Артур Гайе - Сафари

• Название: Сафари
• Автор: Артур Гайе
• Издательство: Печатное дело, Принт-Ателье
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1995
• ISBN: 5-88762-006-4

Немецкий писатель Артур Гайе до четырнадцати лет служил в книжном магазине и рано пристрастился к описаниям увлекательных путешествий по дальним странам. По вечерам, засыпая в доме деспотичного отчима, он часто воображал себя то моряком, то предводителем индейских племен, то бесстрашным первооткрывателем неведомых земель. И однажды он бежал из дома и вскоре устроился юнгой на китобойном судне, отходившем в Атлантический океан.

С этой минуты Артур Гайе вступил в новую полосу жизни, исполненную тяжелого труда, суровых испытаний и необычайных приключений в разных уголках земного шара. Обо всем увиденном и пережитом писатель рассказал в своих увлекательнейших книгах, переведенных на многие языки Европы и Америки. Наиболее интересные из них публикуются в настоящем сборнике, унося читателя в мир рискованных, головокружительных приключений, в мир людей героической отваги, изумительной предприимчивости, силы и мужества.

В сборник включена также неизвестная современному читателю повесть Ренэ Гузи «В стране карликов, горилл и бегемотов», знакомящая юного читателя с тайнами девственных лесов Южной Африки.

---

Когда пришли остальные, уже стемнело. Носильщики устали, но были довольны, а девушки были в полном восторге от этой экскурсии. Только Том, недовольный трудным подъемом, все время ворчал. Пока не прибыли последние пять человек, которым было поручено кроме их небольшой ноши захватить еще и дров из лесной полосы, мы, конечно, не могли зажечь костра и мерзли порядком. Но чувство холода и голода и даже раздраженность Тома исчезли, когда над темным силуэтом Меру поднялась луна. Сказочный ледяной купол засветился в голубом сиянии, поднимаясь над черной вытянутой седловиной к сверкающему звездами, глубокому, как пропасть, небу. Вид этот сверкал такой неземной красотой, что нам казалось, будто бы мы перенесены на луну или на какую-либо другую потухшую планету мирового пространства. Сырые камни быстро покрылись сверкающей ледяной коркой, и ветер, дувший с ледников, остро резал лицо и руки, но мы, погруженные в созерцание, стояли недвижимо.

Наконец мы услышали звук шагов по замерзшим лужам. Пришли наши носильщики с дровами, и скоро запылал в печурке хижины веселый потрескивающий огонь. Негры тоже развели большой костер перед своим навесом. Его яркое пламя, несомненно, было видно с Вапара на отдаленном плоскогорье. Всю ночь мы поддерживали огонь в печурке, кутаясь в то же время в пальто и одеяла, и все же на другое утро все сознались, что сильно мерзли ночью. Внезапный крик девушек заставил меня выбежать из хижины. Они показывали, онемевшие от удивления, на полное ведро, в котором вся вода до дна превратилась в лед. Это было зрелище, никогда не виданное молодыми девушками, родившимися в Африке.

Следующий день мы готовились к экскурсии на самый ледник. Часть носильщиков отправилась вперед, чтобы притащить дров и воды в пещеру Майера, где туристы проводят последнюю ночь перед восхождением на ледник. Остальная часть негров спустилась вниз в девственный лес, чтобы принести сюда новый запас дров. Я же, с носильщиком камеры Думу, поднялся на пятьсот метров по хаосу скал из лавы до горной седловины и сделал снимки для фильма, а также сфотографировал наверху при ярком солнечном сиянии обе одинокие вершины гор.

И здесь, на высоте четырех тысяч шестисот метров, мне впервые в жизни пришлось испытать горную болезнь. Ужасная головная боль, головокружение, тошнота и бесконечная усталость подавляли меня, и я замечал, как с каждой минутой я становился все раздражительнее; но все это быстро прошло, когда мы стали спускаться обратно к хижине Петра. Только сердце долго еще билось неровными толчками и невольно сжималось при мысли о том, что предстояло еще выдержать послезавтра на высоте шести тысяч метров.

Следующей ночью было еще холоднее, хотя температура и не спускалась ниже шести или восьми градусов мороза; все же этот холод был почти невыносим для нас, поднявшихся из степи с ее полуденной жарой в сорок градусов. Когда мы на следующий день пошли дальше, у всех болела голова, а Томи, едва высунув нос наружу, тут же вернулся, положил шляпу и палку, уселся у печки и сердито заявил, что останется здесь. Я ограничился ответом «ладно» и пошел вперед. После недолгих препирательств с братом, девушки поспешили за мной.

Погода была ясная, и, по мере того как солнце поднималось, становилось теплее. Но вскоре снизу, из болот, поползли туманы. Странная джонстониана все еще поднималась то тут, то там из осоки и мха.

Но как тяжело нам было подниматься! Мне лично было еще труднее, чем при вчерашнем подъеме. Голова трещала от боли, и при более крутых подъемах темнело в глазах. Каждые пятнадцать минут мы останавливались, чтобы отдышаться. И мне стоило каждый раз неимоверных усилий установить кинокамеру и снять хоть некоторые из грандиозных видов на Мавенци, где темные растрескавшиеся каменные массы, как громадные стены, громоздились к небу. Коричневато-красные облака струились по мертвым ущельям. На крошечных пространствах ровной земли лежал блестящий снег. Один раз мы даже заглянули в темную глубину потухшего кратера сквозь расщелину, образовавшуюся, вероятно, от действия вулкана Кибо, разорвавшего его стену. Внутри кратера лежал голубой снег. Над черными зубцами его вершины парил одинокий орел.

