Модест Корф - Записки

• Название: Записки
• Автор: Модест Корф
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-8159-0292-6

Барон Модест Андреевич Корф (1800–1876) — учился вместе с Пушкиным в лицее, работал под началом Сперанского и на протяжении всей жизни занимал высокие посты в управлении государством. Написал воспоминания, в которых подробно описал свое время, людей, с которыми сводила его судьба, императора Николая I, его окружение и многое другое. Эти воспоминания сейчас впервые выходят отдельной книгой.

Все тексты М. А. Корфа печатаются без сокращений по единственной публикации в журналах «Русская Старина» за 1899–1904 гг., предоставленных издателю А. Л. Александровым.

---

После был обед в Царскосельском дворце, но единственно для офицеров Семеновского полка[240], по случаю их полкового праздника.

14 декабря, тот день, который император Николай считал днем настоящего восшествия своего на престол, в 1850 году имел особенное значение: 25 лет перед тем энергия и присутствие духа молодого царя спасли Россию; но при тогдашних мрачных предзнаменованиях и при общем почти предубеждении против личности великого князя Николая Павловича, многим ли в то время дано было предугадать будущее, это будущее, которое мы теперь называем уже прошедшим и которое так славно и величественно разрешило все сомнения и вопросы этой эпохи! Двадцать пять лет рыцарской доблести, высшего государственного и добросовестнейшего самоотвержения — какая славная сокровищница воспоминаний!

Скромный летописец дня 14-го декабря не удостоился чести находиться при праздновании его двадцатипятилетия в чертогах царских; но вот слышанное мною тогда же от очевидцев.

В 11 часов собраны были в малую дворцовую церковь, по обыкновению, все сподвижники 14 декабря 1825 года[241], сколько их оставалось еще налицо, к благодарственному молебствию и к «вечной памяти» рабу Божию графу Михаилу и всем другим, падшим в этот день за царя и отечество, но, сверх всегдашних гостей, приглашены были на этот раз и офицеры гвардейских полков: Преображенского, Семеновского и Лейб-Гренадерского, которых император Николай считал себя с этого числа 25-летним шефом. После молебствия и обычного целования государь вышел в Арабскую залу, где стояли офицеры сказанных полков, и, поблагодарив сперва всех вообще за верную службу, обратился потом с отдельным словом к преображенцам.

— А вас, преображенцы, — сказал он[242], — благодарю в особенности. Вы знаете, каким странным случаем мы более сблизились[243], а потому мы составляем общую семью, и моя семья принадлежит вам, так как вы принадлежите мне. Вот вам три поколения, — он в это время держал за руку цесаревича и старшего его сына, — теперь вы знаете, кому служить. Служите же им так, как вы служили мне, и ваши дети, надеюсь, будут служить моим так, как вы служили мне.

Слова эти были произнесены тоном резким, отрывочным, в котором слышались слезы. Кругом все рыдало…

После этой умилительной церемонии был на Адмиралтейской площади большой парад всему гвардейскому корпусу. Здесь, проходя мимо 1-го батальона Преображенского полка и заметив, что полковник заботливо приводит людей в порядок, государь сказал ему громко, в общее услышание:

— Оставь, никому не уступлю чести командовать 1-м батальоном Преображенского полка.

К сожалению, двумя полками на этом параде — Кавалергардским и Конногвардейским — он остался чрезвычайно недоволен и тут же изъявил их начальникам свое неудовольствие, приказав сделать им на другой день повторение на Семеновском плацу.

На этот же другой день, т. е. 15-го, был парадный обед в большой аванзале Зимнего дворца, опять для всех принимавших участие в потушении бунта 14 декабря, для военной свиты государевой и для офицеров трех упомянутых полков, в том числе и вышедших в отставку или переменивших род службы. За обедом, на котором присутствовали и все царственные дамы, государь, при громе военной музыки, произнес тост: «За здоровье моих сослуживцев», а после стола разговаривал милостиво со всеми служившими в 1825 году ротными командирами в Преображенском полку, в настоящую эпоху, разумеется, уже генералами.

14-е декабря 1850 года ознаменовалось еще небывалой дотоле у нас наградою. Иподиакон Прохор Иванов, о подвигах которого я говорил в моем описании этого дня в 1825 году, был украшен — первый в дьяконском сане от существования нашей церкви — орденом св. Анны 3-й степени. Императору Николаю и в этом случае не изменила память сердца!

XXII 1851 год

Занятия барона Корфа с герцогом Мекленбург-Стрелицким — Парадный выход на Иордан — Военный министр князь Долгорукий — Разговор с маской — Дело в Государственном Совете об отдаче всех дорог в ведомство путей сообщения — Передача в Публичную библиотеку из Эрмитажной всех латинских книг — Варшавские балетные танцовщицы в Петербурге

В день Новогодия большого выхода не было, и только приближенные собрались к обедне в малую церковь. После Божественной службы государь, по обыкновению, обходил высших сановников и, увидев меня, пожал мне руку и спросил шутя:

— Ну что, много ли у тебя прибывает книг?

