Модест Корф - Записки

• Название: Записки
• Автор: Модест Корф
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-8159-0292-6

Барон Модест Андреевич Корф (1800–1876) — учился вместе с Пушкиным в лицее, работал под началом Сперанского и на протяжении всей жизни занимал высокие посты в управлении государством. Написал воспоминания, в которых подробно описал свое время, людей, с которыми сводила его судьба, императора Николая I, его окружение и многое другое. Эти воспоминания сейчас впервые выходят отдельной книгой.

Все тексты М. А. Корфа печатаются без сокращений по единственной публикации в журналах «Русская Старина» за 1899–1904 гг., предоставленных издателю А. Л. Александровым.

---

— Каково, — сказал он мне потом, — было господам иностранным дипломатам, когда я присягал служить против всякого врага и супостата, и несколько раз, восхищаясь словами молебствия, повторял: «Великий, прекрасный день!»

Имев в виду переданное мне государем предположение посадить великого князя Константина Николаевича в Государственный Совет и, с одной стороны, не зная, когда оно будет приведено в исполнение, а с другой, предвидя, что, по общему плану наших занятий, мы еще не слишком скоро приступим к обозрению истории и образования Совета, тогда как без всякого ознакомления с сими предметами великому князю неудобно присутствовать даже и простым слушателем, я в конце ноября написал обо всем этом государю, и через четверть часа записка моя возвратилась со следующей собственноручной его надписью: «Полагаю, что лучше не выходить из систематического изложения; присутствие без голоса в Совете не связано с какой-либо эпохой и потому последовать может в то время, когда узнаю, что беседы ваши уже дошли до сего предмета».

В начале декабря государь снова захворал, и притом так, что 6 декабря, в день своего тезоименитства, не мог даже присутствовать у обедни. 7-го он отважился выехать, но от этого выезда еще более разнемогся. Сделался род катаральной болезни, сопряженной с расстройством желчного отделения, и недуг тотчас принял характер если еще не совершенно опасный, то, по крайней мере, очень серьезный. Государь, как в предшедшую зиму, не был в силах никого принимать и должен был бросить все дела; несмотря на то, его никак не могли уложить в постель. Хотя с поникшей головой и в большой слабости, он постоянно оставался в креслах, в сюртуке, даже в галстуке, и притом не в обыкновенном своем кабинете в верхнем этаже Зимнего дворца, а в одной небольшой комнате из числа бывших[165] великой княгини Ольги Николаевны, с тремя окнами, каждым как ворота, двумя дверьми и еще камином[166].

В эту комнату, в нижнем этаже дворца, побудила государя перебраться нежная его деликатность, чтобы не заставлять Мандта, у которого в то время болела нога, беспрестанно подниматься к нему наверх.

Только с 15 декабря, когда у больного открылся сильный пот, его уговорили лечь в постель. В эту болезнь, как и во все прежние, масса публики знала о ней только по городским слухам; но, по крайней мере, для всех, имевших доступ во дворец, в этот раз выкладываем был в передней ежедневный бюллетень. К последним дням года здоровье государя стало ощутительно поправляться; но, вступив снова в дела, он все еще не мог не только выезжать, но и оставлять своей комнаты. 29 декабря я был позван обедать к императрице, в домашнем и самом маленьком кругу; государь, однако же, и тут ни к столу, ни после не показывался.

* * *

Занятия мои с великим князем Константином Николаевичем происходили постоянно по два раза в неделю. В половине декабря предметом одной из наших бесед следовало, по моему плану, быть истории престолонаследования в России, со всеми его многократными коловратностями и внезапными переворотами.

Написав очерк этой истории, со включением в него множества неизвестных публике подробностей, извлеченных мной из государственных актов и, касательно событий 1825 года, из рассказов великого князя Михаила Павловича и воспоминаний, изустных и письменных, некоторых из наших сановников, я, несмотря на полученное мной приказание вводить великого князя во все со всей искренностью, недоумевал, как эту записку, содержавшую в себе немало очень щекотливых мест, прочесть ему без предварительного просмотра государя, о котором, во время тогдашней его болезни, нельзя было и думать.

Посему я решился отослать мою записку к наследнику цесаревичу и испросить его разрешения, можно ли прочитать ее в таком виде Константину Николаевичу или же отложить это до выздоровления государя, что, впрочем, заставило бы меня остановиться в дальнейших наших занятиях или изменить их план. Цесаревич, вытребовав меня к себе и приняв с обычной своей милостивою благоволительностью, объявил, что хотя, разумеется, не мог представить государю моей записки, но рассказывал ему ее содержание и именем его вполне разрешает меня прочесть ее великому князю. В заключение его высочество спросил о дне и часе, назначенных для ее чтения. На ответ мой, что оно будет в этот же самый день (16 декабря), в половине первого, цесаревич отозвался, что намерен сам при нем присутствовать.