Повсюду виднелись давнишние следы диких животных. Антилопы и даже носороги переходили на этой огромной высоте гору, но никаких других следов животной или растительной жизни не было; ни мха, ни стебелька травы, ни птицы, ни даже мухи.

Когда мы, смертельно усталые, присели у дороги, мимо нас прошел носильщик с моим жестяным сундучком; я вспомнил о лежащей в нем бутылке с тремя звездочками и кажется в первый раз в жизни прибегнул к алкоголю. Свершилось чудо! Через несколько минут мы встали полные энергии и решимости, и когда Ионатан уверил нас, что остался только последний подъем до плоскости горной седловины, мы бросились вверх почти бегом. Мы очутились еще на сто метров выше, все время приходилось хвататься за болезненно бившееся сердце.

Лежащая перед нами огромная седловина, покрытая красно-коричневым, фиолетовым и черно-синим песком и мелким щебнем, внушала нам робость. Ветер бушевал на этой высоте с непреграждаемой силой и поднимал танцующие колонки пыли над пустынным пространством. По ту сторону плоскости поднимались блестящие ледниковые хребты глетчера Кибо. Пред нами была равнина; это показывали прежде всего наши ноги, которые лучше всякого нивелировочного инструмента чувствовали, что здесь подъем едва заметен.

Перехода по этому плоскогорью я никогда не забуду! Мы, качаясь и падая, продвигались на тридцать, сорок шагов, затем ноги подкашивались, сердце давало перебои и потом колотилось с быстротой и силой рвавшейся из упряжи лошади; ужасная, наводящая тоску тяжесть сдавливала грудь, и мы валились на землю, тяжело дыша и хватаясь за грудь и за голову. Ионатан, тоже, видимо, ослабевший, помогал нам подниматься, а глоток коньяка придавал нам новую энергию двигаться вперед еще на сотню метров. Но здесь, наверху, мир был как будто заколдован. Темные массивы Мавенци позади нас казались все такими же близкими, а ледяной купол впереди нас все таким же далеким.

Маргарет держала носовой платок у рта, и я видел, что он покраснел: она кашляла кровью. Через четверть часа и у меня из горла и носа потекла кровь. Маленькая Биена лучше других переносила подъем и поддерживала свою сестру.

Наконец, я упал в полубеспамятстве возле одиноко возвышавшейся скалы. Очнувшись, я стал размышлять, разумно ли идти дальше. Я чувствовал себя умирающим. Внезапно ужасный холод пронзил меня, и я понял причину: солнце спряталось за вершину Кибо, огромная кобальтово-синяя тень от вершины упала на равнину. Я решил, что нам необходимо в течение ближайшего часа достигнуть пещеры Майера, иначе мы неминуемо погибнем здесь от леденящего холода ночи. Пришлось опять вынуть бутылку с коньяком. Шатаясь шли мы вперед, задыхаясь и падая, снова подкреплялись коньяком и снова, качаясь, двигались дальше. Прошел час. Погас последний красный отблеск на ледяной вершине, скрывшись за густеющими, тучами; ледяные кристаллики посыпались из тумана, завывающий ветер гнал их по темнеющей пустыне. Теперь и коньяк не помогал. В глазах темнело; кровь все время текла по моему свитеру; сердце снова остановилось на несколько секунд, я упал, теперь мне было уже безразлично, замерзну я или нет. Меня схватили и подняли чьи-то руки, и кто-то стал толкать вперед. Предо мной двигался фонарь, подальше мерцала другая красная точка. Это наши носильщики вышли нам навстречу, они уже внесли обеих девушек в пещеру к бодрящему и несказанно благотворно действующему огню. Бедным замерзшим парням глоток коньяка тоже дал некоторое облегчение. Ионатану и еще одному негру, заболевшим горной болезнью, дали аспирину.

Когда я, как неуклюжий майский жук, с великим трудом карабкался вверх по обломкам камней, эта пещера показалась мне маленькой по сравнению с тем, какой я ее видел прежде, и Ионатан подтвердил, что «Ньюмба я мунгу» — «Дом божества», как это убежище ими называется, несколько лет тому назад частью провалился. Маргарет, которой я помогал подниматься, услыхав эти слова, тотчас же повернула обратно, заявив мне, что ни за что не будет здесь спать. У нее нет охоты быть заживо погребенной. Я с трудом дышал, и мне особенно тяжело дались те полчаса, когда пришлось уговаривать и убеждать Маргарет, что нельзя спать снаружи при этой ледяной вьюге и десятиградусном морозе. Если бы она настояла на своем, это равнялось бы преднамеренному самоубийству. Она долго упрямилась и нервничала, но все же под конец удалось убедить ее улечься при входе в пещеру, где она была по крайней мере защищена от ветра. Все остальные улеглись, белые и черные вместе, в одну кучу, прижимаясь друг к другу. Разведенный в середине пещеры костер немного согревал холодный воздух этого ледника.

Ночь прошла в тревожной от неимоверного холода дремоте, в тяжелых мучительных снах. Снаружи бушевала вьюга. Сквозь щели и отверстия так сильно продувало, что зола и искры сыпались на нас, а дым временами совсем не давал дышать. Время от времени кто-нибудь из спящих резко вскрикивал во сне или хрипел от недостатка воздуха, как в предсмертной агонии.