Потом, пройдя несколько шагов далее, он вдруг воротился опять назад и со словами: «Кстати, мне надо тебе кое-что сказать», — взял меня под руку и увел в столовую, возле ротонды.

— Жених Екатерины Михайловны[244], — сказал он, когда за нами затворились двери, — как я по всему вижу, прекрасный и образованный молодой человек, желающий и обещающий быть полезным новому своему отечеству. Для этого ему недостает, однако же, двух существенных вещей: знания нашего языка и знания России. Первое будет делом времени и уроков, которые он намерен брать; в последнем я полагаю надежду на тебя. Чтобы ознакомиться с Россиею, ему необходимо начать прежде всего с государственного ее быта и устройства. Я говорил об этом с графом Дмитрием Николаевичем (Блудовым); но сомневаюсь, чтобы он мог мне указать способного человека: тут нужен не один просто ученый, тем менее педант, который набьет с первого раза оскомину, а больше всего государственный человек, который обнимает вещи свыше и знает не только прошедшее, но и намерения правительства. Могу ли надеяться, что ты окажешь мне эту дружбу? Прошу тебя о том в одолжение себе и Елене Павловне и в память покойного брата, который так тебя любил… Пожалуйста же, устрой это дело.

Я отвечал, что почту за счастье, сколько умею и проч., но что тут есть одно затруднение, именно необходимость объясняться с герцогом не на родном языке.

— Помилуй, — возразил государь, — да ты говоришь по-французски и по-немецки так же свободно, как и по-русски!

— Так, ваше величество, но об этих высших государственных предметах и вопросах мы привыкли думать, а следственно, и говорить, преимущественно на своем языке.

— Не принимаю этой отговорки, да не хочу и видеть в твоих словах непривычной от тебя отговорки. Кто-то там из ваших поэтов сказал: Ce que l'on concoit bien s'enonce clairement[245] (Ясная мысль всегда найдет ясное выражение). А ты мне никогда ни в чем не отказывал, и память брата, верно, вдохновит тебя. Повторяю, ты это сделаешь и для меня и для него.

Мне оставалось только припасть к его руке.

Никто не обладал более императора Николая обаятельным искусством просить, тогда как всякое его слово уже и без того — и по долгу, и по чувству — принималось нами за священное приказание.

Дальнейший ход этого дела относился уже только лично до меня — почему ему и не место в настоящих листах.

* * *

В 1851 году государю удалось наконец исполнить давнишнее свое желание: именно совершить в праздник Богоявления тот парадный выход на Иордан, которого Петербург, за постоянно препятствовавшею ему погодою или другими обстоятельствами, не видал с 1819 года. В этот раз, при двух всего градусах холода и довольно тихой погоде, дело сошло прекрасно. Первоначальная мысль была разместить все войска на самой реке; но оказалось, что пехотный полк весит до 13 000, а кавалерийский до 45 000 пудов и, при тогдашней теплой зиме, не решились доверить тонкому льду такую ношу.

Вследствие того войска были расставлены густыми колоннами вокруг дворца, по набережной и площадям, а процессия двинулась через весь большой дворцовый двор к главным воротам и оттуда, обогнув дворец направо, по дорожке, усыпанной сверх снега песком, к Иордану, устроенному на всегдашнем его месте.

За многочисленным духовенством шли рука об руку цесаревна и великая княгиня Мария Николаевна, а вслед за ними, попарно, придворные дамы и фрейлины, всего, однако, не более восьми пар, потому что прочие, побоявшись простуды, или остались в залах, или совсем не приехали во дворец.

Государь, цесаревич и проч. ехали возле процессии верхом и во всю церемонию водоосвящения оставались на лошадях. Устраивая перед тем войска, они вообще в этот день совсем не входили в церковь, где за литургиею присутствовали только обе великие княгини, участвовавшие потом в крестном ходе, и герцог Лейхтенбергский. При опущении креста в воду загремели пушки как с крепости, так и со стрелки у биржи, где стояла артиллерия. Все заключилось церемониальным маршем мимо государя, ставшего у наследничьего подъезда.

* * *

Князь Чернышев, при увеличивавшейся его болезненности, а от нее и дряхлости, не мог более переносить совокупно лежавшего на нем бремени должностей председателя Государственного Совета и Комитета министров и военного министра.

По ходатайству его решено было с начала 1851 года всю хозяйственную часть военного министерства отделить в самостоятельное управление его товарища, князя Долгорукова, с тем чтобы последний лишь в некоторых, особенно важных случаях, испрашивал разрешение министра, делая, впрочем, все свои доклады государю не иначе, как в его присутствии. Это был в короткое время уже второй случай, что при живом и действующем министре заведование текущими делами или, по крайней мере, частью их, передавалось товарищу, а при личных докладах последнего министр присутствовал почти лишь как совещательный слушатель. Подобное же распоряжение испросил незадолго перед тем государственный канцлер граф Нессельрод для министерства иностранных дел. И надобно заметить, что в обоих случаях это было последствием не какой-либо немилости к лицу министров, а, напротив, избытка милости, в уважение к их заслугам и преклонным летам.