности, но их нельзя допускать с… скажем, с женихом!

— Не понимаю.

— Когда мы поженимся, Аугусто, я объясню тебе. А сейчас будь спокоен, хорошо?

«Дело сделано», — подумал Аугусто, чувствуя себя настоящей, законченной лягушкой.

— Теперь, — сказала Эухения, поднимаясь, — я позову дядю.

— Зачем?

— Как? Чтобы сообщить ему!

— Правильно, — уныло воскликнул Аугусто.

Через минуту она пришла с доном Фермином.

— Дядюшка, послушайте, — сказала Эухения, — вот перед вами дон Аугусто Перес, он просил моей руки. Я дала ему согласие.

— Великолепно, великолепно! — воскликнул дон Фермин. — Иди сюда, дочь моя, я обниму тебя! Великолепно!

— Вас так восхищает, дядюшка, наше решение пожениться?

— Нет, меня восхищает, поражает, покоряет ваш способ решения дела, только вдвоем, без посредников… Да здравствует анархия! Как жаль, как жаль, что вам придется для завершения ваших намерений обращаться к властям. Конечно, не испытывая в душе никакого к ним уважения. Pro formula[15], только pro formula. Я уверен, вы считаете себя уже мужем и женой. Во всяком случае, я сам, во имя бога анархии, женю вас! И этого достаточно. Великолепно! Великолепно! Дон Аугусто, отныне этот дом — ваш дом.

— Отныне?

— Да, вы правы, он был ваш всегда. Мой дом… Мой? Дом, где я живу, всегда был вашим, как и всех моих братьев, но отныне… Вы меня понимаете?

— Да, он вас понимает, дядя.

В эту минуту позвонили, и Эухения сказала:

— Тетя!

Войдя в гостиную и увидев их, тетка закричала:

— Уже догадалась! Итак, дело сделано? Я это знала.

Аугусто думал: «Лягушка, настоящая лягушка! И меня выловили среди других».

— Вы останетесь сегодня с нами обедать, конечно, чтобы отпраздновать… — сказала донья Эрмелинда.

— Ничего не поделаешь! — вырвалось у несчастной лягушки.

XXVII

Отныне началась для Аугусто новая жизнь. Почти все время он проводил теперь у своей невесты, изучая уже не психологию, а эстетику.

А Росарио? Росарио больше не приходила к нему. Глаженое белье в следующий раз принесла уже какая-то другая женщина. Он едва осмелился спросить, почему не пришла Росарио. Зачем было спрашивать, если он догадывался сам? И это презрение, — а ничего иного и быть не могло, — это презрение было ему хорошо знакомо, совсем не обидно и даже доставило удовольствие. Уж он отыграется на Эухении. А та, конечно, по-прежнему говорила: «Успокойся и убери руки!» В этих делах она ему воли не давала!

Эухения держала его на голодном пайке, — смотри, но не больше, — разжигая в нем аппетит. Однажды он сказал: