Павел Нерлер - «Посмотрим, кто кого переупрямит…»

• Название: «Посмотрим, кто кого переупрямит…»
• Автор: Павел Нерлер
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-17-093737-0

Надежда Яковлевна Мандельштам (1899–1980) – вдова поэта Осипа Мандельштама, писатель, автор знаменитых на весь мир мемуаров, без которых сейчас невозможно говорить о России XX века, о сталинском времени. Судьба посылала ей одно испытание за другим: арест мужа, ссылка, его смерть в лагере, бездомность, война, судьба стопятницы, бесконечные кочевые годы… И через все беды – отчаянные попытки спасти архив поэта, спасти СТИХИ, донести их до читателя. И ей это удалось.

Книга составлена из переписки Н. Я., воспоминаний о ней, свидетельств, архивных находок. И все вместе – попытка портрета удивительной личности, женщины, которой удалось «переупрямить время».

---

Вернемся к письмам. Хранить письма, адресованные О. Э. и полученные им, было избыточной задачей. Хватало забот сохранить бы письма самого О. Э. и, естественно, основной мандельштамовский эпистолярий – это письма О. Э. к Н. Я. Их она получала, их она хранила, их она согласилась предать гласности еще в американском собрании сочинений Мандельштама, правда, подвергнув купированию – самые нежные, почти интимные высказывания. “Это, – говорила она, – пусть публикуют, когда меня не станет”.

Более того, Н. Я. практически не хранила писем, адресованных к ней лично, писем родных, друзей разных лет. Отметим особо два почти целиком сохраненных ею эпистолярных блока, адресованные ей, – это письма, записки и телеграммы Ахматовой и письма Жирмунского. И те, и другие. Ахматовские не раз публиковались, письма Жирмунского еще ждут своего исследователя. Осмелюсь предположить, что Н. Я. сохранила письма Виктора Максимовича не потому, что там отразились перипетии ее попыток защитить кандидатскую диссертацию, что, безусловно, без помощи Виктора Максимовича было бы невозможно. При всей практической важности самой диссертации Н. Я., успешно защитившись, перестала придавать работе сколько-нибудь существенное значение, легко раздаривала немногие сохранившиеся экземпляры автореферата и уж, во всяком случае, не собиралась продолжать свои филологические штудии.

Тем не менее при всех различиях оба эпистолярных блока отражали нечто, в представлении Н. Я. очень важное для самого Мандельштама – два разных варианта его юношеской дружбы, пронесенной через такие страшные и опасные десятилетия. Для Мандельштама дружба, дружеская поддержка, обретенная им в разные годы в лице совершенно разных и порою очень неслучайных людей, таких, как Ахматова и Жирмунский, а порой и совершенно почти случайных, но на каких-то этапах жизни О. М. чрезвычайно важных и ценных. Поэт и прозаик футурист Бенедикт Лившиц, позднее – биолог и стихолюб Борис Кузин, втайне пишущий стихи; еще позднее – начинающий филолог, ученик Тынянова, юный поэт и Воронежский ссыльный Сергей Рудаков. Дружба с ними, их дружеская поддержка была чрезвычайно важна не только в житейском, но и в творческом плане. Вспомним строчку из посвященного Кузину стихотворения: “Я дружбой был, как выстрелом, разбужен”.

Нужно сказать, что дружба без предательства в те страшные времена была большой редкостью. Только давним и испытанным друзьям можно было доверять, и то не всегда. Не выдержал испытания доверием Борис Кузин, сохранивший письма Н. Я., которые она требовала уничтожить. Не выдержал испытания доверием и Сергей Рудаков, не сумевший внушить жене то, что хранение мандельштамовских материалов – первостепенный долг, который нужно выполнить при любых обстоятельствах.

Не все друзья О. Э. стали друзьями и Н. Я. Но когда это происходило, дружба приобретала “семейный” характер – как с Ахматовой и ее сыном Левой Гумилевым, как с Бенедиктом Лившицем и его женой Екатериной Константиновной… Однако время испытывало людей на прочность и тогда, когда, казалось, самые тяжкие беды остались позади: так, Екатерина Константиновна при всей своей доброте, при всем лагерном опыте не смогла принять “Вторую книгу” Надежды Яковлевны, и их дружба прервалась. Не оправдал надежд и Кузин, и свои отношения с ним Н. Я. позднее сравнивала с коллизией Ахматовой и Гаршина.

Совершенно особый вариант являет собой дружба Мандельштамов и Шкловских – дружба, продлившаяся более полувека и ставшая фамильным достоянием трех поколений этого семейства.

Если Ахматова и Мандельштам, несмотря на мелкие разноречия, всегда оставались и навсегда останутся естественными литературными союзниками, объединенными трагической фигурой Гумилева, если Жирмунский был человеком круга акмеистов и одним из первых научных издателей ахматовских стихов в 1970-е годы, то Виктор Шкловский – это другое: основатель формализма, авангардист, футурист, лефовец. Что общего, казалось бы, имел Шкловский с акмеистом и как бы пассеистом (то есть антифутуристом) Осипом Мандельштамом? Собственно, ничего, кроме умения отличать в искусстве хорошее от плохого и умения видеть, за кем “по гамбургскому счету”, как выразился однажды он сам, останется будущее.