Так и сделалось. Константина Николаевича записка, служившая, впрочем, канвой для более пространных словесных изъяснений, по-видимому, чрезвычайно интересовала; но и цесаревич благоволил слушать ее с таким вниманием, как будто бы не видел уже прежде, хотя предсказывания его при разных статьях ясно доказывали, что он не только все прочел, но и прочел даже с особенной внимательностью.

Когда я кончил, цесаревич объявил нам, что он имеет одну чрезвычайно любопытную бумагу, относящуюся к этому же предмету, а именно: воспоминания о событиях 1825 года, написанные его родителем, в два приема, в 1831 и 1835 годах, и что намеревается их нам прочесть, что вслед за тем и исполнил. Это — записка высшего исторического интереса, излагающая с большой подробностью не только самые факты, но и личные ощущения императора Николая, в которой, к сожалению, недостает, однако, несколько листов из середины, нигде не отысканных[167].

Подлинник, тут же нам показанный, написан был весь собственной рукой императора карандашом[168], но цесаревич предпочел, для большей разборчивости, прочесть нам всю пьесу по копии, переписанной частью им самим и частью великой княгиней Марией Николаевной. Записка эта так обширна, что чтение ее, ничем не прерывавшееся, заняло более полутора часов, а весь сеанс наш продолжился от половины первого до половины четвертого. При выходе цесаревич, пожимая мне руку, благодарил, что я «допустил его к нашим занятиям».

Вслед почти за этими, навсегда для меня достопамятными часами, наследник цесаревич также сильно занемог. По выложенным бюллетеням, он страдал ревматическими болями и лихорадочными припадками и принужден был слечь в постель. Вследствие этой болезни, при продолжавшемся еще нездоровье и государя, в Рождество 1847 года не было ни выхода, ни обычного военного торжества во дворце. Болезнь цесаревича была непродолжительна, но, как говорили врачи, сильно подействовала на его нервы. Впрочем, к концу года он еще не оставлял своей комнаты.

* * *

Никто не обладал более императора Николая высоким даром действовать не только на воображение и на рассудок, но и на чувство. В этом отношении искусство его было, можно сказать, волшебное.

В последних числах декабря я, по общему плану моих бесед с великим князем Константином Николаевичем, прочел ему историю и современное образование Государственного Совета. Так как здоровье государя в это время уже несколько поправилось и он снова занимался делами, то, ввиду прежде изъявленной им мне воли посадить великого князя слушателем в Совет, как скоро он ознакомится с устройством этого высшего государственного учреждения, я донес письменно о том, что мы его прошли. Государь принял, однако ж, мое донесение, кажется, в виде общего отчета о ходе наших занятий, ибо, не дав на этот раз никакого повеления касательно присутствования великому князю в Совете, ограничился высылкой мне моей докладной записки с следующей высокопоощрительной, ожившей меня к новым трудам надписью: «С искренней благодарностью слышал от сына и прошу довершить начатое, мне в одолжение».

XVI 1848 год

Назначение графа Левашова председательствующим в Государственном Совете — Крещенский праздник — Разговор барона М. Корфа с наследником о событиях 14 декабря 1825 года — Пятидесятилетний юбилей великого князя Михаила Павловича — Болезнь императора Николая I — Масленица — Кончина адмирала Папахристо

Еще в продолжение болезни князя Васильчикова, а тем более после его кончины, все разговоры, не только в высшем обществе и в кругу административном, но и во всей петербургской публике, были сосредоточены на разрешении важного вопроса: кто будет его преемником? Между теми лицами, которых этот вопрос интересовал более или менее, непосредственно, произошла настоящая сумятица, почти революция, впрочем, самая мирная, потому что она ограничивалась лишь словами, догадками и вымыслами.

Надо было жить, подобно мне, в этом кругу, чтобы видеть и вполне оценить волнение, произведенное сказанным вопросом, и чтобы, вместе с тем, следить, как всякий выдумывал свое и как рождалось почти столько же разнообразных предположений, сколько было голов.

Первым кандидатом, если и не по степени дарований, то по некоторому виду права, называли графа Левашова; основание же к его праву заключалось в том, что он, в качестве старшего из председателей департаментов Государственного Совета, несколько уже лет, при частых болезнях или в отсутствие Васильчикова, исправлял его должность.