Н. Я. рассказала в своих воспоминаниях о дружбе с семейством Шкловских-Корди, в самые трудные и опасные времена прятавшим в своей квартире или у своих родных нелегальную парочку – Осипа и Надежду Мандельштамов.

Эпистолярным памятником этой дружбы являются сохраненные в семействе Шкловских-Корди[208] письма Н. Я. 1940–1960-х годов. Их первая часть была уже опубликована[209], здесь же представлена заключительная часть – письма Н. Я. Мандельштам 1955–1964 годов.

Юрий Фрейдин

Н. Я. Мандельштам – В. В. Шкловской-Корди <11 сентября 1955 г., Чебоксары>

Варюша!

Сегодня первое воскресенье, и я пользуюсь случаем, чтобы написать несколько слов.

С квартирами здесь полная катастрофа, а из-за этого я могу вернуться.

Сняла я комнату у сумасшедшей старухи – Вассы. 200 р. Каждое слово слышно. Проход через нее, и 3 километра до института по мосткам – (это вместо тротуаров). Но старуха уже гонит меня (за папиросы). Форточки нет. Воды нет. Постирать нельзя. Вымыться за 5 верст.

В институте сносно. Тоска дикая. “Жизнь эта дана нам для приготовления к будущей вечности” (разговор из соседней комнаты).

Если я останусь, надо будет послать мне ящик с керосинкой.

Ну вот о себе. Позвоните Жене и Эмме (старшей) – прочтите письмо мое.

Эммочка[210], напишите и телеграфируйте про экзамены.

Дайте Жене, Лене, Эмме старшей – адрес: Пединститут, кафедра английского языка (или факультет иностранных языков).

Где Люся? Уже в городе?

Варюша, мне очень скучно.

Ну, целую. Надя.

Вероятно, я удеру – из-за квартирных условий.

Здесь больно легко задохнуться – в комнатах без форточек.

Н. Я. Мандельштам – В. В. Шкловской-Корди 16 сентября <1955 г., Чебоксары>

Варюшенька! Спасибо за телеграмму. Но приглашение в Воронеж опоздало. Я уже проведена в штат в Чебоксарах. Так примитивно удирать нельзя.

Люсик и Талечка… Подружки – я возвращаюсь в ноябре на целый месяц – студенты будут на практике. На этот раз я оставила у вас две папки и стихи (первый экземпляр у Суркова). Папки пусть возьмет Женя или Соня, если они вам мешают.

Город весь в оврагах, горах и глине. Грязь осенью страшная. Вдоль улиц в центре деревянные лестницы. – Тротуары. Дикая старина. Я еще по такому не ходила. Много плохих яблок. Обедаю в столовой “Дома Советов”. Институт очень серьезный – и пока приятный. Студенты тихие и не улыбаются.

Первые дни – мучение с комнатой. Но сейчас устроилось. Плачу груду денег. Работы у меня очень много, но зато учебный год короткий – только четвертый курс. (20 учебных недель.)

Пишите мне утешительные письма. Варюшку я, можно сказать, почти не видела этим летом.

Тане – она может ко мне приехать отдохнуть. Я буду ей очень рада.

Легче после начала октября, когда уедут хозяева и я останусь в квартире с такими же съемщиками, как сама.

Тане сердечный привет.

Целую вас крепко.

Ефиму привет.

Со мной живет мальчик типа Андрея. Даже похож и мил.

Никитку вспоминаю с нежностью. Ваша старая Надя.

Что делать? – мне необходим ящик, который я бросила у вас – там керосинка. Способны прислать посылкой? Будьте милостивы.

Н. Я. Мандельштам – В. Г. Шкловской-Корди 24 сент<ября 1955 г., Чебоксары>

Люсик! Получили ли вы мое письмо?

Вероятно, да, т. к. двинулась посылка.

Спасибо, Люсик, за всё, а в частности за Эмму. Девочка – молодец. Как она жила у Вас без меня? Она написала мне про экзамен и про роман с Никиткой. Я по нем скучаю.

Пессимизм мой вполне вернулся, но я что-то тоскую. Не можете ли вы позвонить другой Эмме (Григорьевне Герштейн) – В 14339 – чтоб она мне написала. Она знает про Леву, а я тоскую как зверь.

Какую вам диссертацию принесли, да еще под расписку? От Жирмунского? Мою? Он знает, что я у Вас всегда. Или из Инст<итута> языкозн<ания>? Откуда они догадались послать к вам? А может, не мою?

Как здоровье? Напишите о себе. Пришла осень – и это трудно. И еще что-то трудно, но я не знаю что. Впрочем, всё.

А Талечка, родная моя, как она? Как вы, Талечка? Когда приедет Вася? Неужели без Андрея? А. И. – умный мужик, конечно.

А еще кланяюсь Варюшке и Ефиму. Из-за Эммы я почти не видела в этом году Варюшку. Но зато полюбила Никитку. Эмма дикая девочка, но очень хорошая. А я тоскую.

Здесь деревянные тротуары и лестницы. Самый фантастический город-деревня на свете. Грязь доисторическая. Мою хозяйку и ровесницу дворник носил на руках в школу – пройти нельзя было. Сейчас кое-где есть мостовые, а горы из скользкой глины всюду. Таких оврагов я нигде не видела, а в детстве я хотела знать, что такое овраг. Чувашки очень серьезные, без улыбки, как армянки.